Серьезным сообщением суду Бессонова явилось то, что Крестинский во время своей поездки в Киссинген на лечение в 1933 году, будучи в Берлине, касался того зондажа, который в то время в наших кругах произвел руководитель внешнеполитического отдела национал-социалистской партии Германии Розенберг по вопросу о возможности тайного соглашения между национал-социалистами и троцкистами.
“В этой связи Крестинский просил меня, — сказал Бессонов, — ускорить решение вопроса о его свиданий с Троцким, потому что ему казалось целесообразным по такому важному вопросу получить директивы.
Разговор с Троцким в основном сводился к апробации той линии, которая намечалась уже раньше и что тогда нащупывался и устанавливался контакт с военными кругами в Советском Союзе, и в этой связи он назвал фамилии Тухачевского и Уборевича” (СО. С.60).
Далее Бессонов показал, что за время работы пункта связи в Берлине с 1931 по 1937 год было получено от Троцкого и отправлено в Москву большое количество писем, не менее 6-7 директивных писем проходило в обе стороны в год. Целый ряд писем направлялся дипломатической почтой. Главное же заключалось в организации личных встреч, и в частности встречи Троцкого с Пятаковым в Осло.
По просьбе Вышинского Бессонов затем рассказал о своей встрече и беседе с Троцким: “В конце июля 1934 года я получил записку от Троцкого через Иогансона о свидании в Париже для информации его о событиях в Германии 30 июля. В конце июля я приехал в Париж ... Весь разговор проходил в одной из гостиниц, в которой всегда останавливался Иогансон. Троцкий сказал, что он очень хорошо знает меня по письмам Пятакова и по рассказам Н.Н.Крестинского.
Он поставил задачу перед своими сторонниками, работающими на дипломатическом поприще, о взятии линии на саботаж официальных соглашений, чтобы стимулировать интерес немцев к неофициальным соглашениям с оппозиционными группировками. “Они еще придут к нам”, — говорил Троцкий, имея в виду Гесса и Розенберга. “Мы не должны, — говорил он, — останавливаться перед тем, чтобы пойти на широкие территориальные уступки. Мы пойдем на уступку Украины, учтите это в своей работе и в своих разговорах с немцами, и я напишу об этом еще Пятакову и Крестинскому”.
Далее он останавливался на вопросах, связанных с работой троцкистских организаций в Советском Союзе, и при этом с особой силой подчеркнул, что в обстановке назревающей неизбежной войны единственно возможной формой прихода троцкистов к власти является поражение Советского Союза в этой войне.
... Было сказано также о необходимости обострения самых крайних террористических методов борьбы ... “Было бы непростительным жеманством, если бы мы, его сторонники в Советском Союзе, не перешли сейчас к прямому уничтожению и устранению Сталина и всех его ближайших сторонников”.
Неожиданно Троцкий стал говорить о Максиме Горьком ... указывая на его чрезмерную близость к Сталину, что высказывания Максима Горького самым определенным образом отталкивают многих сторонников Троцкого из еврейской интеллигенции от него, приближая их к позиции руководства партии. “В этой связи ... он прямо сказал мне о необходимости устранить Горького, о необходимости физического уничтожения Горького во что бы то ни стало. Такова была директива, которую осенью 1934 года я передал Пятакову” (СО. С.62-63).
“В конце сентября или в первых числах октября 1936 года, — сказал на суде Бессонов, — я встретился с Крестинским в Москве. Очень взволнованный, он сообщил мне, что дела у троцкистского центра обстоят очень неважно, что имеется целый ряд провалов, что арестованы Пятаков и Радек и многие другие, что не исключена возможность его собственного ареста и что он просит меня по возвращении в Берлин немедленно отправить об этом письменное сообщение Троцкому, что положение, сложившееся к осени 1936 года является исключительно тяжелым ... что соглашение, достигнутое троцкистами с германской национал-социалистской партией по вопросу о возможности ускорения войны, облегчающее переход троцкистов к власти, должно быть форсировано во что бы то ни стало” (СО. С.63).
По приезде в Берлин Бессонов подробно все изложил в письме к Троцкому, получил от него ответ, который направил Крестинскому.
В ходе судебного допроса Бессонова Вышинский неоднократно обращался к Крестинскому за подтверждением его показаний. На некоторые факты Крестинский давал отрицательные ответы или не мог ответить, симулируя тем, что он плохо слышит показания Бессонова. Однако под давлением неопровержимых доказательств и фактов, приведенных другими обвиняемыми, Крестинский вынужден был признать свои действия или участие в преступной деятельности блока.
Давая показания, подсудимый Гринько назвал свои связи в руководстве и среди участников блока: Рыкова, Бухарина, Гамарника, Крестинского, Розенгольца, Зеленского, Ягоду, Рудзутака — и сказал, что этот центр базировался главным образом на военной помощи агрессоров.
Вышинский (к Рыкову). Вы подтверждаете эту часть показаний Гринько?
Рыков. Да, у нас было с ним два свидания ... как членов нелегальной организации.
Вышинский. Вам не приходилось говорить с Гринько о Крестинском?
Рыков. Мне не было надобности с Гринько говорить о нем, потому что я лично знал, что Крестинский троцкист ... член нелегальной организации.
Вышинский. Выходит, что Крестинский говорит здесь неправду и пытается отвертеться от связи с троцкистами?
Рыков. Он не только говорит неправду, а и не хочет слушать ту правду, которая здесь есть. (СО. С.72.)
То же самое подтвердили Бухарин, Розенгольц, Ягода, и только один Крестинский остался при своем мнении.
“Наряду с этим у центра существовал вариант захвата Кремля, — показал далее Гринько” (СО. С.74). В этот период террористическая работа была одним из основных орудий в общем арсенале борьбы против Советской власти, о чем ему стало известно от Рыкова, Яковлева, Гамарника и Пятакова и что установка об этом пришла от Троцкого.
О себе Гринько рассказал, что он занимался подрывной работой в Наркомфине и Наркомземе по формуле Бухарина — ударить по Советскому правительству советским рублем и в соответствии с его теорией “узких мест”, проводя вредительскую работу в области капитального строительства, сельского хозяйства, снабжения населения продуктами первой необходимости и т.п. В сельском хозяйстве выполнялась установка Рыкова по срыву запланированного партией урожая в 7-8 млрд. пудов, в чем ему помогали Рудзутак и Яковлев. В области товарооборота с помощью Зеленского и Болотина создававшись товарный голод, затруднения, затоваривание в одних районах и товарная потребность в других.
Все это подтвердил Рыков, который вместе с тем показал, что “он знал о военной группе Тухачевского, которая была организована независимо от блока, независимо от оттенков — троцкисты это или бухаринцы. Военная группа ставила своей целью насильственное устранение правительства СССР и участвовала в подготовке кремлевского переворота ...” (СО. С.81).
Обвиняемый Чернов, говоря о своей вредительской работе в Наркомторге Украины, в которую его втянул Рыков, показал, что перед поездкой в Германию в 1928 году он имел встречу с Рыковым и Томским, в ходе которой Рыков поставил перед ним вопрос, не сможет ли он встретиться там с Даном, установить с ним связь и передать поручение от имени правого центра и получить ответ ...
После второй встречи с Даном Чернов поехал на вокзал в трамвае, и по дороге против него была совершена провокация, он попал в полицию и был завербован неким Обергаузом и стал немецким шпионом. Через несколько месяцев его разыскал корреспондент немецкой газеты “Берлингер Тагетблат” Пауль Шерер и дал задание организовать порчу хлеба в стране. “После моего назначения наркомом земледелия ко мне явился некий Райвид. Он назвал мой псевдоним “Рейкольд”, и этим все было определено. На основе требований немецкой разведки был разработан план вредительской и диверсионной работы в сельском хозяйстве: по семенам, севообороту, по машинно-тракторным станциям, животноводству, особенно в области коневодства. (СО. С.97.)
