Но в этом конкретном случае…

Это почти стоило того. Отказаться от чувства безопасности и достоинства в обмен на самый яркий сексуальный опыт в моей жизни.

Я никогда не испытывала такого удовольствия.

Я чувствую, как пылает мое лицо при одном воспоминании об этом.

Я не понимаю, как это произошло. Я никогда не испытывала такого дикого влечения к кому-то. Никогда не чувствовала, чтобы мое тело так реагировало…

И теперь я хочу снова отключить это. Я хочу выключить его, как кран, потому что я не знаю, куда это меня приведет. Я не знаю, что произойдет, если я снова поддамся этому импульсу.

Я хочу уйти и вернуться в Чикаго.

Я потрясена ранчо Рэйлана, его семьей, его личной жизнью. Я потрясена тем, что вижу его здесь, в его стихии, где он чувствует себя наиболее комфортно, наиболее самим собой.

Здесь он наиболее силен, а я наиболее растеряна и сбита с толку. У меня нет ни одного из атрибутов моей нормальной жизни: моей одежды, моего распорядка, моей карьеры, моей собственной семьи. Это основные элементы моей личности. Кто я, раздетая до нитки и привезенная в это странное место?

Мы с Рэйланом пропустили обед, когда все утро колесили по городу. Я сделала себе сэндвич, пока работала, а он остался в загоне, вероятно, становясь голоднее с каждой минутой.

Он так долго возится с лошадью, что чуть не пропустил и ужин.

Я остаюсь одна на кухне с Селией, когда она приступает к вечерней готовке. Я работаю на ноутбуке Бо, но мне совестно смотреть, как она чистит картошку и режет морковь, зная, что я буду есть еду, когда она закончит. Особенно учитывая, что она делает всю эту работу в неудобном гипсе на правой ноге.

— Могу я помочь? — спрашиваю я ее.

— Не нужно, — говорит она. — Ты уже работаешь.

Ее тон искренен, она не пытается подтолкнуть меня к тому, чтобы я снова предложила. Но я все равно закрываю ноутбук и встаю, чувствуя, что должна внести свой вклад, поскольку я живу в ее доме, ношу одежду ее дочери и ем ее еду.

— Я не знаю, что, черт возьми, делать, — честно говорю я ей. — Но я бы хотела помочь.

— А лук заставляет тебя плакать? — спрашивает она.

— Я не знаю.

— Попробуй порезать вот это, — говорит она.

Она дает мне пару желтых луковиц, а также протертую разделочную доску и большой поварской нож, который явно точили снова и снова на протяжении долгого времени. Лезвие отточено до хрупкой тонкости.

Я занимаю место за прилавком рядом с ней и пытаюсь нарезать и почистить лук.

Я вижу, что трачу слишком много, трудно снять кожицу, не сняв при этом пару колец с лука. Потом мои куски получаются разной формы и размера, а не одинаковые, как у Рэйлана. Я пытаюсь использовать хват ножа, который он мне показал, и покачивающие движения. Это немного помогает.

Лук чертовски жжет глаза. Я усиленно моргаю, и слезы текут по щекам. Я протираю глаза тыльной стороной ладони, но от этого становится только хуже.

— У некоторых людей, похоже, иммунитет к луку, — говорит Селия. — Не у меня, это точно.

— Мои кусочки неровные, — замечаю я.

— Неважно. Они все равно будут одинаковыми на вкус.

Селия с помощью ножа соскабливает лук в чугунную сковороду, в которой уже шипит масло. Она обжаривает кусочки моркови, лука и сельдерея вместе, наполняя кухню их пикантным ароматом.

— Тебе понравилось кататься сегодня утром? — спрашивает меня Селия.

На секунду я чувствую, что краснею, как будто Селия может догадаться, что произошло у реки. Потом я вспоминаю, что никто этого не знает, все видели, как я впервые села на лошадь. Поэтому я честно говорю:

— Это было намного лучше, чем я ожидала. Действительно невероятно.

— Большинство людей боятся лошадей, если они раньше не ездили верхом.

— Поначалу мне было страшно, — признаюсь я. — Мне было бы еще страшнее, если бы я была на Бруте, а не на Пенни.

Селия смотрит на меня, ее голубые глаза изучают мое лицо.

— Я понимаю, почему ты нравишься Рэйлану, — говорит она. — Ты честная. Это важно для него. Он не выносит, когда ему лгут.

— Мы не… мы не… — Я прервалась. Я хочу сказать Селии, что мы не встречаемся, но я не могу сказать, что между нами ничего нет.

— Я знаю, знаю, — говорит она, помешивая содержимое сковороды. — Он сказал мне, что вы не вместе. Но он никогда раньше не приводил домой девушку.

Несмотря на то, что я не хочу, чтобы у Селии сложилось неправильное мнение, ее заявление вызывает у меня теплый прилив удовольствия. Я бы ревновала при мысли о том, что Рэйлан привозил сюда другую женщину. Познакомил ее со своей семьей, впервые прокатил ее на лошади. Несмотря на то, что я не особенно хочу этого отличия, я все равно наслаждаюсь им. Знать, что для него это все так же ново, как и для меня.

— Вот, порежь это на кусочки, — инструктирует меня Селия, передавая мне холодную курицу из холодильника.

Пока я этим занимаюсь, она посыпает мукой столешницу и раскатывает большой кусок теста. Она выкладывает две формы для пирогов, одновременно готовя на плите какой-то белый соус, который пахнет маслом очень вкусно.

— Что это будет? — спрашиваю я.

— Пирог с курицей, — отвечает она.

Я никогда не пробовала его раньше. Возможно, мое выражение лица выдает это, потому что Селия говорит:

— Не волнуйся, это вкусно.

— Я уверена, что это так, — поспешно говорю я. — Я не привередлива.

Когда я смотрю, как она собирает пироги с нарезанной курицей, соте из овощей и соусом, похожим на подливку, это напоминает мне одно ирландское блюдо.

— Моя семья готовит что-то подобное, — говорю я ей. — Курица и клецки.

— Конечно, — говорит Селия. — Это похоже.

Селия показывает мне, как накрыть пироги еще одним кругом теста, затем надавить края, чтобы запечатать верх и низ пирога. Затем она делает маленькие прорези по верху каждого пирога.

— Что это дает? — спрашиваю я.

— Выпускает пар, — она засовывает пироги в духовку. — Вот так. Они будут готовы через час.

Я знаю, что мне, вероятно, следует использовать это время, чтобы принять душ и переодеться, но я задерживаюсь на кухне, где тепло и уютно и пахнет шалфеем и поджаренным маслом. Я хочу подольше поговорить с Селией.

Поэтому я говорю: — Рэйлан так хорошо обращается с лошадьми.

— Один из лучших, которых я когда-либо видела, — соглашается Селия. Она убирает прядь волос со лба тыльной стороной присыпанной мукой руки и слегка улыбается мне. — И я говорю это не только потому, что он мой сын.

Я колеблюсь, надеясь, что не собираюсь ее обидеть.

— Почему он пошел в армию? — спрашиваю я. — Кажется, ему здесь нравится…

Селия вздыхает.

— Ему нравится, — соглашается она. — Я думаю… Я думаю, он чувствовал, что должен уйти. На некоторое время, по крайней мере.

Я хмурюсь, не понимая.

— Рэйлан рассказывал тебе что-нибудь о своем отце? — спрашивает меня Селия.

— Нет, — я качаю головой. — Совсем ничего.

Это упущение я заметила сразу, поскольку он открыто говорил обо всех остальных членах своей семьи.

Селия мгновение колеблется, как будто решая, как много мне рассказать. Я уже видела такое в ходе дачи показаний, человеческое желание поделиться информацией, борющееся с бесконечными неизвестными последствиями наших собственных слов. Я вижу, что она хочет объяснить, но не хочет сердить Рэйлана.

Наконец, она говорит: — Я выросла не в таком доме, большом и красивом, со всеми удобствами. Я была из тех грязных бедняков, которых можно встретить только на юге. У меня была одна пара ботинок, и когда они стали мне малы, я разрезала их спереди, чтобы пальцы ног могли высунуться. У меня было семь братьев и сестер. Я была самой старшей, поэтому большая часть забот о них легла на мои плечи. Добыча еды для них была постоянной борьбой. Я брала буханку и делала бутерброды с маргарином и коричневым сахаром, если у нас был маргарин или коричневый сахар. А потом вся буханка заканчивалась, и мне приходилось искать что-то другое.