– И хуже всего, она и сама не скажет, – поглядел на стоящую с мирным видом рядом, девочку, Данни.

– Что-ж, может, судьба была к ней благосклонна, раз я сумел наткнуться на нее. Она могла умереть с голоду, вся грязная, ослабевшая, в каких-то лохмотьях, – улыбался девочке Митран. – Зато теперь может послужить здесь, храму на благо. Никто ее отсюда не попрет.

– Уж в это я охотно поверю, – улыбнулся Данни.

Послушники и жрецы, следуя заветам Заранны, всегда оказывали помощь слабым, больным, неимущим и голодным. В Часовнях Очага всегда горела частица пламени, подаренного Огнедержательницей. Его теплые языки согревали в любые холода каждого забредшего в храм путника. Часто, сирот и беспризорников стража отводила сюда. Некоторые из младших жриц-зардат в Часовне, выросли тут с младенчества, как рассказывала ему кормилица. И, похоже, теперь их ряды пополнились еще одной будущей сереброглазой праведницей.

– Как тебя, сынок, угораздило попасть в такую перепалку? – обратил свои большие глаза на плечо Данни Митран. – Когда тебя приволокли сюда стражники, ты был весь в крови. Послушники, конечно, возмутились, но твою кровь с кафеля утерли, – усмехнулся он. – Зачем же ты полез в драку, а то и обнажил меч?

– Я… был с братом… – покраснев, сказал Данни, осторожно положив ладонь на раненое плечо. По нему прошлось легкое жжение. – Ицхи…

– Ах, да, вы снова устроили кровопролитие с соседями, – нахмурился, возмущенно, Митран. – Горожане молвят, там кого-то убили. Это был не твой меч, сынок?

– Нет… – Данни смутно, но помнил, что произошло. – Это Чадд. Дядькин ублюдок. Он подстрелил ицха, который ранил меня. Дальше… я не помню.

– Грязная кровь, грязные дела, – насупился найржин. – Вечером прихожане поговаривали, что лорд-градовладелец в ярости. Наверняка, сегодня будут разбираться, что же вы там за смертоубийство учинили, – с укором бросил он, отойдя от Данни и, похлопав по плечу девочку, пошагавшую прочь, тяжело вздохнул, набрав воздуха в грудь.

– Верно и меня потребуют, – осторожно поднялся Данни. Ноги вздрогнули, в них начала наливаться кровь, заставляя немоту уходить через скрипучую боль, словно в икрах пересыпали песок. Он скривился.

– Ну, раз ты уже можешь подняться, мне, видимо, придется отпустить тебя на суд лорда Уальдмара, – голос Митрана пролетел по пустому залу. – Я то подумывал оставить тебя здесь, заодно уберегая твою юную душу от правосудия лорда Шеппа.

– Не сейчас, так потом, меня все равно призвали бы, – первые шаги после забвенья дались Данни с трудом и колени подкашивались.

Внутри стоял запах таящих в огне свеч и благовоний. Он был легкий, но настойчивый, и у парня закружилась голова. Хотя, быть может, все дело было в его ране и резком подъеме. Однако, пара пройденных шагов в центр комнаты, привела его в чувство и взор начал проясняться.

Неподалеку от ложа, на котором он очнулся, висел, накинутый на спинку стула, его черный кафтан. Данни подошел ближе, приподняв тот за рукав и глядя на пропитавшую ткань от плеча до пояса, уже засохшую и почерневшую, кровь. Его кровь. Он вздрогнул, глядя на этот красный узор его одежки. Часть рукоятей ножей в кинжальниках, расположенных под раненым плечом, тоже покрылась этой краской. Данни провел рукой по этим ножам, вздохнув. Сталь легонько звякнула, словно пальцы его коснулись струн лютни, а не острых лезвий кинжалов.

Как там брат? Не ранен ли был после кто-нибудь из его спутников. Энхе Заян или Чадд? Данни поморщился. В мыслях всплыла качающаяся, словно на волнах, тень грузного ицха, нависающего над ним, с выросшим из солнечного сплетения болтом самострела. Он, мертв, наверняка мертв. Парень поежился. Еще мгновение и… Наверное, стоило бы поблагодарить Чадда, если с того не снимут голову за убийство. Наверняка их схватили и теперь держат до разбирательства. По лицу Данни пробежалась краска. За это ему придется держать ответ не только перед господином Уальдмаром Шеппом, но и перед отцом и…

– Впустите! – знакомый, громкий голос, раскатом донесся до него из приоткрытых дверей в главный чертог Часовни. Данни оглянулся туда, куснув губу. Найржин Митран, нахмурив брови, обернулся и пошагал к главному залу. Обогнув его массивные телеса, юная девчушка с сияющими белоснежными волосами, проскользнула туда первее через дверной проем.

Топот ног, возмущение старческих голосов, крики, почти переходящие на ругань. Парень покраснел, поняв, что это явились за ним. Невзирая на препятствующих ей послушниц, гордой походкой огибая их или отпихивая плечами, она вошла внутрь, отворяя дверной проем обеими руками. Найржин Митран встал между женщиной и комнатой, как стена, сложив мощные руки на груди. Грозный львиный взгляд впился в жреца.

– Отойдите, найржин, я хочу его увидеть! – звучный, живой голос. Данни покраснел, понимая, какой выговор его ждет.

– Незачем так торопиться, леди Каранай, – найржин Митран говорил сдержанно и спокойно, но гулкий его бас отзывался в сводах Часовни, казавшись громовым раскатом. – Вы могли бы лишь попросить и…

– Это мой сын! – прошипела с яростью леди Кинарин, явно чувствуя себя неуютно в прениях с священником. – Пустите меня!

– Дышите глубже и успокойтесь, госпожа Каранай, – насупился жрец. – Он жив и цел. Мы промыли, зашили и перемотали рану. Юный ваш сын как раз очнулся. Теперь вашему сердцу легче?

– Митран, я… – пыша нетерпением, выпалила мать. Завидев за плечом священника, искоса глядящего на ее сына, взгляд женщины вспыхнул. – Данни! – она готова была отпихнуть жреца, лишь бы пройти внутрь, но найржин Митран первым успел отступить вбок, открывая Кинарин Каранай дорогу в боковые пристройки Часовни.

Леди Кинарин, статная, высокая, большегрудая дама, с мягкими, аккуратными чертами лица, сейчас была непривычно раздраженной и яростной. Редко когда жену лорда Роддварта и мать четверых его детей можно было завидеть в таком расположении духа. Мать была облачена в темное платье с пошивом из красного золота, под цвет своих светло-каштановых волос, вьющихся, как у Данни, и ниспадающих ей на плечи. Следом, держась скромно, шла, покорно сложив руки на поясе, Джина, материна прислужница. Темноволосая, худая, с острым подбородком над тонкой шеей и маленькой грудью, подтянутой корсетом, для обмана глаз.

Быстрым, размашистым шагом своих длинных и стройных ног, леди Кинарин Каранай подошла к сыну, остановившись на секунду и глядя на место его раны, скрытое перевязкой и рубахой. Она закрыла глаза, судорожно взглотнув и сделав облегченный выдох, а следом, распростерла руки и аккуратно обняла сына. Ее прикосновение было легким и нежным, но даже этого хватило, чтобы рука Данни снова зашлась жжением. Он простонал.

– Прости! – тут же отстранилась она, убирая руку с его плеч. Мать легонько коснулась своих глаз, следом положив холодные, от волнения руки, ему на шею. Их морозное прикосновение облегчило жар и боль. Леди Кинарин, нагнувшись к сыну, поцеловала его в лоб. – Ох, Данни… Я так волновалась… так… ты жив, сынок!

– Жив, – чуть смущенно сказал Данни, видя через плечо матери, как за этой сценой наблюдает весь храм, от найржина Митрана с его сереброглазой малюткой и храмовыми послушниками, до невинно переглядывающейся с хозяйки на жрецов Джины.

– Как же ты всех нас напугал! – она постаралась прижать его голову к груди, не задевая раны. – Все поместье стояло на ушах! Твой отец и брат, старый Тонн, кормилица… Видел бы ты какую кутерьму она подняла!

– Что-ж, – хмыкнул он, вздохнув на ее груди, – видимо волнение зазря.

– Зазря? – мать тут же нахмурилась, отстраняя его и обвинительно глядя сыну в глаза. – Зазря?! Они чуть не убили моего сына, эти звери!

– Ну, не убили же, – попытался улыбнуться он, успокаивая мать.

– Тебе весело, Данни? Тебе весело от этого? – она пыхнула гневом теперь уже на него. Это было очень странно и непривычно, видеть такой горящий взгляд матери на себе. – Я чуть не лишилась чувств от таких вестей, а тебе весело? Тебе понравилось тревожить сердце матери, Данни?