— Тоже мне, охотник, — пробурчал Абрыков, — на съемку что ли приехал? Под носом был…

— Не мог я стрелять, Михаил, козлуха же, — начал было оправдываться сконфуженный Максим Николаевич.

Лицо Абрыкова побагровело, под нахмуренными густыми ржавыми бровями бешено метались белые яблоки глаз. Зубами он точно пережевывал крупно зернистый песок.

— Охотничек!

Мы переглянулись, а он тем временем продолжал:

— Надо бы, чтоб козел в твой глупый лоб врезался. Одним бы идиотом меньше было. Определил: козлуха. Ты ей под хвост заглядывал?

— Перестань, Михаил, по пустяку злиться, — умоляюще попросил Максим Николаевич.

— Балда ты и только, — огрызнулся Абрыков.

— Ну, будет вам… успокойтесь, — вмешался я.

— Чего шуметь, — вступился в разговор Захар Петрович. — Поехали к Волчьим болотам.

Абрыков что-то пробурчал и не спеша направился к стоянке.

Чуть набитая дорога, то и дело петлявшая среди сплошь заросших подлеском колков и сухих болот, привела нас вскоре к небольшому массиву парового поля. На его южной окраине за редкими стройными березами начинались Волчьи болота. Они тянулись с севера на юг, окаймленные по краям совершенно не видевшим топора березняком, осинником, черноталом.

— Волчьи болота для волков, — сказал я нашему проводнику.

— Может, и верно, — согласился Захар Петрович, — но никто из деревенских давно волков не встречал. А вот козлы сюда к зиме собираются. Снегу тут не так много, лес нетронутый — глухомань, словом. Козлу раздолье. Молодой осинник и тальник кругом. А за лесом — поля, озими, клевер и солома в стогах. Ему и жизнь!

Захар Петрович посоветовал, как лучше устроить гон, распределил между нами обязанности. Сбросив плащи, я и Абрыков отправились в загон.

Взяв вправо от стоянки, мы прошли метров триста вдоль паров и очутились в лесной чащобе. Подождали немного, потом разошлись пошире и начали гон. Шли в направлении, намеченном Абрыковым, напрямик к болотам. Но вскоре я потерял Абрыкова из виду и лишь угадывал по треску ломающихся сучьев, где он должен быть. Лес все густел и преодолевать чащобу становилось все труднее.

— О-го-го-о-о! — подал я знак.

Абрыков откликнулся. Я позвал его и уселся на поваленный ствол.

— Что случилось? — спросил Абрыков, придерживая на плече «Зауэр».

— Мы не туда идем.

— Да брось ты ныть, — вскипел Абрыков. — Ну и попал я в компанию: один круглый дурак, другой агитатор, третий нытик.

Я не вытерпел и оборвал его:

— Будет тебе каждому ярлыки наклеивать. Посмотри на часы.

— Ну и что?

— Не многовато? Почти сорок минут, как покинули стоянку, а «волчьими» и не пахнет.

— Не выдумывай, иди за мной.

Шли около часа. Лес заметно поредел. Места были явно незнакомые. И когда наш путь пересекла лесная дорога, истоптанная отарой, сомнений в том, что мы заблудились, не оставалось.

Короткий осенний день угасал. Набежавший ветерок, слегка расшатывая верхушки деревьев и шурша сухой травой, повеял лесной сыростью. Впереди слева, будто дразня, краем выглянуло солнце, клонившееся к горизонту, бросило косые лучи на раздетые деревья. Оно словно предупреждало: «Торопитесь, охотники! Скоро вечер».

По голому стволу старой березы шныряли два больших черных дятла. Вот один, вцепившись острыми когтями в кору, пробарабанил торопливо. Где-то в отдалении глухо лопнул ружейный дублет.

— Давай-ка отдохнем малость, — предложил Абрыков.

Я не заставил себя уговаривать. Оба, как подкошенные, завалились в траву, а вслед упали первые капли дождя. Серое и неприветливое небо стало еще мутнее.

«Что сейчас делают наши? — подумал я. — Наверное, упрятались в «Москвиче» и шпарят охотничьи прибаутки. Дернул же меня черт в загон с этим «следопытом». Тащись теперь».

Дождь все усиливался и казалось, что ему не будет конца.

— Что делать? — спросил я Абрыкова.

— Известно что, искать надо. — И встал.

Я еле тащился, а тот вышагивал уверенно и спокойно. С его широкой, сутуловатой спины, спрятанной под армейское сукно куртки, стекали крупные капли.

— Всю охоту испортил. Будь он проклят… этот дождь, — нарушил я молчание.

— Дождь охоте не помеха, — пробубнил Абрыков и, помолчав, добавил: — Не дождь испортил, а дружок твой. На эту лицензию можно пять козлов отстрелять.

— Как это пять? В лицензии сказано одного.

— Все просто. Сегодня, к примеру, двух, следующий раз еще… А потом сдавай бумагу. Кто тебя проверять будет. Лицензия — формальность… По-твоему, каждый охотник по разрешению отстреливает одного козла?

— Конечно, иначе зачем же вводить разрешения?

— Глупый ты, — рассмеялся Абрыков. — В жизни все иначе… Вот достал я лицензию, вас пригласил. Убьем мы одного и дели рожки да ножки. Какая выгода от такой охоты? Никакая. Голову надо иметь. Достал лицензию, так и бей, пока есть возможность. А пригласил я вас потому, что одному козла не взять. Козел хитер. Даже вдвоем его в это время с ружьем не добудешь.

Я готов был поссориться, но сдержался.

— Уток на весенней охоте, вероятно, не раз гробил? — уставился на меня Абрыков.

— Почему ты всех на свой аршин меришь? — вскипел я.

— Оттого, что все охотники на один манер. Что такое браконьер, по-твоему? Одно понятие, не больше. Любой охотник в своем роде браконьер. Только один с умом, другой шалопай. Захар, думаешь, зимой по насту козлов не бьет? Бьет. За будь здоров! Знаю я деревенских.. На лыжах загоняют и ножами режут.

— Ты видел?

— Зачем видеть. Так везде, в каждой деревне охотятся… И они правы: чем волкам в пасть, лучше в кастрюлю.

И Абрыков поведал мне, как он охотился в сорок шестом году, когда в деревне жил.

— Бор у нас недалеко. Варламовский. Знаешь, может?

— Слышал.

— Так вот. Снегу той зимой уйму навалило. Зимища лютая: морозы, вьюги, метели. Козла в войну почти не стреляли. Некому было. Охотники — кто не вернулся с фронта, кто калекой пришел. Развелось козлов много. В декабре мы с одним деревенским в три приема двенадцать их взяли. Из карабина били. А сейчас какая охота? Убьешь на удачу, а сколько поездишь, намучаешься. Перевелся козел. Волков-то сколько расплодилось… Да что и говорить! Как вспомнишь те времена, сердце радуется.

Мне стало не по себе. Вот он каков, Абрыков!

Шли молча. Дождь не унимался. Вскоре оказались на каком-то покосе. Укладывавшие на автомашину сено трое мужиков в дождевиках оказались из Алабуги. Справились у них о Волчьих болотах. Положение прояснилось: мы очутились с той стороны, откуда к болотам подъезжали.

Побрели вперед.

— Надо подать сигнал, — предложил я, и по лесу тотчас разнеслось эхо двух дублетов.

— Чего палите, бродяги? — закричал кто-то совсем рядом.

Это была стоянка.

— Где же вас леший носит? — ворчал Костяшин. — Дорогу-то расквасило вконец. Как выбираться будем?

Удобно усевшись на заднем сиденье «Москвича», я уписывал бутерброды; возле примостился Абрыков.

— Пробродили, вымокли, с голоду чуть не пропали, — подтрунивал Максим Николаевич.

— Уймись, остряк, — огрызнулся Абрыков.

— Нам по положению подобает, — ответил Максим Николаевич. — У нас двойная удача. Покажи-ка, Палыч, — обратился он к Костяшину.

Тот как по команде выставил напоказ рогатую голову.

— Пять отростков. Будь здоров козелок!

Абрыков перестал жевать.

— Одного уложили? — спросил он, загораясь жадным любопытством.

— Сколько по лицензии, — ответил Захар Петрович. — А это без разрешения стукнули. — Он вытащил из-под машины волчью шкуру.

— Волка убили? — обрадовался я. — Ну и молодцы.

— Захар разбойника стукнул, а я — козла, — пояснил Максим Николаевич.

Перекусив, я потребовал у Абрыкова лицензию. Сначала он нерешительно посмотрел на меня, но, видимо, сообразив, что сопротивляться бесполезно, молча полез за борт куртки.