Пленных повели назад, к хутору. Но неожиданно путь им преградила группа всадников из Дикой чеченской дивизии. Горбоносый кавказец-офицер горяча коня, требовал немедленно порубить красных и, сминая на груди черкеску, кричал с сильным акцентом о священной мести за убитого вчера под Александровском его старшего брата. Средних лет хорунжий, но уже с седой бородой, видимо, родственник или друг офицера, крикнул ему: «Ахмет!», и что-то добавил резким тоном. Но офицер лишь на мгновенье глянул в его сторону. Горцы, недобро сверкая глазами из-под лохматых шапок, окружили пленных и конвоиров. Недалеко с десяток конных донцов с интересов поглядывали в их сторону, явно не собираясь вмешиваться в происходящее. Прапорщик вяло возражал, ссылаясь на приказ доставить пленных в штаб отряда, но офицер чувствовал в его поведении скрытое одобрение. Андрей понял, что ситуация близка к критической.

«Служба Контроля исторической стабильности и корреляции исследований против действий исследователя не возражает. Настоящий контакт последствий не имеет».

– Разрешите обратиться, – шагнул Андрей к кавказцу. Тот яростно впился в Лагинского яростно сверкающими глазами. Семи секунд Лагу было достаточно. Взгляд офицера потух и остекленел. Он вздыбил коня, круто развернув его и, что-то коротко выкрикнув своим землякам, поскакал в степь. Недоуменно переглянувшись, горцы последовали за ним.

– Что это они? Кто понял? – обескураженный странным поведением сотника-чечена спросил прапорщик у казаков. Один из них, молодой, с выбивающимся чубом из-под фуражки, явно хорошо знающий чеченский, охотно ответил:

– А ему седой сказал, что джигиты, мол, с пленными не воюют.

На хуторе, откуда их выбили утром, было оживленно. Видимо, здесь остановилось несколько частей наступающего корпуса. Тяжело двигаясь, на дорогу выезжали броневики, у домов стояли грузовики с пулеметами, фыркали у коновязи уставшие лошади. С озабоченными лицами спешили вестовые.

Вначале быстрое и успешное наступление врангелевцев все больше замедлялось и вязло. Второго августа взяли Александровск и Орехов, но ценой огромных потерь. Самые дальновидные штабисты понимали, что наступление, несмотря на захват Северной Таврии, скоро захлебнется. Оперативные задачи, возложенные главнокомандующим Врангелем на войска, уже после первых дней наступления были сорваны упорнейшим сопротивлением красных, отступивших за Днепр и не дававших противнику сунуться на правобережье.

Прапорщик побежал к штабу, а пленных отвели за амбары, где находилось еще десятка

три красноармейцев, среди них были и раненые. Лагинский своим биополем убрал у них болевые ощущения и дал из своих запасов каждому по половинке таблетки сильного стимулятора. Люди взбодрились прямо на глазах.

«Служба Контроля исторической стабильности и корреляции исследований не возражает. На последующих событиях ваши действия не отразятся».

Сообщение слегка насторожило Андрея, но обдумать его помешал Горобко.

– Не пойму я тебя, парень, – хмуро глядя, заговорил он, проглотив лекарство. – Что ты за птица, никак не раскушу. И лечишь ты временами похоже на бабку Анфису из нашего села, только заклинания не шепчешь, да получше получается.

– Человек, он многое может, – улыбнулся Лагинский. – Нет здесь ничего сверхъестественного. Просто людям часто не хватает знаний.

– Ясно, – кивнул Горобко, – наука. А знаешь, доктор, хотел я тебя шлепнуть. Прямо и честно говорю, как убежденный сторонник мировой революции и боец Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Подозрения ты у меня вызывал сильные, особо, когда в казачка пулял, там у оврага. Я сразу понял – не хочешь ты его убивать, пугаешь только, а почему? Свой для них, видно. Вот, думаю, навел студент беляков на хутор. Ну малость подожду, проверю. Патрон для тебя приготовленный в беляков спалил. А когда при обыске сказали, что ты не стрелял, я аж зашелся – все равно гаду горло перегрызу, но что ж он офицерам не признается, что ихний? А от кавказцев когда спас понял – нет, не контра. Да вот и сейчас ребятам помог. За это – революционное спасибо.

ⅠⅤ

– … Нет, здесь вы не правы, ротмистр, – полковник Кротов откинулся на стуле, похлопывая вытянутой рукой по карте-трехверстке, расстеленной на столе. На ней, как на скатерти стояли бутылка коньяка и закуска. – Все-таки пленные нам нужны. Вы знаете, какие потери в полках? Две трети личного состава. Конечно, станичники поднимутся против Советов, казачество Кубани, воодушевленное нашим наступлением, сбросит с себя иго большевизма, мы им в этом поможем. Но сейчас нам нужно пополнение. И наиболее здравомыслящие из пленных, я считаю, охотно повернут штыки против комиссаров. Не забывайте, ротмистр, – полковник расплылся в доверительной улыбке, – красные тоже проводят мобилизацию, и у них в армии много недовольных и наших тайных друзей. Впрочем, насчет последних вы более компетентны.

«Тебе бы на митингах выступать, – неприязненно думал ротмистр Синильников из контрразведки корпуса, холодно глядя на полковника. – Нашел спасителей России в лице пленных красных. Кретин».

Штаб-ротмистр возвращался с передовой, где он лично организовывал переход своего агента через линию фронта. А здесь, на хуторе его встретил командир сводного отряда Кротов. Они были немного знакомы по Новороссийску. Встречались там пару раз на совещаниях у тогдашнего коменданта города Кутепова. Но, а ради сегодняшней встречи Кротов пригласил Синильникова на бутылочку французского коньяка и попросил о маленьком одолжении: взглянуть опытным взглядом профессионала на взятых пленных, дабы «отделить семя от плевел». На комиссаров, Кротов знал, у ротмистра был обостренный нюх.

– Извольте, полковник, – согласился ротмистр, – я рад вам помочь. Однако должен предупредить – сейчас и рядовой состав красных пропитывается ядом большевизма. Я буду пристрастен.

– Целиком полагаюсь на вас, – полковник поднял рюмку. – За нашу победу, ротмистр! – Они выпили. – Вас проводят.

– Стройся в одну шеренгу, да побыстрее! – забегали конвойные, толкая прикладами

пленных.

Не ожидая ничего хорошего, красногвардейцы неохотно встали в ряд и увидели подходящую к ним группу офицеров в сопровождении казаков. Один из них с погонами капитана цепкими, холодными глазами долго ощупывал лица пленных, затем прошел вдоль строя.

– Этот, этот, этот тоже… – небрежно указывал он пальцем, и казаки выдергивали из шеренги приговоренных к расстрелу.

– А вы из каких? – презрительно спросил Синильников, перекатывая в зубах папироску и вперив тяжелый равнодушный взгляд в Лагинского.

В свою очередь, в глазах подтянутого, плечистого парня он ясно уловил сочувствие перемешанное с жалостью с едва уловимым оттенком брезгливости: «Что же ты творишь, человече? Я все понимаю, но только простить тебя уже нельзя и некому. Зачем же ты так?»

Синильников вдруг почувствовал себя гадким, нашкодившим мальчишкой, он даже на миг съежился от сознания своей непоправимой вины. Это его потрясло, но и отрезвило, глаза стали наливаться привычной мутной злобой, рука поползла к кобуре, но дернулась и опустилась. Контрразведчик пошатнулся и мертвенно побледнел…

«Служба Контроля Исторической стабильности и корреляции исследований не возражает. Контактор –ротмистр Синильников В.П. убит ночью с 3 на 4 августа 1920 года при подъезде к Александровску группой неизвестных лиц, предположительно, махновцев».

Значит, при любом раскладе ротмистру оставалось жить не более полусуток.

Лицо Синильникова исказила страшная гримаса, он недолго противился неведомой силе, подавившей его волю, затем губы его обмякли, и он, опустив плечи, повернулся к сопровождавшим его – есаулу и поручику.

– Комиссаров и идейных здесь не вижу, господа. Этих, что отобрал, можно было определить служить к нам, если согласятся… И вообще, подпоручик, гоните эту рвань на все четыре стороны. Они нам не опасны. Я скажу полковнику.

Офицеры удивленно переглянулись. Подпоручик открыл рот, собираясь что-то возразить, но есаул, внимательно наблюдавший за ротмистром, перебил его, желая разрядить обстановку: