мне прикоснуться, а уж легше стало. Не заметил, как перевязал.
– Точно, – откликнулся товарищ, – легкая у него рука. Тронет – боль пропадает.
– Ученый, говорят, – вступил в разговор, поблизости смоливший цигарку санитар. – Из Киева. Вишь, как он с тяжелыми – даже не стонут теперича. Заснули. Чудно.
Августовская ночь покрыла уставшую за день от солнца, взрывов и тяжелого конского топота степь. Земля устала от войны и зарастала неприхотливым ковылем, равнодушно впитывающим людскую кровь.
ⅠⅠ
На рассвете сводный отряд полковника Кротова, состоящий из донских казаков, бронедивизиона, роты алексеевцев и двух эскадронов Дикой чеченской дивизии, сняв притомившихся часовых, ворвался на хутор, где расположились на ночь бойцы Быховца. Выбегающие из хат красноармейцы падали под ударами сабель, проносившихся в сумраке всадников. Беспорядочно трещали выстрелы, гулко и ярко вспыхивали разрывы гранат.
Кучка бойцов во главе с Быховцом отчаянно отбивалась от наседавших кротовцев. Быховец, страшно ругаясь, в упор валил нападающих из двух наганов. Рядом, прикрывая командира, стрелял из винтовки его ординарец Горобко. Стараясь беречь патроны, меткими выстрелами держа противника на расстоянии, группа отходила к саду за хутором. В конце
сада начинался длиннющий овраг с многочисленными ответвлениями, а на землю наползал густой предрассветный туман. Был шанс уйти.
Вдруг Быховец, схватившись за грудь, коротко охнул, упал на колени и повалился на землю. Ординарец и еще кто-то из бойцов подхватили обмякшее тело командира и понесли вглубь сада. Горобко узнал в своем помощнике Лагинского. Врач быстро расстегнул окровавленную гимнастерку комполка и склонился на ним.
– Ну что? – срывающимся голосом спросил Горобко.
Лагинский ничего не ответив, отвернул лицо. Ординарец все поняв, тоскливо застонал. Подоспело еще несколько человек, и они вместе бегом, понесли тело командира, не обращая внимания на пули, щелкавшие по веткам и стволам яблонь.
– В овраг, хлопцы! В овраг! – сдавленно крикнул Горобко, замедлив бег, и Лагинский догадался, что ординарца тоже зацепило.
«Служба Контроля исторической стабильности и корреляции исследований сообщает: контактор Горобко И.Г., служивший в Хорезмском полку войск ОГПУ, погиб в мае 1933 года в бою с группой так называемых басмачей. Против действий исследователя возражений не имеется».
До оврага осталось метров двадцать, когда послышался стук копыт и из тумана вылетел всадник, наверное, один из казаков, находившихся в заслоне на пути предполагаемого отхода красных. Лагинский оттолкнул от себя Горобко и выхватил револьвер, выданный ему вчера Быховцом. Три пули тонко просвистели вплотную у забинтованной головы казака и сбили у него фуражку. Но вопреки расчетам Андрея казака это не испугало, наоборот, он зло крякнул и взмахнул шашкой. Лагинский напряг всю свою волю. Целевое экспресс-внушение подействовало моментально – тот вяло опустил руку с клинком и застыл. За спиной Андрея грохнул выстрел, и казак, обмякнув, завалился на лошади. Почувствовав ослабленные поводья, животное отпрянуло от стоящих перед ним людей и всхрапнув, поскакало прочь, неся на себе свисающее тело.
«Служба Контроля исторической стабильности и корреляции исследований сообщает: контактор – урядник Варащин Ф.С. убит 7 августа 1920 года при контрнаступлении Юго-Западного фронта Красной Армии. Контактор с 3 по 7 августа находился при обозе как легкораненый. В данных обстоятельствах его преждевременная гибель ощутимых последствий не имеет. Настоятельно советуем быть более внимательным».
Андрей обернулся. Горобко опустил винтовку и с настороженным любопытством, прищурившись, взглянул на Лагинского.
ⅠⅠⅠ
Вырыв шашками неглубокую могилу, бойцы похоронили своего командира. Здесь, в овраге, их собралось всего девять человек. Уже совсем рассвело и надо было уходить подальше от хутора. Договорившись держаться вместе, красноармейцы вывали на гимнастерку все винтовочные патроны и разделили их поровну. Лагинский, как единственный, кто имел револьвер, в дележе не участвовал. Он расстегнул ворот гимнастерки и, высвободив из-под нижней рубахи медальон, с жадным вниманием наблюдал за поведением людей. И хотя в их глазах и в тихом приглушенном говоре чувствовалась тревога, красноармейцы в основном были спокойны. Чем можно было удивить и напугать людей, которые воевали не один год. Смертью? Конечно, нет. Но, а поражение, даже в пределах армии, дело временное, не восемнадцатый год…
Классовая ненависть. Как легко и глубоко въедается она в сознание, потому что смысл ее прост и ясен любому, недовольному своей жизнью, – во всех горестях твоих виноваты они – буржуи, помещики, офицеры, или быдло рабоче-крестьянское с комиссарами-горлопанами… Уничтожить этих врагов, и сразу судьба твоя, да и твоего народа станет прекрасной. Главное – найти, определить виновных. Сколько раз такое было в истории… Но как сказал один умный человек: «В гражданской войне победителей не бывает».
Скрытое в медальоне микроскопическое устройство непрерывного действия записывало и снимало все, что видел и слышал Андрей.
– Подарок матери, – объяснил Лагинский, уловив любопытные взгляды. Он открыл крышку медальона и показал фотографию миловидной улыбающейся женщины.
Наверху послышался многочисленный конский топот и раздались громкие возбужденные голоса:
– Оврагом они побегли, ваше благородие!
– Акимов! Бери взвод и прочесать овраг! А вы, прапорщик, со своими по верху, и чтоб не одна сволочь…
– Слушаюсь, господин поручик.
Красногвардейцы переглянулись.
– Уходим, только без шума, – шепотом предупредил всех Горобко.
Но не прошло и получаса, как их заметили сверху. Со всех сторон затрещали выстрелы и Горобко с товарищами поняли, что им не прорваться.
– Эх, влипли, братцы, – тяжело вздохнул пожилой шахтер и метким выстрелом снял гарцевавшего у края оврага казака. – Бей только в цель. Беречь патроны. Повоюем еще чуток.
Андрей не понимал, почему эти люди не хотели сдаваться – положение было безнадежным. Все-таки плен – возможность выжить. Но проявлять любую инициативу ему категорически запрещено.
Патронов было мало и все реже группа красных отвечала на беспорядочную пальбу белогвардейцев. Вздрогнул от пулевого удара между ребер и, удивленно повернувшись, привалился к склону оврага и обмяк, длинный худой боец, выронив из жилистых натруженных рук пахаря оружие с пустой обоймой. Еще один боец, сплюнув от досады, бросил бесполезное оружие. Вскоре патроны кончились у всех. Кротовцы, поняв это, перестали стрелять и с руганью бросились к ним. К угрюмой, тесной кучке людей – ветеранам разбитого полка.
Шахтер, член партии большевиков, ловко выхватив спрятанную за спиной винтовку, со всей силы ударил прикладом в горло подбежавшего первым с синими погонами алексеевца. Захрипев, человек повалился на землю. «Зачем?!» – беззвучно крикнул Андрей. Спешивший к ним прапорщик остановился и, не целясь, на уровне пояса передергивая затвор, стал стрелять, отчаянно матерясь. Медленно упал шахтер, схватившись за грудь, захлебнулся кровью лихой рубака Чумаков, глухо застонал раненый еще и в руку Горобко.
– Прекратить! – раздался начальственный окрик, и к оврагу подъехал офицер с полковничьими погонами на английском френче.
– Пленных в штаб. Прапорщик, сопроводить.
Стрелявший козырнул и неохотно опустил короткоствольный кавалерийский карабин.
– Да это ж матерые коммуняки, – бормотал он. – Отбивались, собаки, пока не кончились патроны, да и после… Кто таков? – ткнул он пальцем в Лагинского, заметно выделявшегося среди красноармейцев спортивной фигурой и интеллигентным лицом.
– Врач, – кротко ответил Андрей, спокойно глядя на прапорщика.
– Ваше благородие, – обратился к офицеру молодой солдат, протягивая ему оружие Лагинского. – У него в нагане еще патроны остались.
Андрей заметил на себе настороженный взгляд Горобко, тот, превозмогая боль, презрительно ухмыльнулся в лицо Лагинскому.