Возле «Славянского Бульвара» я резко развернул машину и выскочил на тротуар, рассчитав манёвр так, чтобы никого не задеть. Улучив момент, я точно рассчитанным движением вырубил Элину ударом по затылку. Потом выскочил из машины, и побежал в сторону забора, ограждающего пути МЦД.

Прохожие удивлённо пялились на меня, но сейчас это не имело значения. Я под камерами.

Отбежав на точно рассчитанное расстояние от спуска в метро, я оказался в слепой зоне. И только тут перемахнул через забор. Это было совсем не просто — ограда была из тонких прутьев, заострённых наверху. Но режим здорово помогал правильно рассчитывать движения.

Точно по расписанию подошёл состав. К этому времени я уже был под платформой, скользнув через ещё одну слепую зону у её основания. Потом я зацепился за вагон — только не сбоку и не сверху, конечно — а под ним, возле компрессоров, в стороне от высоковольтного оборудования.

Держаться было совсем не просто, но приходилось терпеть: другого выхода я просто не видел.

К счастью, по направлению к Лобне ветку не закрыли. Преследователи наверняка решат, что я буду пытаться вырваться из города, и будут ловить меня в районе МКАДа.

Я двигался обратно, в сторону Сити.

Когда после «Филей» мы проезжали по мосту, я смог разглядеть, что оцепление подходит к самой станции «Тестовская». Остановка тут была совсем короткой. Кажется, поезд даже не открывал двери.

А вот на следующей станции, на «Беговой», мне нужно было «сходить».

Избегать камер тут было сложнее, чем возле «Славянского бульвара». Плохо, что я опять чувствовал недостаток энергии и начинал мёрзнуть. В режим слишком часто входить было нельзя. Но как преодолеть расстояние до Динамо? Несколько городских кварталов, нашпигованных камерами по самое не балуйся. Без режима нечего было и думать.

Мне нужна маскировка. Другая одежда. Спрятать лицо от систем распознавания… но как? Ограбить кого-нибудь и раздеть? Я мысленно одёрнул себя. Хватит, и без того натворил делов… до конца жизни хватит…

Мой взгляд упал на ограду Ваганьковского кладбища. Камер там было совсем не много, плюс огромные пустые пространства.

Чувствуя, как тают силы, я перемахнул через забор. Особого плана у меня не было. Найти хоть какой-то склеп. Укрытие, где можно было бы согреться.

Я так и бродил между, чувствуя, что замерзаю.

Людей почти не было. Вечерний час — быстро темнело.

И в какой-то момент я почувствовал то, чего давно ожидал, но не хотел сам себе в этом признаваться. Капитулировать на ровном месте, из-за остатков принципов… стоило ли оно того?

Я злился на себя. Но оглянулся на оклик:

— Эй!

За мной стоял мужик в бушлате.

— Новенький, да? — спросил он.

Я молча кивнул. Боялся, что, если открою рот — то потеряю остатки тепла.

— Пойдём, бедолага, хоть согрею… ты вроде крепенький, — он принюхался, — и алкоголем вроде не пахнет… как же тебя до такого состояния довёл-то?

Только теперь я осознал, как, должно быть, выглядел со стороны после поездки под днищем вагона.

— В общем, поговорим назавтра с начальством. Может, и пристроим тебя…

Мужик повёл меня куда-то в сторону ограды. Я покорно шёл следом.

— Тут регулярно ваши замерзали в прошлые зимы. До меня тут совсем отморозки работали, не продохнуть было, людскую жизнь ну совсем не ценили, эх! — он махнул рукой, — ну да ладно, ты не боись. Отогреемся сейчас.

Он привёл меня в небольшой домик-сторожку, которая примыкала к ограде кладбища. Внутри работал масляный радиатор. Было тепло. Кажется, я сразу поплыл.

Помню, что меня уложили на что-то мягкое, и укрыли одеялом, которое пахло мокрой шерстью.

Меня неудержимо тошнило. Такое редко случается во сне — но ощущения были совершенно реальными. И ещё я плакал. Вспоминать вкус крови во рту было невыносимо. Толчки солоноватых глотков…

Ещё один мучительный спазм свёл внутренности тугим комком.

— Извини, Гриш… — сквозь пелену я услышал голос Захара.

Спазмы стали потихоньку стихать.

— Другого выхода не было, — продолжал он.

Я поднял голову. Там было всё то же странное небо, как в прошлом сне. Фиолетовые облака закручивались в тугие спирали. И на их фоне улыбался Захар.

В этот раз он был одет более строго, в белый классический костюм с чёрным галстуком-бабочкой. Должен признать, ему шло.

— Я не хочу просыпаться… — признался я, принимая нормальную позу и усаживаясь на корточки.

— Ты же понял, что не совсем спишь?

Я огляделся. Яркая, сочная трава. Вдалеке — странный лес. Ощущение сна было совершенно отчетливым.

— Нет… — ответил я.

— Вспомни, о чём я говорил в прошлый раз.

Я не хотел вспоминать. Мозг пытался затянуть эту рану.

— Про то, что я в беде… — всё же сказал я.

Захар улыбнулся.

— Ты молодец, — сказал он, — выбрался даже быстрее, чем я ожидал.

Я поднял голову и посмотрел ему в глаза.

— Как мне жить? — спросил я, и тут же мне в голову пришла мысль, которая внушала надежду: — Ты… сможешь сделать так, чтобы я всё забыл, да? Сможешь?

Захар грустно посмотрел на меня.

— Гриша… ты очень сложное создание. Многомерное, — сказал он, — трогать тебя я не рискну. Это очень опасно для твоей личности. Но, если тебе будет от этого легче — всё, что ты делал, начиная с критического момента, когда ты чуть не умер от недостатка энергии — делал не совсем ты.

— Как это?.. — спросил я с недоумением.

— Мне пришлось вмешаться, — пояснил Захар, — ты слишком правильный. Помнишь, я говорил? Ты бы умер, но никогда не принял бы такого решения.

— Лучше бы я умер… — вздохнул я.

— Нет, Гриша, — он покачал головой, — совсем не лучше. Нам двоим было бы слишком тесно здесь, — он улыбнулся. Послушай меня, ещё раз. Очень внимательно. И посмотри мне в глаза.

Я снова поднял голову. Казалось, его голубая радужка светится изнутри. Это было красиво и жутко одновременно.

— Я допустил глупость, позволив себе погибнуть, — сказал он, — я это понял, когда оказался здесь. Я поддался эмоциям. Мне тоже в какой-то момент показалось, что лучше рискнуть, чем всю жизнь вспоминать гибель чужого ребёнка у себя на глазах, которую мог предотвратить. Я рискнул и проиграл. Глупо, но это так. Но остановить то, что начинается, следует любой ценой. Теперь ты — последняя надежда этого мира.

— Тогда, получается, это сделал ты… — сказал я.

— Тогда я, — кивнул Захар, — но знаешь… с этой стороны всё выглядит несколько иначе. Понимаешь, Гриша? Люди очень разные. Некоторые живут многими жизнями. Переливаются идеями и эмоциями. Много дарят. Отсюда это очень хорошо видно. Другие — мертвы внутри. От них осталась просто телесная оболочка, которая продолжает двигаться без основы и сходит с ума, не понимая, что ушло вместе с тем, что даёт смысл этой жизни.

— Я… не понимаю.

— Поймёшь в своё время, — улыбнулся он, — ты ведь тоже не собираешься жить вечно? Хотя я желаю умереть тебе в глубокой старости, когда ты воссоединишься со своими друзьями и сможешь восстановить свой родной мир.

— Я хочу домой… — вырвалось у меня.

— Ты ведь знаешь, что здешний мир — куда в большем смысле твой дом, чем та планета, которую ты оставил после катастрофы?

— Я старался так думать. Не помогло.

— Но это мой дом, Гриша, — вздохнул Захар, — и мне крайне важно исправить свои ошибки.

Я протянул руку и потрогал траву. Она оказалась неожиданно тёплой, а на ощупь напоминала шелковистую шерсть какого-то животного.

— Я… постараюсь, — сказал я, — и даже не потому, что ты обещал меня вернуть домой.

Захар снова улыбнулся.

— Твои слова вдруг заставили меня понять нечто важное про это место.

— Что же?

— Что это чей-то настоящий дом. И тут живут настоящие дети.

— Ты неизлечимо правильный, Гриша! — улыбнулся Захар, — и склонен к пафосу.

— Я? «Последняя надежда этого мира»? — усмехнулся я в ответ.

— Туше! — кивнул Захар.