- Саша. – Мать дернула меня за руку к двери, намереваясь отвести подальше от черной безмолвной толпы, пожирающей ресторанную еду.

- Саша, ты эгоистка! Не смей воротить нос от угощений! Ты обязана помянуть своего отца! Обязана! Слышишь? Обязана! – она вопила так громко, что даже эти животные отвлеклись от тарелок. А один – от ее вылизывания. Мерзко.

- Мама. Я ухожу. Не хочу больше здесь находиться. - Не вытерпела я. С меня хватит.

Мать недоуменно проводила меня стеклянным взглядом и возвратилась за стол к падальщикам. Как мерзко. Господи, как мерзко.

Свежий воздух освежил разгоряченные щеки. Гнев покидал свою обитель под действием упорного оптимизма. А я просто шагала по дороге, не обращая внимания на сигналящие машины, орущих водителей, на эту странную прекрасную жизнь, проходящую очень близко, пускающую свою длинные сети по всему миру.

Я свободна. И это хорошо. Я счастлива. Или лучше так: «Я счастлива?». Громкий сигнал где-то очень-очень близко.

- Ты что дура, совсем наркота мозги отшибла, под колеса машин лезешь? - крикнул кто-то, высунувшись из окна.

Рассмеялась. А может, и правда, отшибла? Только не наркота, а бесконечная вереница незнакомых противных, жаждущих чего-то лиц.

Знакомая скамейка радовала глаз. Коричневый цвет, черные ножки и одинокая урна, лениво качающаяся от удара мальчишки, что пнул ее ногой ради развлечения. А на скамейке – человек. Алекс. Что он здесь делал?

- Привет. – Молчит. Ну и хорошо. Так лучше. Так гораздо лучше.

Пару минут сидели в тишине, наблюдали за снующими, перекатывающимися, как пингвины, голубями. Маленькие детки в колясках, проходящих мимо мамочек, оживленно агукали, глядя на странных мелких птичек. Им еще пока было невдомек, что эти птички – голуби, что они любили семечки, что в год их миллионами сбивали машины и ловили уличные коты. Они – часть огромной цепи, как и мы, люди.

- Что случилось? – прикрыла глаза, вдыхая свежий аромат куста за спиной, слушая его мирный диалог с переставшей качаться урной.

- Ничего. Все хорошо. – Алекс даже умудрился выдавить улыбку. А глаза….больные, как у идущего на казнь.

Вздохнула. Как часто мы все-таки врем, особенно в мелочах. Когда нас спрашивают: «Как дела?». Мы отвечаем: «Нормально». И не важно, что сейчас у все внутренности съеживаются от боли, голова взрывается от мыслей, а сердце ноет и стучит, ноет и стучит…. Нормально – отличное слово. Вроде плохо, но жить еще можно.

- А у тебя что? - поинтересовался он.

- Ничего. - Пожала плечами и снова вернулась к рассматриванию парка.

Два человека сидели рядом, на расстоянии плевка. Но они не плевали, не говорили и не слушали. Странная штука - жизнь. Она нас испытывала, даже когда мы не были одиноки. Даже когда мы смотрели в глаза любимым.

- Возьми трубку. - Вдруг донеслось с другой стороны скамейки.

И правда, звонил телефон. Кто? Мама.

- Алло. - Ответила, не задумываясь.

-Ты где? - донеслось обеспокоенное мамино бормотание.

- На улице.

- Доченька, давай домой. Тут Мариша, Коша. Они сегодня у нас переночуют. Мариша тортик принесла, посидим, чаю попьем.

Раздумывала целую секунду, а затем, согласилась. Мама – это святое. Ее нельзя обижать, даже если в душе целая гора плевков, даже если сердце упало куда-то в пустоту. Нельзя. Она такого не заслужила.

Я глянула в сторону Алекса, задумываясь и решаясь. Затем дотронулась до теплого плеча парня. Он вздрогнул. Вырванный из задумчивости этот парень выглядел очень милым и ранимым. Но не стоило обольщаться. Иногда он мог становиться настоящей занозой. Я усмехнулась.

- Хочешь тортик?

- Что? – он нахмурился, забавно, как ребенок.

- Тортик, говорю, хочешь? - повторила уже веселее. Черная туча гнева и злости растворилась в этом растерянном взгляде зеленых глаз.

Я поднялась со скамьи и размяла затекшие ноги. Кругом было уже темно. Лишь силуэты деревьев выделялись из темноты, протягивая длинные ветки к свету уличных фонарей.

- Хочу. - Ожил, наконец, парень.

- Ну, пошли тогда, у меня чай попьем.

- А родители?

- А что родители? Чаю на всех хватит. Пошли.

Я протянула ему руку. С виду вроде дружелюбный жест но, глядя на изменившуюся физиономию Алекса, можно было подумать, что у меня на ладони струйки огня танцевали ча-ча-ча.

***

Опустошение. За гневом, обидой, любовью всегда приходило оно. Иссушающее, не отпускающее опустошение. И вам крупно повезло, если вы одиноки, если вас не окружают постоянно люди, следящие за каждый вашим движением. Я именно такой. Я люблю одиночество. Ценю его, как дар жизни. Только при отсутствии людей, можно подумать, осмыслить происходящее.

Сашке удалось вселить в Лизку надежду. Она смогла подарить ей вторую жизнь. А я не смог. И эта мысль съедала.

И вот сейчас, глядя на протянутую миниатюрную ладошку, я думал не о том, стоит ли согласиться, но о том, стоит ли продолжать. Продолжать корить себя, продолжать думать об условностях, продолжать жалеть. А, может, стоит просто взяться за эту ладошку и пойти дальше?

- Ну, пошли. - Решил для себя, наконец. Теперь все было в руках случая и судьбы. Я отказался сопротивляться.

- О, Сашенька, а ты с гостем? Ну, проходите, проходите. Не часто у нас бывают гости. – Женщина, что открыла нам дверь, была обычной дамой сорока лет. Немного припухлые красные глаза говорили о непролитых или излишне пролившихся слезах, немного мятая футболка, спортивные штаны, сцепленные в пучок волосы.

Странная штука - жизнь. Она заставляла нас сравнивать друг с другом, мерить, у кого больше любви, желания, богатства. Она заставляла нас надевать различные маски, играть непонятные роли. А мы не сопротивляемся, идем у нее на поводу, сравниваем, анализируем, фантазируем. И я не стал исключением.

Я вспомнил свою собственную погрязшую в мечтах мать: ее поседевшие волосы, которые она обильно красит в белый цвет, ее руки, что постоянно тряслись, будто живя отдельной от хозяйки жизнью, ее лицо, покрытое морщинами и шрамами бурной жизни.

Я вспоминал ее и сравнил с этой милой и улыбчивой женщиной, которая степенно наливала чай, стараясь не смотреть на дочь, стараясь, видимо, не осуждать ее. Интересно, в каждой семье есть проблемы? Проблемы, связанные с непониманием?

Я думаю, именно такие проблемы – самые сложные. Их почти невозможно решить и вовремя обнаружить. Люди привыкли скрывать все в себе.

Тем временем, мне положили на блюдце кусок торта, дали чашку чая, чайную ложку, а я сидел, не понимая, зачем пришел. Я ведь не знал эту грустную девчонку, не знал о ней совсем ничего, кроме того, что она очень миленькая и украла у меня сестренку. Ладно, не украла, спасла. В мыслях надо быть честным. А что еще? Ну, училась вроде в школе, дружила с девчонками, завладевшими сердцами моих друзей–дураков, которые теперь хрен положили на общение со мной. Ну, ладно, это не страшно. Страшно то, что мне все равно, есть они или нет.

Как только Саша удалилась в свою комнату переодеться, ее мать завалила меня вопросами.

- А как вас зовут? Моя дочь такая бесцеремонная, оставила вас наедине со своей семьей, даже не познакомив. Ну, вы уж ее простите, у нее сложные времена. – Она выжидательно приподняла брови, сделав такое умилительное лицо, излучающее волны добра и искренности, что я не смог злиться долго на бестолковую Сашку, действительно поставившую меня в неловкое положение.

- Я Алекс. – Чай застрял в горле, и я закашлялся. Рука помощи пришла справа. Очень мощная такая рука, вкупе с яркими темными глазищами. Это кто еще такой?!

Сашина мама уселась напротив меня, прекратив услуживать гостям и сложив руки на столе, устремила все свое внимание на меня.

- Алекс, это сокращенно от Александра? Как оригинально! Молодежь в последнее время измывается над своими именами, как только может, клички всякие придумывает, да, Коша? – серо-голубые глаза ее устремили свой взор на здоровяка рядом со мной. Тот только пожал плечами, сверкнув глазами на красивую девушку, сидящую напротив него, и продолжил угощаться темным шоколадным тортом.