И он предложил мне отправиться в лабораторию. Удобно быть ассистентом директора, все оборудование доступно.

Очень не хотелось мне туда возвращаться…

— Диана, — глаза цвета хаки смотрели проникновенно, — клянусь, что не причиню тебе никакого вреда! Ты и в прошлый раз была в безопасности…

— Да?!

— Это всего лишь психологическое давление! Подумай, стал бы профессор Гран истязать родную племянницу?

— Ее сознание отключилось, она и не знает, что ее истязали! — тут меня поразила догадка: — А может быть, знает, и поэтому не возвращается в тело?

— Мы не монстры!

— С этим я бы поспорила. Знаешь, как было больно, когда вы меня жгли огнем?

Кир смутился:

— Да, профессор увлекся, следовало остановить стихийное тестирование раньше. — Он взглянул на меня с мольбой: — Диана, прости! И позволь сделать так, чтобы наш мир не казался тебе столь чудовищным. Так каким будет небо?

Не знаю, с чего я ему доверилась. Может, действовало на мозг настроение Бабы Шу? Отчего-то Кир был ей симпатичен. И вот он стоит возле «маго-машины», которую сам сконструировал, и излагает мне принципы ее действия. Плечи гордо расправлены, шестерня в волосах, верхняя коленка оттопырена в сторону. Ведь зацепится кто-нибудь, как пить дать…

Аппарат, в который мне предстояло забраться, мог слушать мысли и читать образы, проецируя их на экран. Оставалось… забраться.

— Ты можешь уйти, — Кир прочел мои мысли и без аппарата. Плечи парня поникли. Интересно, он может сложить бровки домиком?

Я обогнула его коленку и молча вскарабкалась в ложе. Вокруг замерцало и загудело; я почувствовала, как тело окутывает плотная желеобразная масса. А дышать я смогу?

Нахлынула паника. Мамочка!

Я увидела лицо мамы так ясно, будто она была рядом. Ласковая улыбка, обещающая, что все будет хорошо…

— И правда, какой необычный цвет! — вклинился голос Кира. Да чтоб его, такое воспоминание испортил!

Маго-машина тихонько урчала; масса, прильнувшая к телу, не пыталась меня задушить. Я начала успокаиваться. Где-то внутри головы приговаривала Баба Шу:

— Все хорошо, милая, все хорошо…

Не хочу, чтобы на стенки «маго-машины» проецировали мою семью. Покажу Киру небо, как договаривались.

Перед глазами возникла картинка заката:

— Но оно желтое! — разочарованно воскликнул Кир.

— Подожди, я перепредставлю.

Вот: отличный июньский день, небо голубое-преголубое, листики вокруг свеженькие, сочно-зеленые… и расцветает сирень. Игорь отломил веточку:

— Это тебе.

— Эй! На таких, как ты, кустов не напасешься! Лучше ищи цветки с пятью лепестками, загадаем желания.

— А какое у тебя желание? — Игорь добродушно посмеивается. А зря: желание у меня одно — чтобы он меня полюбил; только этого никогда не будет. Он женат на чудесной девушке. И я делаю все, чтобы скрывать свои чувства.

— Разумеется, победить в конкурсе! Ищи, не отлынивай, мы же дуэт.

Сую ветку ему под нос.

Игорь — скрипка, я — фортепиано. Оба учимся в консерватории. В моей памяти зазвучала соната Шуберта. Сколько часов мы провели с этой музыкой…

Скрипка бежала вперед легко, но боялась сорваться. Фортепиано ее подхватывало. То отступало, тихонько любуясь; то подзадоривало, бросаясь наперегонки. Скрипка поет так красиво… Иногда она затихала, оглядываясь; но фортепиано никогда не бросало ее в одиночестве. Давало передохнуть, звонким переливом дарило улыбку — и бережно уносило вперед. Оно пело ей о любви — но так, чтобы слышали все голос скрипки…

У меня побежали слезы. Желеобразная масса их не впитывала, даже не давала скатиться. Слезы копились в глазах, как в двух небольших колодцах… Что же такое? Я никогда не плачу! Особенно, перед людьми. Или нелюдями…

«Как же это красиво и грустно», — произнес в голове голосок юной девушки. Эя?! Кто из нас сейчас плачет спрятанным в маго-машину телом?

Скрипка тревожно метнулась и стихла, фортепиано набрало силу: я заиграла Рахманинова. Слезы смыло могучей рекой. Вы хотели увидеть мой мир? Слушайте…

— Так вот она какая, твоя магия! — потрясенно выдохнул Кир.

Ууу… У меня в голове депрессия. Тело меня не слушается: протекает слезами, как ржавая бочка в саду моей бабушки после дождя, и, как та бочка, совсем не желает двигаться. Зато Баба Шу довольна: снова сидим в качалке, четыре крючка так и мелькают над корзинкой с клубочками.

— Отдохни, моя милушка, — приговаривает Баба Шу. — Мы совсем потеряли твое сознание!

— Ууу… — это Эя. Зависла на одной ноте и сверлит мозг.

Что мы оплакиваем, так и не знаю: причинами своих завываний Эя не делится. Пытаюсь ее взбодрить:

— Слезами горю не поможешь! Это народная мудрость моего мира, думаю, во всех мирах применима. Давай-ка встряхнемся, устроим пробежку… Покажи мне ваш сад! Никогда такого не видела, знаешь, как интересно?

— У меня нет сил шевелиться, — умирающим голоском отвечает Эя. Ерунда, без нее это тело было готово бежать без оглядки хоть четверо суток подряд!

— Давай, хоть попробуем?

— Нет, — в голоске прорезается внезапная твердость. — Никуда я идти не могу. Ууу…

— Поспи, моя маленькая, — Баба Шу плавно подталкивает общей попой качалку, и мне лишь остается смотреть на осточертевшие кружева в проворных руках. Управление телом отныне будет делегировать Эя, и явно не мне. А как же побег?

Завывания все же стихают. Эя и правда уснула? Меня тоже тут укачает…

— Баба Шу, ты ведь знаешь, что нужно размяться. В здоровом теле здоровый дух!

— Сначала довяжем еще два волана.

С раздражением оглядываю надетое платье:

— Твои воланы скоро в кресле помещаться не будут! Утонем в них, как в пене морской. Первое платьишко было гораздо удобнее. Простенькое, легонькое, ни за что не зацепится…

— То, что ты видела в лаборатории, когда появилась? Это тряпка, которую не жалко испортить во время тестирований попаданца. Не капризничай, деточка, надо закончить работу.

И продолжает стучать своими крючками. Нашла себе «деточку», тиран паучачий…

— Баба Шу, сколько тебе лет?

— Три тысячи восемьдесят пять. Только не проси пересчитывать на ваше летоисчисление, — голос звучит насмешливо. В общем, много; но это и так было ясно.

Как же вернуть себе право двигаться? Не хочу существовать овощем на этой зеленой грядке!

Снова потекли слезы — Эя не спит. Ладно, если разговоры не действуют, попробую к ней обратиться без слов. Представила крышку старенького пианино, стоявшего в моей комнате. Только одна царапина на полировке, за столько лет! Не по моей вине, гость приложился на мамином дне рождения. Как же она расстроилась… Когда пианино мне только купили, мама каждый день протирала с него пыль влажной тряпочкой. Священнодействовала по-своему. В детстве мечтала стать музыкантом, но не сложилось…

Мысленно подняла крышку. Легонько погладила гладкие спинки клавиш — и заиграла Шопена, прелюдию. Чистую, как голосок Эи, светлую, но немного печальную. Баба Шу перестала вязать.

— Еще! — попросила Эя, когда отзвучала последняя нота. Я почувствовала, как в нашем теле колотится сердце. — Диана, как это прекрасно…

— Только не плачь. Сейчас я сыграю вальс, это танец. — Под колокольчики нежных триолей Шопена я впервые услышала ее смех.

Баба Шу отложила вязание и грациозно спорхнула с крыльца. Мое тело кружилось, то замирая на кончиках пальцев, почти в невесомости, в сговоре с ветром — то тихо скользя по дорожке пышного сада, что мог лишь присниться Шопену. Я поразилась:

— Пауки в вашем мире умеют танцевать вальс?

— Ах, это называется вааальс, — певуче повторила за мной Баба Шу. — Нет, не умеют. Играй, Диана, играй!

— Как чудесно! — звенел в голове голосок Эи. — Это…

Что-то вспомнив, она вдруг запнулась на полуслове. Тело замерло, руки бессильно упали.

— Танцуй, Баба Шу, танцуй! — я ударила по эмоциям Эи мазуркой. Этого показалось мало; тогда перекинулась на «Венгерские танцы» Брамса: — Баба Шу, добавь темперамента!