Не было белого света в конце тоннеля. И самого тоннеля не было. Мир выключился — а потом снова включился, разом. И я увидела две зеленые рожи, нависающие надо мной. В буквальном смысле зеленые: одна светло-салатового оттенка, очень надменная; вторая, скорее, болотного. Даже вполне симпатичная, если бы не цвет.

— Мира вам, зелененькие человечки, — прощелкала я, не узнав собственного голоса — и закрыла глаза. Хорошая в этой клинике анестезия, веселая. Когда вырезали аппендицит, ничего подобного не было: начала считать на операционном столе, очнулась на койке в палате под голос нянечки: «Просыпайся, девонька! Проснулась? Ну, теперь можешь спать». А спать-то уже было больно…

— Очнулась! — прощелкал молодой мужской голос. Тембр приятный, хотя мне больше нравятся мелодичные языки. Подглядела немного сквозь ресницы: говорил болотный. Глаза цвета хаки блестят энтузиазмом, волосы топорщатся в художественном беспорядке. Он еще и провел по ним пятерней… нет, шестерней, окончательно растрепав.

— Отходим за купол, — скомандовал светло-салатовый. Ясно, кто главный на этой клумбе. Надменный тип выглядел старше, говорил сухо, смотрел с подозрением. Зелень волос отдавала немного в лимонный — наверно, местный блондин.

Оба сделали по три шага назад, салатово-лимонный исполнил шестипалой рукой какие-то пассы, и они замерли, глядя на меня в ожидании.

Ага, как же. Буду я их развлекать.

Кстати, а почему это я сижу? Как пациент, имею полное право лежать. Попробовала изменить положение тела, но почему-то не получилось. Под попой имелось что-то твердое, вроде табуретки — неудобное, даже без спинки. А где же специально оборудованная больничная койка, меняющая положение под пациента? Или я все еще на операционном столе? Там тем более сидеть не заставляют!

Табуретка мне не понравилась. В негодовании распахнула глаза:

— Что за порядки? Я предпочитаю лежачее положение!

Зеленые переглянулись.

— Хорошо, можешь лечь, — ответил салатовый, и я почувствовала, что тело способно двигаться. Только койки не появилось.

Я быстро поднялась на ноги — и зашаталась, едва не упав: в каждой ноге оказалось по две коленки, и сгибались они в абсолютно любом направлении. Как на этих шарнирах удерживать равновесие? Руки тоже не отставали: в каждой обнаружилось по два локтя, и были они… изумрудными! Очень красивый оттенок. Подойдет к волосам, они у меня темно-каштановые.

Стоять получалось плохо, возвращаться на табуретку не хотелось из принципа. Я с интересом огляделась вокруг. Похоже на лабораторию: неподалеку негромко жужжит выдолбленный из камня… мм, назовем его «аппарат», мигая встроенными кристаллами, будто разноцветными кнопками; вдоль стен протянулись полки с какими-то колбами и инструментами, а под ними ряд сундуков — древних, кованых! Окон нет, но освещение яркое — правда, ни одной лампы не вижу. Помещение просторное; в центре металлический стол: очень чистый, сверкает. За ним еще какое-то громоздкое приспособление… булькает. Самогон, что ли, гонят эти зелененькие друзья?

Вот — нашла то, что нужно: массивное кресло с мягкой обивкой! Стоит у стола из темного дерева, заваленного какими-то свитками. В это кресло еще бы подушечку, и буду счастлива! Торопясь очутиться в комфорте, я заковыляла на своих многоколенчатых ножках, готовых вывернуться или сложиться в любой момент, как сломанный зонтик — и вдруг словно наткнулась на стену из воздуха.

— Эй! Пропустите, имейте совесть!

Мне не ответили.

Я заколотила изумрудными кулаками по упругости пустоты. Лимонно -салатовый наблюдал со злорадством, болотный снова взъерошил свою шевелюру, глядя с явным азартом: а вдруг прорвусь?

Не прорвалась. Обойдя невидимую преграду по внутреннему периметру, я обнаружила, что словно замурована под колпаком. Тут меня разобрала настоящая злость: что за наглые галлюцинации — обездвиживают, запирают; скоро опыты надо мной начнут проводить?! Болотный еще и пометки какие-то успевает делать, выхватывая из рукава мерцающий свиток, проводя по нему ногтем и пряча обратно.

— Уберите немедленно эту клетку! — заорала я, пиная невидимый барьер пятками. Кстати, удобно, что коленки такие гибкие. И обувь на мне с каблуком, все ж оружие. А вот платьишко подвело: слишком узкое, кружевное, короткое. Все четыре коленки торчат. В такой одежде не повоюешь. Мне бы спортивный костюм…

Болотный застрочил ногтем в своем свитке, даже не успевая его убирать:

— Энергетический фон повышается, сила импульсов по шкале Трубла двадцать четыре груца…

— Хватит, — салатовый смотрел на меня с брезгливостью: — Присядьте, явившаяся. Побеседуем.

— Сначала верните свободу! — я от души шлепнула ладонью по невидимой пленке прямо напротив его физиономии, представляя, что это пощечина. Пленка внезапно ответила разрядом электричества. Я даже успела заметить размеры накрывшего меня купола, по которому пробежали лиловые всполохи. Прям уж, купол — колпачок!

Больно…

— Госпожа Шу, возьмите контроль, — холодно велел лимонно-салатовый. И тут мой рот сам собой произнес:

— Не могу, господин директор. У новой сущности лучше контакт с телом. Оно подчиняется ей.

Что это было? Кто за меня говорит? Язык мой — враг мой?!

«Успокойся, девочка, — зазвучал в голове женский голос. — Ничего плохого тебе не сделают. Присядь и ответь на вопросы директора, все попаданцы через это проходят».

«Кто вы? Где я? Какие еще попаданцы?! Вы меня слышите? Вы телепат?» — вопросы могли бы взорвать мою голову.

«Присядь», — ласково повторила женщина. И я вернулась на табуретку. Коленки коварно согнулись — верхние вбок, а вот нижним не повезло: вывернулись назад и ударились о ножки ненавистного мне сидения.

«Ох, я же в платье!» — подумала вяло — и сдвинула все коленки вперед, разместив рядышком, поприличнее. Левой рукой оперлась о верхние, правой принялась массировать нижние, чтоб не осталось синяков. Молодой болотный сдавленно хрюкнул, но под взглядом начальства смутился и сосредоточенно уставился в свой мерцающий свиток.

— Что ж, приступим. — Салатовый скрутил пальцы в какую-то зюзю и стал смотреть на меня сквозь нее. — Ваше имя, явившаяся?

— Диана. А ваше?

Сейчас скажет: «Здесь вопросы задаю я!» Не сказал; оглядел меня оценивающе и ответил без особых эмоций:

— Профессор Гран. Избранный.

Кем и куда он был избран, уточнить не успела, последовал новый вопрос:

— Род занятий?

— Студентка консерватории.

— Название мира?

— Планета Земля. Только не говорите, что мы находимся в летающей тарелке!

— Зачем бы я стал говорить вам такую глупость? — удивился профессор, он же Директор и Избранный. — Не отвлекайтесь. Род вашей магии?

Вот тут я зависла. И как бы ответить, чтоб не соврать?

— Женский?

А что, слово «магия» женского рода. По крайней мере, в моем языке. А в этом щёлканье, при посредстве которого мы здесь общаемся, у неодушевленных понятий, похоже, вообще рода нет. Но я не согласна считать магию чем-то неодушевленным!

— Поясните ответ, — потребовал профессор. Его болотный ассистент аж подался вперед от еле сдерживаемого любопытства.

С удовольствием! Я принялась излагать им свои соображения, и не останавливалась до тех пор, пока и без того салатовое лицо заносчивого профессора не позеленело еще сильней. «Зюзя», сложенная из шести пальцев, слегка задрожала:

— Я не позволю вам издеваться над нашим гостеприимством! — процедил салатовый. Вот видно же, что не просто профессор, а настоящий директор! — Разряд!

Болотный замешкался, но подчинился. Поверхность невидимого колпака вновь озарилась всполохами, пара зарядов отправилась точно в меня.

— Это что за гестапо?! — взвизгнула я, изрядно напуганная. — Нет у меня никакой магии, ни одного рода, вида, типа и даже жанра! Когда уже закончится операция? Есть у меня жалобы на анестезиолога, было реально больно!