— А вот, батюшка и матушка, правда моя случило́сь: вот матушка мне стала на руки поливать, а ты стал, батюшка, с полотенцем стоять!

Старик больно обрадовался, на шею ему бросался и сказал:

— Да разве это ты, сынок?

Он улыбнулся и при свидании с отцем с матерью рассмехнулся.

— А ты, батюшка, думал, что я утонул? Я ведь не пропал — на хорошее место напал.

Стали жить да быть; худое-то проживать, а добра-то наживать. Я там был и пр.

Жил был старик со старухой. У старика старуха померла и ноги в сте́ну уперла́. Ее хотят коронить, а она встает из гробу, лезет на колокольню звонить. На это на нее не взирали, тот же час в землю зарывали. Осталось у старика двое малых юношев: сынок Ванюшка и дочка Аннушка. Вот на послед этот старик женился и прижил со второй женой троих сыновьев и трёх дочерей. Мачиха не любила неродныих детей. Свои де́ушки что напря́дут зимниим времем — то весной выткут. Деушки свои — весной ткать, а неродной она дочери не дает весной ткать — посылает в поле стадо пасти. И Ванюшка и Аннушка пасут в поле стадо, плачут, рыдают, свою мамыньку поминают. А вот же неродная ее мать называет ее б….

— Ты, б….. можешь в поле ткать!

Она возьмет пяти́нку в поле, повесит на сучек и заплачет горько. У ней был в стаде бык и заманила она его:

— Бынеюшка, чернеюшка! Прибеги и притеки и в коробочку клади!

А бьне́йка бежит, точёт и прядет, и в коробочку кладет. Как вечер, Аннушка стадо гонит домой и вытканное цветное платье несет тоже домой. Эта же неродная ее мать спрашивает ее:

— Где ты очень хорошо ткала, и скоро много наткала?

— В темныем лесу, под березкой.

Вот мачиха стала над ней подозревать, сказала неродная мать своим родныим дочерям:

— Вот вы, курвы, вот вы, б…., видите, как ваша неродная сестра без стану точёт, а вы на́ стане да не умеете!

И бьет их да колотит. Они стали за сестрой на второй день подсматривать, как она ткет. Мачиха стала ее со стадом провожать; дает пряжи клубок да еще ниток моток.

— А вот на, из этой пряжи чтобы было выткано, а ниточками соши́то!

Она эти вещи брала, да только плакала сама. Погнала скотинку в поле, пустила в лес, в широко раздолье; повесила пряжу на сучек и размотала ниток моток, села под кусток — сама голосом завыла, полились слезы из глаз. И сказала:

— А бынеюшка, чернеюшка! Прибеги и притеки, и сотки мне, и спряди!

Бынеюшка бежит, лишь земля под ним дрожит; сам точёт и прядет, под кусток в кучку кладет, а неродная ее мать смотрит издаля́:

— А вон она как прядет! Это вон кто у ней…

Пошла домой, а дочка Аннушка сама стадо гонит, а тка́но-пря́дено за собой тащит.

— На, — говорит, — матушка! Что вы мне приказали, я все сделала.

Ну, мачиха принимала и в свой сундук запирала и сказала старику:

— Заколи, старик, черного этого быка, чтобы не было́ у нас его.

Старик говорит:

— Да ведь этот бык, старуха, не наш: я его отдал Аннушке и сынку Ванюшке.

Сказала старуха:

— Жить на свете не могу! Сейчас заколи!

Старик взял ножик и заколол быка чернеюшку. С быка шкуру снял, а мясо в кадушку поклал. Стоит дочка Аннушка, говорит своему батюшке:

— Родимый мой батюшка, отдай мне после чернеюшки хоть кишечки его!

— Возьми!

Вот Аннушка кишечки собрала, вышла на улицу, у своей горенки, под передним уголком их зарыла и напослед того вырастала из этих из бычиныих кишек преогромная яблоня, и несколько стало родиться на ней яблоков. И так как ее отец жил в хорошем достатке: двор его был при большой дороге и несколько заезжало к нему всяких людей, кто пожелает яблочко сорвать, никто с яблони не может достать. Кто подойдет к яблоньке, того она сучками захлыщет. Только и подходила к ней кра́сна деушка Аннушка. Аннушка как к ней подойдет, яблонька на́ землю падет, она яблоко сорвет.

В некоторое время ехал барин в молодыих летах, заехал на эту фатерку отдохнуть и лошадей покормить, и захотелось ему яблочка закусить, как этой Аннушки в доме не случило́сь. Вот этот же барин посылает старика:

— Поди, дедушка, достань мне яблока закусить.

Пошел старик в сад гулять, хотел яблочко сорвать. Нет, никак невозможно. И у него было три дочери (от второй жены); посылат первую дочь. Нет, она не достала; посылат вторую — эту вовсе захлыстала; послали третью — и эта не достала. Приходит дочка Аннушка. Сказал отец:

— Дочка Аннушка! Вот барину захотелось яблочка — поди достань!

Аннушка пошла и к яблонке подошла. Яблонка наклонилась, стоит не шело́хнется. Она яблочков нарвала, домой побрела. Вот барин издаля́ на нее смотрит и дивуется этому делу. И так как барин был неженимыих лет, и стал говорить:

— Дяденька и тетенька! Это вам дочь родная или нет?

— Мне не родная, — ответила мачиха, — старику — родная.

— Отдайте ее замуж за меня!

Вот мачиха очень ее не любила и тот же час замуж проводила. Ну, барину не пиво варить, не вино курить — тотчас да и за свадьбу — и тут же обвенчались. Вот попы их обвенчали, гулять начинали. Пили, гуляли неделю без просыпу у Аннушкинова отца и прогулявши время, собирается барин домой, выходит из горенки из ново́й. Старуха и думает:

— Вот я ее провожу — и сама в сад гулять пойду.

Как барин запрёг парочку лошадей, сели да и поехали, и братца Ванюшку с собой взяли. Как только съехали со двора, тот же час и яблонка на запятки к ним пристала и на дворе у них ее не стало. Приезжает барин домой и сад развел огромнейший, и погуливает с Аннушкой в саду, а у него в соседях Ягая баба жила. Вот были у ней две дочери отличных хорошиих и этих же барин прежде хотел одну за себя взять. Эти девушки барыню новую (его жену) не излюбили, кажний день к ней ходили и хочется, чтобы как-нибудь этого Ванюшку сгубить и Аннушку извести, а Ягой бабе — свою дочь за барина отдать. Они истопили баню. Эта же Ягая баба наклала козлиного сала, да и поставила в бане, в горшечек: как барин с барыней пошли, в баньке помылись, и барыня перстенек в баньке забыла. Пришла из баньки:

— Братец Ванюшка, сходи-ка в баньку: там колечко я забыла. Да не лижи козлиного сала! — сказала Аннушка.

Ванюшка пошел в баню, да и думает стоит:

— А что же сестрица мне не велела лизать козлиного сала? Дай лизну!

Лизнул и стал козелок. Надел колечко на рожок, бежит домой попрыгиват, по козлиному покрикиват:

— Бя-я, сестрица Аннушка! На́ тебе колечко!

Аннушка выбегала, горько заплакала:

— Ах, глупый, не велела я тебе лизать козлиного сала, ты не послушал!

И стала козелка кормить. Приходят Ягой бабы красны деушки к барыне, к Аннушке, да и говорят:

— Пойдем, Аннушка, на речку купаться!

Пошли на речку купаться — только скинули рубашечки, Ягая баба Аннушку поймала и посадила ее в воду, привязала к ней камень; и сидит на дне живая, с камнем. Барин ждать пождать — Аннушки нет. И топерь в воде.

День за́ день, неделя за неделей, и сидит она в воде живая; горюч ее камень ко дну тянет, а лютые змеи сердце сосут. Вот барин думал, думал и жениться задумал, и женился на Ягой бабе дочери. Эта молодая барыня и говорит:

— Заколи, барин, козла: хочу козлиного мяса.

— На́ што колоть, глупая? Пущай живет.

— Нет, заколи!

Ну, барин вздумал козла заколоть. Как сел на стульчик, стал точить ножичек, козелок подходит к барину, да и говорит:

— Барин, барин! Пусти меня на речку сходить, свежей водицы испить, кишечки промыть!

Барин пустил. Приходит козелок к речке, на бережек, припал да завопил: