— О батюшка, старый караку́льский дуб, отпусти мне, ради бога, мертвой и живой воды!
Дуб не открывается, и из дуба вода не отпущается. Она ходила, ходила и сама себя крепко истомила: не может ног таскать и на плечах буйну голову держать.
У ней были две сестры родныих, благочестливые деушки, и спрашивают ее:
— Что ты, сестрица, худа? Что ты, сестрица, тужишь, что ты, сестрица, плачешь?
Отвечает она им:
— Как мне не плакать? Пищи я не принимаю, темные ночи не сыпаю, хожу я на тятенькино широко подворье, к караку́льскому дубу; все ночи простаивала, у караку́льского дуба упрашивала: «Ох ты, батюшка, каракульский дуб, отпусти ради бога мне мертвой и живой воды!»
— А на что тебе, сестрица, живой и мертвой воды?
— Ох, сестрицы, не знате вы мово горя, что помер мой братец родимый, Василью-царевичу брат и мне такой же!
— Пойдем-ка, сестрица, и мы с тобой, да помолимся богу, да попросим каракульского дуба, не отпустит ли он нам.
Собрались все три сестрицы родным, полуночные поклоны дубу клали, из глаз своих слезы роняли и дубу говорили:
— Ох ты, батюшка, каракульский старый дуб, отпусти ты ради бога живой и мертвой воды!
Вдруг каракульский дуб открывается, и вода из него выпускается. Налила жена Василья-царевича два пузырька и говорит:
— О ты мой милый муж да Василий-царевич! Оседлай-ка свово доброго коня, да поедем-ка куды я велю, да найдем-ка мы свово братца Ивана-царевича во дикой степе!
Сели да и поехали и на то место приехали, где Ивана-царевича мясо разбросано. Вот они мясо собирали, по суставчикам расклали, мертвой-то водицей помаза́ли, а живой-то водицей спрыска́ли. Иван-царевич встал, встряхнулся, на все четыре стороны оглянулся и говорит:
— О, да как я долго спал!
Отвечает ему невестка:
— Кабы не мы, так и вовеки бы ты спал!
— Спасибо-те, сестрица, пожалела ты меня, ну прощай и напредки не оставляй!
Сел да и уехал.
Мы это бросим и друго́ начнем. А вот он отколь приехал, туду опять и уехал. Ударил Ванюша свово доброго коня своей шелковой плетью; конь его добрый осерчал и шибко его помчал. Приезжает Иван-царевич в ту сторону, где жила Марья-Краса, Черная Коса. Нашел баушку просвирню, она ему и говорит:
— Поезжай-ка, Иван-царевич, куды я пошлю: через тридевять земель во десятое царство. Научу я тебя, как Марьюшку взять, как ее достать. Должен ты долго сам пострадать. Поезжай к ее баушке, а у той ли у баушки двенадцать дочерей. Они-то деушки да деушки, а будут сейчас кобылушки да кобылушки. Приедешь к баушке во двор, скажи ей: «А родима баушка! Нет ли продажной лошадушки?» Скажет тебе баушка: «Есть у меня двенадцать кобылушек, они не продажные, а заветные. А вот я тебе прикажу три дня их пасти, за работушку что ни лучшую взять лошадушку, а если не спасешь и домой не пригонишь, то мяса твово наемся и крови твоей напьюся!»
Василий-царевич[21] и думает себе:
— А да-ка попытаю! Две смерти мне не будет, а одной-то я не миную и знаю за кого пропадаю.
Взял у баушки подрядился, да на утро хлоп-хлоп и погнал лошадушек пасти, пригнал их в зеленые луга. Испекла ему баушка со спящиим зельем лепешечку. Он взял, закусил да крепко и уснул. Лошадушки по лугам разбежались, по кустам размырялись. Он крепко спал, вплоть до вечера пролежал.
Проведала то на дубу пчелиная матка и говорит своим дитяткам:
— Полетайте, дитятки мои, во зеленые луга. Ванюшка крепко спит, не проснется. Его разбужайте, коней его собирайте!
И некоторая одна была сильная пчела, прилетает к Ванюшке и жалит его за белое лице.
Ванюшка проснулся, горькими слезами заливался: ни одной лошадушки перед ним нет и не знает же он, где их взять и некого ему домой гнать. Вот пчела и говорит:
— О, бери-ка, Ванюшка, кнут, да вот постой-ка тут! Пригоним мы тебе!
Как собрались все пчелки летать по зелеными лугам; они стали летать, стали брюнчать, стали кобылушек собирать, да Ванюшке на руки отдавать.
— А вот да ну, Ванюшка, гони-ка!
Ванюшка взял да их кнутиком к баушке и погнал.
— На-ка вот тебе, баушка, исполнил твое приказание!
— Ну ладно, Ваня, жди, что будет на утро.
На утро баушка встает, приказ Ванюшке отдает:
— На-ка вот, Ванюшка, гони да сохранно пригони! На-ка вот тебе лепешечку за работу!
Он лепешечку взял, в пазушку поклал, выгнал кобылушек во зеленые луга, и так-то ходят кобылушки смирно, травку пощипывают, ключевую водицу прихлебывают, а походят да полежат. Ванюшка поесть захотел, взял да вынул из-за пазухи кусок; крепко закусил и шибко спать запустил. Думает, немного — до́ вечера проспал.
Вот кобылушки и стали по кустам мырять, по кустам да по кустам, по мышиными норам. А вот тут-то была мышиная матка, дорогу перебегала, больно была гла́дка. Распорядилась старая мышь Ванюшку разбудить и кобылушек собрать. Побежала старая мышь.
— Ох ты, Ванюшка, Ваня! Ночь-то на дворе, а мы плачем об тебе! Надо тебе встать и кобылушек домой гнать!
Встал Ванюшка, встряхнулся, горючьми слезами залился и сказал:
— Ох мать ты моя мать, старая мышь! Надо бы тебе добродетель мою знать и кобылушек пригнать!
Старая мышь всех молодых мышей за ними послала; всех кобылушек собрала и погнал их Ванюшка домой.
— На-ка тебе, баушка, я два дни пропас.
— Ох, Ванюшка, еще завтра день погоняй-ка! Завтра дальше, а хлеба-то бери больше.
Встал Ванюшка по утру собрался́ и погнал. Захотел поесть, откусил лепешечку и заснул; проспал до вечера. Лошадушки по кустам размырялись, а рак увидал, всех их к Ванюшке согнал и его разбудил. Погнал Ванюшка кобылушек домой:
— Будет, баушка, я тебе не слуга, а за работу денежки, а не денежки так деушки!
— Выбирай, Ванюшка, любую кобылушку! (А это не кобылушки, а красны деушки).
Вот лег Ванюшка спать и приходит из двенадцати большая сестра и дает ему знать:
— Что ты, Ванюшка, думаешь?
— Сам не знаю что думаю.
— А возьми ты меня за себя замуж: я тебя добру научу.
Ванюшка ей слово сказал и руку ей дал:
— Будешь ты моя жена неразлушная!
— Смотри же, Ванюшка, будь ты не плох, да не дурён: на двенадцать — одиннадцать дур, а самая малая умница. Нас всех к колоде расставят и насыплют всем овса; мы будем все жирные и гладкие, а наша малая сестра бежать-то больно быстра, она будет в колоде лежать. Ты возьми да и скажи баушке: «А вот, мол, ладно мне тоща́я-то!» Вот ты из колоды ее подыми, да мочальцем обратай, да за пояску привяжи; скажи баушке: будет и прощай!
Ванюшка так и сделал.
Сел на коня и уехал к баушке просвирне, приехал и спрашивает:
— А что, баушка просвирня, как повидать Марью-Красу, Черную Косу? Не поминат ли она обо мне?
Та и говорит:
— Мы так думали, что тебя и живого нет, а если про тебя из нас двоих кто помянет, с того голову долой. А ну да ляг, Ванюшка, полежи, а я к ней схожу.
Приходит баушка просвирня к Марье-Красе.
— А здравствуй, Марьюшка!
— Здравствуй, баушка!
— Давай-ка, Марьюшка, поиграм в карточки!
Взяли да и поиграли. Баушке-то досталась кралечка, а Марьюшке-то королек. И говорит баушка:
— Э, да какой королек-то хороший, Марьюшка!
— Быдто Иван-царевич, баушка!
— Ох, Марьюшка, так-то так, да не ладно. Да-ка мне тупой топор, срублю твою голову! Ведь у нас с тобой уговор был: кто первый про Ивана-царевича помянет, с того голову долой.
— Ну да, баушка, будет да и ладно. Здесь нет никого, а кабы он был здесь, не рассталась бы я с нём.
— А Ванюшка-то, Марьюшка, на диване лежит!
Марьюшка побежала, Ванюшку увидала, во саха́рные уста целовала.
— Ну, Ванюшка, ты помрешь и я с тобой!
— Я бы был, Марьюшка, жив, будешь и ты жива!
Сели на кобылушек да и поехали.
Приежжают ее родные братья, спрашивают у баушки:
— А де наша сестра?
Баушка и говорит:
— Иван-царевич увез.
— Мы его терзали, да видно мало!
