Она заглянула в салон. Знаменитый мастер сидел в кресле и читал газету. Жанна кашлянула. Мастер поднял голову. Расплылся в улыбке. Сказал:

— Раздевайтесь.

Жанна сняла шубу и шапку.

Сушильный колпак свирепствовал. Она хотела подать знак мастеру, чтобы он пришел на помощь, но вдруг подумала: «Может, вот такое интенсивное тепло и есть самое лучшее средство в борьбе с простудой. Почему бы нет? Чем глотать таблетки, лучше потерпеть».

Однако мастер потому и слыл знаменитым, что обладал редчайшей способностью угадывать мысли клиента. Он подошел к Жанне. Просунул руку под колпак. Спросил вкрадчиво:

— Не жарко?

— Терпимо, — бодро ответила Жанна.

— Чудненько. Через пять минут я займусь вами.

Он вернулся к клиентке, которая сидела по соседству, страшная как черт и чертовски желавшая быть красивой. Жанна подумала, что все женщины мечтают о красоте. А интересно, как мужчины? Страдают ли мужчины из-за больших ушей или кривого носа? Наверное, страдают. А может, нет. Может, им наплевать. Вон сколько красивых баб любят и узколобых и большеносых. Рожают им детей. И чувствуют себя счастливыми.

Бывший муж Жанны был красивый мальчик. Картинка, с которых делают рекламные фотографии для парикмахерских. И девочки засматривались на него. А он на них. Особенно на тех, кому едва исполнялось восемнадцать.

— Смотри, глаза косить начнут, — предупреждала его Жанна.

Он счастливо улыбался и говорил:

— Ревнуешь?

Ревновала ли она? Трудно ответить. Прежде следует разобраться, что означает слово «ревность». Едва ли оно однозначно. Это скорее всего комплекс чувств. Тут и обида, и досада, и разочарование, и мстительность. И что-то, может, еще другое, о котором сразу и не вспомнишь, сидя здесь под колпаком.

Четким было только разочарование. Остальное если и присутствовало, то лишь в самом зачаточном состоянии.

Мастер щелкнул выключателем, поднял колпак. Легко потрогал ее волосы. Сказал:

— Чудненько.

И попросил пройти к креслу. Через десять минут она не могла узнать себя. Она поняла лишь одно: для нее не существует вопроса, красивая она или нет…

Метели на улице больше не было. Падал редкий и ленивый снег. Дышалось хорошо, наверное, после наполненного запахами духов, кремов и жженых волос воздуха парикмахерской.

В магазине купила себе обычную еду: рыбные консервы и болгарский компот. Не доходя до общежития, увидела Лилю.

Присев на корточки, она что-то рисовала палочкой на снегу. Возле нее стояли двое малышей. Мальчик и девочка.

— Лиля, — позвала Жанна.

Та обрадовалась.

— Я жду тебя уже полчаса.

— Хорошо, что ты приехала.

— Не вовремя, — с сожалением сказала Лиля. — Я знаю, ты больна. Я искала тебя в поликлинике.

Лицо Жанны округлилось в улыбке, лукавой и даже хитрой, она стала похожа на мальчишку.

— Угадай, где я была?

Лиля посмотрела на красно-белую сумку из синтетики, которую Жанна держала в руке, и сказала:

— В магазине.

— Это потом. А сначала в парикмахерской.

Они разом захохотали.

В комнате у Жанны Лиля объявила:

— Я согласна. Я согласна работать в вашей поликлинике.

Жанна обняла Лилю и поцеловала. Потом отстранилась и вспомнила:

— Что я делаю! Ведь, возможно, я носительница инфекции?

— Ко мне ничего не пристает, — похвасталась Лиля.

— И так бывает… — Жанна потом спросила: — Петр Петрович не звонил?

— Он никогда с учений не звонит. Ему не до этого.

Метель застала их на полпути. Она внезапно выросла белым, похожим на смерч столбом: завывая и кружась, он ударил по капоту и ветровым стеклам машины с такой силой, что «газик» качнулся и замедлил ход.

Коробейник поспешно переключил скорость, сбросил газ. «Дворники» метались из стороны в сторону, скребли стекла. Но впереди уже была сплошная белая стена, даже не стена, а месиво. И видимость отсутствовала начисто. Коробейник насупился, остановил машину.

— Да, — сказал Кутузов, — с такой погодой я сталкивался в Заполярье.

— А я нигде, — признался Игорь.

Кутузов засмеялся сдержанно, умудренно:

— Молодой еще, Игорь Петрович. И не такое увидишь.

Внезапно после этих слов произошло чудо. Стекла под дворниками заголубели, точно маленькие озера. Стала видна дорога, лес справа от нее и облепленный снегом поднятый вверх железнодорожный шлагбаум. Небо над дорогой светилось бескрайнее. Но слева над сопками ползла туча, низкая и снежная.

Матвеев сказал Коробейнику:

— Поехали в лесничество. Может, успеем до новой метели.

Коробейник отжал сцепление. Машина тронулась. Вначале медленно, как бы на ощупь, потом стала набирать скорость.

Кутузов закурил. Чуть повернулся, положил руку на спинку сиденья. Сказал:

— В сорок четвертом… Я тогда старшим лейтенантом был… В армейской газете. Послал меня редактор в саперный батальон за материалом. И свой пикап дал. Старый. А дал потому, что саперы обещали ему резину поменять. Поехали. И нас в дороге метель застала. Не такой смерч, однако метет, видимость плохая. «Дворники» не работают. Проедем чуть-чуть, шофер выскочит из машины, стекло протрет и опять за баранку. А накануне немцы дорогу бомбили. И по правой стороне громадная воронка оказалась. Словом, угодили мы в эту воронку. Разбиться не разбились, а выбраться не можем. Решили переждать, пока пурга кончится. Потом машины пойдут, кто-нибудь из ребят вытащит… Сидим покуриваем. Вдруг наш пикап как подбросит! Потом треск. Стекло боковое вылетело. И громадная лошадиная морда, да как заржет мне в ухо… Я, конечно, подумал, что это взрыв и что я уже на том свете, а там меня нечистая встречает…

Коробейник свернул влево. Машину качнуло. Кутузов сжал рукой спинку сиденья. Братья Матвеевы улыбнулись. Улыбнулся и Кутузов.

— А случилось вот что… Ехал солдат на санях. Не помню уже, чего он вез… Увидел нас в самый последний момент. Лошадь завернул, а сани на нас вынесло. Лошадь упала…

Матвеев сказал:

— На войне всегда ходили рядом и смешное и трагическое.

Машина теперь двигалась по лесной, совершенно занесенной снегом дороге. А может, даже по просеке. Надрывно завывал мотор.

— Не застрянем? — спросил Матвеев.

— Все будет в порядке, товарищ полковник, — ответил Коробейник, напряженно сжимая руль.

Небо вновь потемнело, пошел снег, пока еще редкий, «дворники» легко справлялись с ним. Ствол поваленной березы вырос вдруг перед машиной, снег лежал поверху белым пушистым воротником.

— Это хуже, — сказал Коробейник.

Остановил машину и вышел.

На просеке снег закрывал ему половину сапог. Но когда шофер попытался обойти березу, то сразу провалился по колено. Лицо его сделалось еще более хмурым, чем обычно. Он покачал головой. Снял рукавицу, запустил руку в снег, ощупывая скрытую под снегом землю. Потом вытер руку о ватник. Вернулся к машине.

— Можем застрять.

Полковник Матвеев повернулся к журналистам:

— Давайте пройдем пешком. Здесь метров триста-четыреста.

— Рискнем, — сказал Кутузов.

Открыл дверку и ступил в снег…

Дом лесника они увидели под сопкой. Мезонин, четыре окна. Забор, подпертый сугробами. Возле калитки и до самого порога снег разбросан в стороны.

— Ребята, нам повезло, — объявил полковник Матвеев. Он шел первым. — Банька топится.

Действительно, в глубине двора меж соснами виднелось неказистое деревянное строение, и над трубой там клубился дым. Впрочем, дым поднимался и над крышей дома.

Громадный рыжевато-коричневый пес, скорее всего из породы московской сторожевой, показался на крыльце, с лаем спустился по ступенькам.

— Пират! — крикнул полковник Матвеев. — Свои.

Пес остановился, еще раза три подал голос и замолчал. Из бани на лай собаки вышел бородатый мужчина в выгоревшем солдатском ватнике, наброшенном на плечи. Шапка на его голове тоже была солдатская, со следом звездочки на меху. Он наклонил голову к левому плечу и смотрел сощурясь.