— Пристегните ремни. Самолет идет на посадку.

Стюардесса лебедем проплыла по салону, взгляды мужчин следовали за ней. Матвеев, сидевший возле иллюминатора, видел лишь плечи и красивую шею девушки. И волосы темной бронзы, видимо крашеные. Но все равно смотреть на стюардессу было приятно. В самом ее пребывании здесь, на борту самолета, было что-то от психотерапии.

За иллюминатором в обнимку с солнцем двигались облака, голубела даль. Там, где-то под облаками, лежала земля.

Первый раз он летел самолетом в сорок третьем. То был транспортный «дуглас». Начальник госпиталя, худой, усталый, но крайне жизнерадостный грузин, через знакомого штурмана устроил Матвеева на этот рейс. Весь фюзеляж был забит мешками с валенками.

— Полезай туда, наверх. Там напарник есть, — посоветовал штурман, хитро улыбаясь.

Матвеев не придал значения улыбке. Он подумал, что штурман сомневается, удастся ли ему забраться на груду мешков. Однако война чему не научит…

Длинное чрево самолета выглядело неприветливо и даже немного пугающе. Но там, где-то наверху, между мешками и алюминием, был живой человек. И это сознание бодрило, успокаивало.

— Старшой! — крикнул штурман. — Ты к нему под тулуп лезь, а то на высоте замерзнешь.

Над входом в кабину пилотов чуть желтела крохотная лампочка, дальше же было почти темно. Солдат, видимо, спал, голову накрыл тулупом. Матвеев не стал его будить, прилег рядом.

Загудели моторы. Самолет задрожал, затрясся, стало покачивать. И хотя шинель была на Матвееве новая, он вскоре убедился, что штурман не зря предупреждал — здорово похолодало в самолете.

Толкнул он своего попутчика. И крикнул, потому что гудели рядом моторы:

— Браток, пусти фронтовика погреться!

В ответ «браток» еще крепче натянул на себя тулуп и вроде бы сжался.

Насмотрелся Матвеев за эти военные годы на людей, каких только не встречал. Подумал: «Черт с ним. Может, человек контуженый. Не замерзну и так…» По примеру попутчика свернулся калачиком, попытался зарыться в мешки поглубже.

Вдруг самолет сильно тряхнуло, видно, в воздушную яму попал. А «браток» возьми и закричи женским голосом:

— Ой, мама! Мамочка!

Галей «братишку» звали. Хорошей девчонкой была. Зоотехником после войны стать хотела.

Убили Галю. В тот же день. Прямо на аэродроме. Они только из самолета выбрались, летное поле еще не пересекли. Налетели «мессеры». И прямо из пулеметов…

Не сумел. Не сумел защитить Матвеев Галю. Сам уцелел. Она погибла…

Игоря Матвеев увидел у входа в здание аэропорта.

Брат был моложе его на тринадцать лет. Петр родился в 1921 году, Игорь в 1934-м. Трудно сказать, почему, но внешне братья не походили друг на друга. Петр был высокий, плечистый; Игорь, наоборот, роста небольшого и фигурой хрупок. У Петра лицо мужественное, может, чуть грубоватое. Игорь казался изнеженным. В школе его до шестого класса дразнили девчонкой. Как знать, может, форма наследственности имеет свои весны и осени, потому и дети, рожденные одними и теми же родителями, как времена года, отличаются друг от друга.

Игорь поднял руку, помахал и заторопился навстречу брату.

Петр кивнул, давая понять, что увидел. Но руки не поднял. И не улыбнулся, не в пример брату. Они обнялись. Ткнулись губами друг другу в щеки.

На площадке напротив выхода из здания Внуковского аэропорта стояла вереница такси. Они взяли машину. Поехали.

— Это не дело, — сказал Петр, скучно и хмуро глядя в затылок таксиста.

— Что? — спросил Игорь.

— В тридцать пять лет менять профессию.

— Слишком громко сказано.

— Сказано вполголоса.

— Тогда я не понимаю тебя, — Игорь искоса посмотрел на брата. — Это очень условно: поменял профессию. Я остался в звании майора. Нахожусь в рядах Вооруженных Сил. Правда, прилагаю усилия свои и применяю знания несколько в ином направлении.

— У тебя были хорошие возможности.

— Не понимаю.

— Надо было брать полк, когда тебе предлагали.

— Зачем мне такая обуза?

— Обуза?

— Твой пример — лучший ответ.

— Это просто фраза. И не очень удачная. Хотя бы потому, что я никогда не считал службу обузой для себя.

— Да, — согласился Игорь. — Ты прав. Я сказал неумно. Я хотел сказать, что я по натуре не хозяин. Не знаю, хороший ли я специалист или не очень. Но точно знаю, что я не хозяин.

— Возможно, — процедил старший брат и насупился.

Машина выехала на кольцевую дорогу. Редкий лес выгибался зеленой дугой, подступая прямо к бетону. По правой стороне, ревя моторами, плотно шли трейлеры.

Шофер повернул голову. Лицо у него было рябое. Вопросительно посмотрел на Игоря.

— До мотеля и по Минскому шоссе, — сказал Игорь.

В прихожей царил устойчивый запах сапожного крема, и полковник Матвеев догадался: Игорь щадит себя настолько, что не выходит чистить обувь на лестничную площадку. Тумбочка перед зеркалом была уставлена пузырьками и банками с лосьонами, кремами и даже пудрой. Тут же лежали катушка зеленых ниток, пуговица со звездой, градусник.

На вешалке висели гражданская куртка, цветастая рубашка, обшитая мехом кепка с маленьким кожаным козырьком.

Большая комната с дверью на балкон имела вполне обжитой вид: на полу кофейного цвета палас, сервант с баром, тахта, телевизор. Зато другая, меньшая размером комната, соседствующая с кухней, вовсе не была обставлена. Только книги лежали на полу беспорядочно, точно кирпичи на стройке.

Полковник Матвеев снял шинель. Повесил на вешалку.

Зашел на кухню.

Игорь сидел на корточках возле холодильника, доставал банки с консервами, свертки.

Из окна кухни открывался вид на железную дорогу, идущую пустырем в сторону Очакова.

Далеко у горизонта белыми башнями вставали дома на проспекте Вернадского. Ближе был Мичуринский проспект. И какая-то старая деревенька, выходящая огородами к железнодорожной линии.

Матвеев опустился на табуретку, голубую, пластмассовую, на тонких коричневых ножках. Закурил и сказал:

— Отхватил ты квартирку совсем неплохую. Поздравляю.

Игорь выпрямился, захлопнул дверцу холодильника.

— Не забывай, во Львове я оставил трехкомнатную. Конечно, Львов не Москва. Но город прекрасный.

Игорь вынул из кухонного ящика консервный ключ и начал открывать банки.

— Ты приедешь к нам на учения? — спросил полковник Матвеев.

— Постараюсь.

— Постарайся. Дивизию принял новый человек. Молодой генерал. Таким… Понимаешь… Когда человек молод, то люди моего возраста кажутся ему глухими стариками.

— Ну, брось ты это, Петр. Какой же ты старик! — запротестовал Игорь.

— Не перебивай… Мне, как никогда, важно, чтобы мой полк выступил на «отлично». Мы все делаем для этого.

— Я понимаю. И просто верю, что все будет хорошо.

Ночь дрожала на запотевшем стекле. Окно перечеркивала темная линия леса, неровная, с серыми провалами предрассветного неба. У самой кромки под рамой на стекле отражался белый плафон, освещавший купе мягко, ненавязчиво. Свет от него исходил туманный, подрагивающий в такт стуку колес.

…Колеса проносились совсем близко. И было видно, как прогибались под ними рельсы. Загорелая женщина в соломенной шляпе с васильками под золотистой лентой посмотрела на него из раскрытой двери тамбура, улыбнулась ему, мальчишке.

Он стоял на переезде в закатанных по колено штанах, с удочкой и стеклянной банкой, в которой шевелились рачки, такие же золотистые, как лента на шляпе женщины.

Она улыбнулась ему еще раз и что-то сказала спутнику в красно-зеленой тюбетейке. Тот, кивнув, высунул голову из тамбура и тоже стал смотреть на мальчишку.

Поезд проносился мимо в грохоте, запахах мазута и разогретого металла.

Женщина все выглядывала из тамбура, но теперь уже не видно было, улыбается она или нет.

А море в тот день оказалось тихим и розовым. Розовым не только у горизонта — в этом не таилось бы никакого чуда, но и у проржавевших свай причала, с которого он ловил барабульку.