— Его нет. Видимо, он случайно положил в карман.

— Какую записку вы читали?

В глазах Малышевой — снова искорки. Смех.

— Вас и это интересует? Пожалуйста!

Она вынесла листок. На нем было написано: «Уехал домой».

— Куда это — домой? Вы, конечно, не скажете?

— Конечно, нет. У него и так много неприятностей.

— Ну, хорошо. Боюсь только, что наша встреча не последняя. Я должен взглянуть на бумаги.

— Какие бумаги?

— Вон те, — он указал на стол и машинку.

— Ах те, ну пожалуйста!

Листы бумаги были покрыты чисто научным текстом, перемежавшимся формулами. По геологии, как понял Кологривов.

— Что это? Он тоже геолог?

— Тоже. Пишет книгу.

— Прошу вас никуда не уезжать. — Он встал.

— Ого! Это почти арест?! А санкция у вас есть?

— Нет. Санкции у меня нет. Но я ее возьму.

— Не сомневаюсь! Надеюсь, вы разрешите мне вернуться в Ленинград? Здесь мне делать больше нечего.

— Да, пожалуйста. Только будьте дома.

— О, непременно! Буду сидеть и ждать вашего визита.

Малышева грубила напропалую. Сам он, чувствуя, что снова оставлен в дураках, едва сдерживал злость и автобусную реакцию выпалить ответную грубость.

— Проводите меня, пожалуйста, отоприте ворота.

Понасенко встретился по дороге. Старшина с кончиков ботинок до околыша фуражки был покрыт ровным слоем белесой пыли. Спрыгнув с успокоенно зафыркавшего «мустанга», доложил:

— Не успел. Всего на пару минут и опоздал. Уехал «писатель», кассир опознала — билет до Ленинграда взял.

Кологривов махнул рукой.

Эксперт-криминалист Пермской НИЛСЭ Усанин Ю. И. произвел экспертизу пистолетной гильзы. Перед экспертизой были поставлены вопросы: 1. К какому образцу патронов относится данная гильза? 2. В каком оружии она могла быть использована для стрельбы? 3. Из оружия какого вида, системы, образца выброшена эта гильза? 4. Не выброшена ли гильза из оружия большего калибра? 5. Когда был произведен выстрел?

Экспертиза показала, что предъявленная гильза относится к боеприпасам, применяемым в пистолете системы Макарова. Следов применения гильзы в пистолете другой системы нет. Выстрел был произведен из штатного оружия. Химическое исследование порохового нагара гильзы позволяет судить, что выстрел произведен примерно за 30-35 суток до момента представления ее на экспертизу. Гильза имеет четко выраженные характерные индивидуальные особенности, образовавшиеся в результате обжатия в патроннике пистолета, что дает возможность идентифицировать ее в случае обнаружения оружия или других гильз, выброшенных из этого же пистолета. Оружия с аналогичными характеристиками в картотеке УВД не зарегистрировано.

17. 07. 74

Наконец-то впереди что-то забрезжило!

Шестой день жил он в поселке. Утром из маленькой, над гаражом пристроенной гостиницы — в столовую на завтрак в компании заспанных лейтенантов и прапорщиков, потом — в «контору», где усаживался за выделенный ему стол в комнате с обитой железом дверью и до одури листал толстые и тонкие папки, вмещавшие в себя основные события изломанных жизней обитателей этих мест. После обеда, офицерское общество которого разнообразили молодые и не очень молодые женщины, работавшие по найму на различных канцелярских должностях, — снова стол и папки, папки, папки... Их он просмотрел уже сотни.

За папками следовали встречи с некоторыми выделенными им персонажами тех поучительных жизнеописаний. Беседы были разные, как разными были сами приводимые к нему люди: угрюмые и заискивающие, ожесточенные и испуганные. Общим у них была лишь черная или выстиранная до серости одинакового кроя одежда. Они либо молчали, либо, наоборот, говорили слишком много, изливали душу или ловчили, с показным трагизмом расписывая полную свою невиновность; просили — кто закурить, а кто и похлопотать перед начальством, иные, наоборот, предлагали — от аляповатых плексигласовых браслетов и наборных ручек до туманных обещаний взяток.

Были, правда, и другие, как принято здесь говорить, просто случайно оступившиеся, оказавшиеся тут по служебному нерадению или должностной халатности и не скатившиеся до серого уровня уголовщины. Но и они при всем искреннем желании помочь не могли пролить свет на интересующие капитана детали местного периода жизни Боева. Работа не была совсем безрезультатна — блокнот его полнился все новыми именами, фамилиями и кличками, но на проверку их весь отдел вполне мог бы ухлопать полгода работы, причем без какой-либо гарантии, что работа эта не окажется мартышкиным трудом.

Знали, помнили Боева многие. Мужиком он был легким, шестерил за окурок сигареты, глоток чифиря или даже за так, за одобрительный кивок пахана; обиды сносил молча, никогда не высовывался, неприятностей никому не доставлял. Рассказы его о купеческом золоте тоже помнились, их травили как анекдоты, но всерьез к ним, как и к самому Боеву, здесь никто не относился; мало ли чудесных, как сказка, или леденящих душу ужасом историй хранил лагерный фольклор с тех еще пор, как задавали здесь тон инфантильные в жизни своей бросовой, сентиментально-жестокие воры, домушники и налетчики.

Беседы утомляли Никитина еще сильнее, чем однообразные в общем-то папки, и к ужину, снова в сугубо мужской компании, он приходил совершенно разбитый, с больной головой. Вечерами смотрел в клубе старые фильмы либо в гостинице под звуки урчащих внизу моторов играл с подвыпившими командированными офицерами в преферанс да читал взятые в библиотеке книги.

Задача у него была одна — выявить в лагерных контактах Боева тот, что повел его в Свердловск, затем в Чердынь, навстречу собственной смерти. Надлежало сделать это в условиях экстремальных, найти ниточку среди бесчисленного множества разнообразных отношений, связывавших большое количество против своей воли собранных воедино людей. Причем сделать это так, чтобы никто из опрашиваемых не понял, кто именно интересует его... Начал с того, что выделил соседей по бараку, работе, затем, листая папки, выбирал земляков, искал похожие судьбы и преступления, вычислял круг, в котором легче устанавливались доверительные контакты, брал на заметку осужденных, проходивших в Свердловске.

Устав от бумаг и бесед, ходил порой туда, где люди эти работали или жили, наблюдал, как они пилили, строгали, клеили. До того Никитину не приходилось видеть, как организована жизнь тех, кто попадал сюда и с его помощью; она казалась издали отвлеченной и безликой, хотя он и догадывался, что это не совсем так. Но только здесь понял, что человеческая жизнь, даже строго регламентированная жизнь заключенного, не терпит пустоты и нивелирования. Он поразился тому, что и здесь, как в большом мире, кипели свои страсти, тлели обиды, были свои радости и заботы, свой малодоступный ему мир чувств. И мир этот нереальным и бредовым казался только ему, постороннему и чуждому тут человеку, а для многих из них, обитавших за этой проволокой и заборами, он был единственно реальным...

Никитин был уже где-то на середине пути, просмотрел около половины хранящихся в железных шкафах папок, когда внезапно сверкнул лучик надежды.

Вернувшись вчера вечером в гостиницу и раскрыв книгу, он обнаружил вместо заложенной им старой газеты записку: «Вызовите Югова».

Гадать, как она оказалась здесь, было бесполезно, подозревать в розыгрыше соседей — пожилого майора и щеголеватого капитана из Москвы — основания не было, и, сунув записку в карман, он отправился в клуб, поняв, что почитать ему сегодня не удастся.

Утром, еще до завтрака, позвонил дежурному и попросил записать Югова на беседу, а придя в «контору», разыскал его папку.

Югов Владимир Васильевич, 1931 года рождения, русский, образование высшее, строитель. Последняя должность перед судом — главный инженер стройуправления. Завышение объемов работ, сверхнормативное расходование остродефицитных материалов, организация их хищения и спекуляция. Явка с повинной. С учетом всех смягчающих обстоятельств — пять лет усиленного режима с конфискацией имущества. Начало срока заключения — 27 марта 1970 года, окончание — 27 марта 1975 года. Осужден 12 сентября 1970 года, доставлен в ОИТК 29 октября 1970 года.