Произведенная экспертиза показала, что на удостоверении переклеена фотокарточка, оттиск печати на ней воспроизведен графическим способом (дорисован) с высокой степенью точности. Бланки документов изготовлены типографским способом. Позднейшим исправлениям тексты и подписи не подвергались.

6. 07. 74

— А если я за приставом пошлю? — Поликарп Филатьевич катал по зеленому сукну тяжелый желтый камушек и с любопытством смотрел на гостя.

Тот, хоть и одет был, несмотря на теплый в этом году август, в ношеный, до ниток основы протершийся зипунишко, латанный по локтям, сидел против купца не как прочие, на краешке стула и ломая шапку в руках, а прочно, основательно, даже приразвалясь, и шапчонку свою суконную, порыжелую от долгих лет, на стол возле чернильного прибора бронзового фигурного пристроил. И слова Поликарпа Филатьевича не напугали — блеснул только острым взглядом да ухмыльнулся добродушно в косматую дикую бороду:

— А на кой тебе, хозяин, пристав-то? Золотишко он себе приберет, я от него сбегу, а тебе в том какой резон? Никакого тебе нет резону.

— Ой ли, сбежишь?

— Сбегу, хозяин, не от таких бегал. А если не от него, то на этапе иль из острога снова... И золотишко, что принес я окромя этого, — кивнул нечесаной головой на стол, где пальцы купца поглаживали, ласкали жаркий металл, — пропадет все. А зачем?

— Много у тебя еще его, золотишка-то?

— Так ты ж, Поликарп Филатьевич, не сказал еще, возьмешь ли, а уже сколько?!

— Потому и спрашиваю, что знать хочу, стоит ли мне вязаться в это дело. Может, ты убил кого да ограбил.

— А тебе не все равно, ограбил — нет, много или мало? Коли не будешь брать, другому сторгую. Скажешь цену свою, тогда посмотрим, сколь тебе уступить.

— Да ты никак жилу нашел, коли так торгуешь-то!

— Ну, это уж мое дело, что я нашел, твое дело, Поликарп Филатьевич, покупать, мое — продавать. А коли не хочешь, то я пойду, пожалуй, — потянулся бродяга за шапкой.

— Да постой ты, экий скорый! Не телка ведь продаешь! — купец подкинул самородок и поймал, потом еще раз и еще, словно взвешивал, прикидывал, потом поднес к глазам. Камушек походил на маленькую птичку, поджавшую головку, опустившую короткий воробьиный хвостик.

«Жар-птичка», — усмехнулся.

— А ты за него сколько хочешь? — спросил.

— Пятьсот рублей за фунт.

— Ого, так ты золото на фунты продаешь?!

— На чё продаю, на то и ладно.

— Серебром, конечно?

— Не ассигнациями же!

— Дороговато уж, — прищурился купец.

— Так и не назем ведь, — усмехнулся бродяга.

Поликарп Филатьевич встал из-за стола, отодвинув высокий резной стул, прошелся наискось по комнате, по чистым половикам, подошел к окну и толкнул раму. В лицо хлестнуло пряным таежным воздухом. Усадьбу дед его поставил на самом городском краю над монастырем; открывался отсюда, с высоты, широкий речной простор, покойные луга заколвинские да необъятное, зеленое, прочерченное строгим рисунком крестов Иоанна Богослова, убегающее волнами далеко-далеко море тайги. Любил он необъятность эту, от людской мешкотни удаленность, потому и строился здесь. Любовь эта и внуку передалась. Но сейчас не до красот было, прикидывал, считал, даже губами тонкими подрагивал.

— Вот что, — повернулся к гостю, подошел и встал рядом, опершись о край стола. — Пятьсот-то рублев за фунт это ты того, загнул. Это ж почти казенная цена, а оно у тебя темное... Да и какой мне резон брать его по казенной? А по триста я бы, пожалуй, дал. Сколько у тебя его?

— Ну-у, хозяин, креста на тебе нет, за триста! Эк хватил. Прощевай пока, — стянул со стола шапку.

— Ладно, триста пятьдесят!

— Четыреста!

— Триста семьдесят и ни полушки больше!

— Пойдет, — размыслив, протянул бродяга и снова поставил провшивленную шапку на чистое сукно. — Бог с тобой. По этой цене я тебе, пожалуй, фунтов пять уступлю.

— А у тебя что, и поболе есть?

— Коли и есть, то не про твою честь, я кого посговорчивее небось найду. А пока прощевай, я тебе завтра принесу, а ты деньги-то приготовь. — Он снова поднял шапку и натянул на лохматую голову.

— А это? — указал Поликарп Филатьевич на лежавший посредине стола самородок. — Это что, мне оставляешь?

— Ага, на затравку. Или лучше вот что, ты дай-ка мне рублей пятьдесят, я бы хоть одевку какую купил, а то срамно в этом к тебе ходить.

Поликарп Филатьевич вытянул из кармана кошель, достал деньги, протянул бродяге. Тот аккуратно спрятал их за пазуху.

— Ну ладно, хозяин, прощевай пока.

— Иди с богом, приноси завтра свой товар, посмотрю, может, и остальное сторгуем.

Бродяга направился было к двери и взялся уже за ручку, но остановился, постоял и, вернувшись обратно, уселся на старое место, возвратив шапку на столешницу.

— А ты бы вот что, хозяин, — проговорил медленно, помолчал, поскребши темными сухими пальцами в дремучей голове. — А ты бы купил у меня жилу-то.

— Это как, жилу? — Поликарп Филатьевич тоже присел за стол.

— Да так, купил бы и все. Денежки у тебя, видно, есть, а мне все легче, не ходить, не трудить ноги, не торговать по мелочам.

— Ну и где она, твоя жила, в каких краях, что мне там с ней делать?

— Да она тут недалече, верст двести.

— Как это тут? Ты что, золото не из Сибири принес?

— Да нет, хозяин, тут я его нашел, в вашем уезде.

— Нуда! — поразился Поликарп Филатьевич.

— Ей-богу, — кинул крест бродяга. — На Кутае.

— Врешь ведь поди! Как же ты тогда проболтался-то? Коли сказал где, так я и сам найти смогу. Найму инженера горного и найду!

— Нет, Поликарп Филатьевич, не найдешь! — Глаза бродяги светились на черном лице сквозь буйную поросль лукаво и весело. — Жила-то там хи-итрая! Я сколь смотрел, так она только в одном месте и выныривает! А место я схоронил, никакому рудознатцу золота моего не сыскать. Так-то!

Поликарп Филатьевич снова встал и прошелся по комнате из конца в конец. Поправил кружевную салфетку на столике у зеркала, послюнявив палец, стер с него пятно.

— А на Кутае ты как оказался?

— Да я ж из Сибири добираюсь, ты правильно угадал, а коли беглый, то уставные дороги мне заказаны. Вот и шел тропами вогульскими, а там и на золотишко набрел.

— И богатая жила?

— За недельку, коли повезет, фунт намыть можно.

— Что ж ты мало взял?

— Сколь надо, столь и взял. Тебе-то не последнее продаю. А коли еще понадобится, дорога мне теперь известная. Только вот, думаю, хлопотно это, лучше тебе жилу уступить, ты местный, тебе больше с руки.

— И что возьмешь?

— Да тыщ двадцать, пожалуй, возьму, нельзя меньше. Жила-то золотая! Ты с нее, поди, раз в десять иметь будешь, а то и поболе. Да и пачпорт еще.

— Какой пачпорт?

— Обыкновенно какой. Я ж беглый! Так-то с золотишком в котомке пройду еще, а тысячам твоим лошадка нужна да пачпорт.

— Да где же я его тебе возьму?

— А уж где хочешь. У тебя, пожалуй что, все писаря здесь куплены вместе с приставом — скажешь им, выправят.

— А на кого паспорт-то? — не заметив как, уступил купец.

— Да на кого хочешь, мне что так, что эдак, все едино. Или лучше вот что, сделай-ка на Кузнецова, Кузнецовых-то везде много, а имя укажи — Тимофей.

Бродяга совсем освоился в кабинете, вытянул ноги в стоптанных бахилах, откинулся на спинку стула, выхватил из связки нечиненое перо, ковырял им в расшатанных черных пеньках зубов.

— Ну а ты мне что взамен? Как жилу покажешь?

— А я чертеж сделал, там все подробно обрисовано.

— Э нет, чертеж у тебя за такие деньги покупать не стану. Ты мне золото покажи.

Бродяга на минуту задумался.

— Ладно, хозяин, сговоримся! Поедем на Кутай вместе. Там я тебя на место сведу и при тебе золотишка сколь удастся возьму. Если боишься меня — бери с собой своих людей, только смотри, прознают другие про золото — беда! Там мне за жилу и заплатишь.