Мы брели вдоль парапета и в уши лилась, сменяя друг друга, отечественная и зарубежная попса. Держа обеими руками огромный хот-дог «со всем сразу», на который расщедрилась Вера, я собиралась с духом, чтобы подступиться к нему и не капнуть соусом на майку. Потом, зажмурившись, вгрызлась в сдобный бок – и о майке больше не вспоминала, пока не съела все, до последнего кусочка, и промасленная бумажка не полетела в переполненную урну. Вот это жизнь!..

– Снимаются, – с усмешкой показала Ангелина на стайку ярко накрашенных девчонок, облокотившихся спиной о парапет.

Девчонки были моего возраста, может, чуть постарше. Их не волновал закат.

– Куда только матери смотрят! – пробормотала Вера.

– Матери деньги зарабатывают. И эти тоже… как могут.

– Хочу пысать, – сказал Арсений.

Долгими июньскими днями общежитие пустовало. Одни были в рейсе, другие – на работе, и лишь молодые мамочки да мы с Верой бродили по холлу под звуки «Морячки» Газманова, которую без конца крутил сосед Сыромятников. Но и Вере скоро предстояло выйти на работу, чтобы сохранить недельку отпуска для свадьбы Нади.

Однажды сестра сказала мне:

– Завела бы ты себе друзей.

– Как их заведешь? Не собачки же.

Я могла бы ответить, что дружу с Леной Чудайкиной, Таней Василенко (это ее удивительно красивый сынок носится по холлу в бескозырке с ленточками) и семьей Гришки Афанасьева. Все так. Но я понимала: сестра говорит не о своих ровесниках, а о моих…

– Бери пример с Чебурашки, – засмеялась Вера. – Дай объявление!

«Ей бы все шутить», – подумала я и подавила вздох. Друзья бы, конечно, не помешали. Но с ровесниками у меня всю жизнь были проблемы, и пока я особо не скучала. С жадностью накинулась на книжную полку, читала запоем.

Белыми вечерами мы ходили к Крапивиным, или Крапивины – к нам. Чаще приходила одна тетя Люда: у Артема были свои мальчишеские дела. Казалось, он уже забыл о своем намерении познакомить меня с Юркой. Пока он занимался устройством личной жизни – пропадал у ненаглядной Марго. Мать говорила об их паре с усмешкой: Рита была старше на три года.

Опять три года! У нас с Янкой… у Артема с его зазнобой… Три года разницы – значит, можно не принимать всерьез, подшучивать, высмеивать, говорить гадости. А почему, собственно?..

Днем новая жизнь захлестывала меня и легко было не думать о прошлом. Я попала в Самару прямо из Грозного, минуя Алексин… Для всех так и было: грозненская девочка. Но я-то знала, что уже не грозненская. Алексин прошелся по мне жерновами. Тело как тело, а душа искалечена. Вся в свежих рубцах. Глупо притворяться, что их нет, лишь на том основании, что они не видны окружающим. Я-то знаю…

Каждую ночь снится мне один и тот же сон: я снова в Алексине – раба, отверженная, никто. Тетя Римма грозит мне калужским общежитием, где я «узнаю жизнь» (как будто я уже не узнала!); Барыгина оттопыривает верхнюю губу: «Фу! Фу!» – и все отскакивают, словно от меня разит помойкой; страшный «Зая» кричит на весь школьный стадион: «Романов, уведи свою невесту!» – и рука Кира, стиснувшая мою руку… И все петровские шакалята вдруг оборачиваются настоящими шакалами, скалят желтые клыки, ползут ко мне… ближе, ближе… И тогда я… швыряю им Машку.

Я просыпаюсь с криком. И долго плачу, ощущая, как рука сестры гладит мои волосы.

Первые сгустки боли выплескиваются на Веру, словно при внутреннем кровотечении. Я не рассказываю – я отхаркиваю их. Начинаю всегда сухо, но вскоре голос срывается, и глаза вновь полны слез. Так повторяется каждую ночь. Я плачу, Вера успокаивает меня:

– Это уже позади.

– Как вспомню. Целый год!.. Я жила в напряжении, страхе, тоске. Однажды тетя Римма наткнулась на мой дневник, прочитала о себе…

– И что было?

– Скандал. Я же не думала, что она такой низкий человек – станет читать чужие заметки…

– Представляю, что там было написано! Ну, не плачь, Маленький.

– Какой я теперь Маленький… – шепчу я, зарываясь лицом в подушку.

– Что же испортило ваши отношения?

– Я не терплю несправедливости. Тетя Римма так часто была неправа!

– Ты, конечно, ей об этом говорила?..

– Я пыталась сдерживаться. Но в какой-то момент наступал предел. Тетка страшно злилась. Она считала, что я должна ей пятки лизать. Знаю, знаю!.. Она дала мне кров и еду, за это – спасибо. Но она не упускала случая попрекнуть тем и этим. Я ненавижу тетю Римму!

– Тише, тише. Крысавке не обязательно знать…

– Помнишь пьесу Фонвизина «Недоросль»? Там есть фраза: «Злобная фурия, чей адский нрав составляет несчастье целого дома…».2 Это про тетю Римму!

Вера не смогла сдержать смешок.

– Здесь, в Самаре, – сказала она, – совсем другая жизнь. Ты обязательно найдешь себе друзей. Жаль, что скоро я выхожу на работу, – будешь сидеть одна. Если, конечно, до тех пор не попадешь в компанию.

– Так быстро? Нет. Тетя Римма постоянно твердила, какая я «неконтактная».

– Забудь о тете Римме. Помни о бригантине за скалой…

Тридцатого июня у Люды Крапивиной был день рождения. Праздновала она в тесном кругу: сын да мы с Верой. Артем сидел хмурый. Мать успела шепнуть нам, что Марго укатила в спортивный лагерь, а перед тем дала ему отставку.

Тетя Люда налила вина себе и Вере, капнула нам с сыном. Вино не казалось мне таким противным, как пиво. Оно сладкое, от него что-то приятно разжимается внутри…

В дверь постучали. Артем пошел открывать. Минуту толковал с кем-то. Потом вернулся в сопровождении двух мальчишек. Я положила вилку.

Первый, в джинсовом костюмчике, был невысокий, плотный, круглолицый. Про таких говорят «себе на уме». Второй – вихрастый, в майке, исполосованной надписями на иностранных языках – улыбался чему-то. С первого мгновенья его улыбка стала для меня загадкой.

Тетя Люда захлопотала вокруг нежданных гостей. Плотного звали Петькой, вихрастого – Юркой. Вот он!..

– Выбирай любого, – ухмыльнулся Артем, резко приходя в хорошее настроение. Он не умел долго грустить.

– За что пьем? – спросил Петька.

– За знакомство, – ответила я.

– Бесстыжая, – смутилась Вера. – Кто же на дне рождения за знакомство пьет?!

Но мальчишки уже чокнулись со мною рюмками.

Они не сидели долго. Через десять минут Петька уже натягивал кроссовки, а Темыч с ехидцей спрашивал из прихожей:

– Юрик, ты идешь? Или ты занят?..

Я растерялась. Сейчас пацаны уйдут. А я? Останусь вместе с «клюшками», буду слушать про трест, Пантелеева и тяжелую жизнь?.. Спас Артем. Он великодушно предложил:

– Анька, идем с нами.

– Я?.. Вы примите меня в компанию?

– Да, – ответил Крапивин за всех.

Ночью шел дождь, но сейчас об этом напоминали только лужи в тени. Я старательно обходила их в своих новеньких босоножках с блестящими пряжками и улыбалась, подставляя лицо теплому ветру. Быть в компании сразу трех парней! Разве в Алексине я могла мечтать о таком?..

– Надо в Дубки смотаться, – сказал Петька. – На дискач. С девчонками познакомимся…

– Девчонки и тут есть, – подал голос Юрка.

Артем фыркнул:

– Самарские надоели!

– Почему самарские? Я говорю: девчонки и тут есть…

Мне сразу стало жарче градусов на двадцать.

И это было только начало.

Октябрь 1992 г.

Алексин

Градусник за окном показывал минус пять. Белыми хлопьями падал снег. Я смотрела завороженно: это был первый октябрьский снег в моей жизни.

Вчера я выносила мусор, накинув свою ветровку, и легкие обожгло – аж до слез. Никогда бы не поверила, что в октябре может быть так холодно. Ночью разболелось горло, и тетя Римма разрешила мне пропустить школу. Конечно, присовокупив, какая я слабенькая, и пора бы мне уже привыкнуть: «Это тебе не Гр-розный». Хотелось крикнуть: «Да уж!». Но любая ответная реплика чревата излитием помоев. Каждый день тетка изобретает новые поводы для недовольства.