В Грозном все было ясно и понятно: кто ребенок, кто взрослый, кто достойная женщина, кто дурная (о таких шептались украдкой). А здесь моя ровесница сознательно надевает на себя юбку – если это можно назвать юбкой – через которую видны ее трусы, и считает, что так оно и надо; и никто не говорит про нее «шлюха», как про эту бедную Зойку, никто так даже не думает: позорить себя – это норма!..

– Следи за собой, – обронила Анжела, и по взгляду ее сразу стало ясно, сколь невысокого мнения она о чужачке из пересыпанного нафталином края.

Мы с Линючевой сели за одну парту, а после «урока мира» я отправилась провожать ее на другую сторону Петровки. Соня, успевшая представить мне весь класс, наконец рассказала и о себе. Живет с бабкой и дедом, мать – в Калуге «с новым хахалем», отца никогда не видела… Я поняла, что жизнь у Соньки не слишком веселая. Недаром ее сразу потянуло ко мне: она почувствовала такую же неприкаянную душу. Ни словом не обмолвились мы о своем одиночестве – ни в этот день, ни позже – но было ясно, что именно одиночество нас и роднит, потому что больше, честно говоря, в нас нет ничего общего.

Сентябрь 1992 г.

Алексин

Петровка – оладья среди зелени. Сердцевина у оладьи железная: «Алексинский опытный механический завод». С одного края – улица Металлистов, с другого – улица Чехова. А вокруг лепятся дома и домишки. Куда бы ты ни пошел, вернешься по собственным следам. «Кругосветка» по району займет минут сорок. Жизнь на Петровке сосредоточена вокруг завода, на котором работает дядя Боря и большинство родителей моих одноклассников. Даже школьное расписание подстроено под заводской перерыв: четыре урока до обеда, два – после…

Я брела вдоль пыльной обочины и уныло размышляла о том, что тетя Римма еще дома, а значит, придется сразу сесть за уроки (только так можно от нее спастись). Вдруг слегка запыхавшийся голос сказал «привет», и Стас Колесников, брат Ляльки, пристроился рядом. Через плечо у него болталась спортивная сумка с учебниками, чуб немыслимо топорщился, на джинсах сверкали дыры.

– Почему одна? – спросил он с улыбкой.

– Подружек нет на этой стороне, – ответила я.

– Ларка Барыгина здесь живет.

– Она мне не подружка.

– Выходи вечером гулять, – сказал он.

– Ну, не знаю, – промямлила я, а внутри все пело от радости: первый раз в жизни меня приглашает гулять мальчишка! – Холодно ведь…

– В шесть будет дискотека, – сказал Стас. – Там жарко.

Если не считать детской влюбленности в Максима Зинчука, мой романтический опыт равнялся нулю. Я только мечтала, что, может быть, когда-нибудь… И вот рядом со мной вышагивает Стас Колесников, самый красивый мальчишка в классе, и улыбается мне, и смотрит так, что ошибиться невозможно: я его интересую. И что мне, несчастной, с этим делать?..

Запинаясь, красная по уши, я пробормотала, что подумаю, и с облегчением нырнула в сырую прохладу подъезда. Сердце колотилось так, словно весь путь я бежала, а при мысли о том, что тетя Римма могла увидеть в окно моего провожатого, я споткнулась на первой же ступени. Но тетка была поглощена какой-то телепередачей. Скинув туфли на расправу Мими и наскоро ополоснув лицо и руки, я скрылась в комнате Алины (насколько можно скрыться за стеклянной дверью в квартире тети Риммы).

Какие там уроки!.. Я разложила на столе учебники, добросовестно создав декорацию, и погрузилась в сладостно-мучительные размышления, которые в конце концов излились на бумаге.

«Я влюбилась. Мне хочется плакать. Он пригласил меня на дискотеку. Но я не пойду, потому что никогда там не была, и у меня нет модных вещей. Мне так хочется пойти, так хочется! Он такой классный мальчик! Но любовь вспыхнула не сразу. Сегодня утром я еще не знала о ней…».

Тетя Римма отбыла на дежурство, а я разложила на диване все свои вещи. Чем дольше я на них смотрела, тем большее уныние меня охватывало. В конце концов я решила, что моя укороченная юбка в сочетании с перешитой блузкой Алины на первый раз сойдут, если я расплету косу и подкрашусь. Надо же когда-то начинать. Я вспомнила Стаса, его улыбку, и руки мои сами собой выдвинули ящичек, в котором Алина хранит свою косметику…

Кузина училась в техникуме в Соцгороде и обычно возвращалась поздно, но тут мне не повезло. Я была застигнута на месте преступления: с толсто подведенными глазами и лицом, румяным от тонального крема и густо посыпанным пудрой. Мне казалось, я замечательно справилась. Но в глазах Алины промелькнуло комическое изумление. Она не рассердилась, только усмехнулась:

– Куда это ты собралась?

– На дискотеку, – ответила я с легким вызовом.

– Тебе там пока делать нечего.

Это было сказано так убедительно, что я сразу сникла. В душе я была согласна с кузиной. Но как же обидно, когда тебя тыкают носом в твою несостоятельность! Я взглянула на свои жалкие наряды, представляющие собой выставку под названием «бедная родственница», и по щекам моим черными струйками потекли слезы…

Я наблюдала, как кузина собирается на те самые танцульки, которых так небрежно меня лишила: аккуратно подводит глаза и губы, со вкусом одевается, начесывает волосы. «Мне никогда не стать такой, как она, – в отчаянии думала я, – никогда не научиться танцевать!..». Колесников будет отплясывать с какой-нибудь смазливой дурочкой и даже не вспомнит обо мне. Но лучше так, чем он станет ждать всерьез, а я не приду – и он решит, что я им пренебрегла.

Лежа без сна, я вновь слышала, как тетя Римма распекает Алину за позднее возвращение, и ор этот длился и длился… А утром она забыла разбудить меня, и я впервые в жизни проспала школу.

– Быстро ты нашла себе жениха, – одобрительно заметила Соня.

Мы сидели на корявом стволе поваленного дерева в березовой роще километрах в пяти от тети Риммы. Одного этого уже было достаточно для счастья.

После уроков мы пошли к Соне, чтобы она оставила сумку и переоделась, потом – ко мне. Навстречу попалась Инга Валерьевна и не преминула заметить: «Как пятница – они друг друга провожают». При этом она так улыбалась, словно моя дружба с Соней – лично ее, Инги, заслуга. Кто знает, может, так оно и есть? Легко представить, что Инга отзывает Соню в сторону и шепчет: «Ты присмотри за ней, жалко девчонку…». И Линючева – добрая душа – «присматривает».

Пользуясь последними относительно теплыми днями, мы до темноты бродили по лесам-полям, предоставленные сами себе, как оленята, отбившиеся от стада. Это ощущение свободы завораживает. В Грозном даже в лучшие времена вылазка «за дом» считалась вызовом родителям, а уход со двора – почти преступлением. Там я находилась под гнетом неумеренной папиной заботы; здесь же многочасовые прогулки среди бела дня даже с точки зрения тети Риммы – не повод для волнений.

Над головой шумели молодые березы, и я чувствовала, что их сок бежит у меня по жилам. Здесь – и только здесь – ощущаешь покой и уверенность, что тебя понимают: деревья, травы, облака… ну, и Соня немного.

Она заговорила о Колесникове и лукаво глянула на меня своими круглыми глазами, похожая на хорошенькую юную сову. А мне совсем не хотелось о нем говорить. После того дня, когда он прождал меня на дискотеке (так он уверял), Стас еще дважды провожал меня до дома. Хотя это льстило моему самолюбию, в глубине души я была не очень-то и рада. Я терялась, не зная, о чем с ним говорить, и удивлялась, почему не испытывала подобных затруднений с Максом Зинчуком. Стас мне нравился, но была в нем какая-то жесткая нотка, а за ловко подвешенным языком я чувствовала Лялькину пустоту…

Тем не менее однажды вечером я снова засобиралась с ним на прогулку, и снова была остановлена. На этот раз – дядей Борей (тетка дежурила на АТС). Запреты не в дядькином характере, но он так явно был обеспокоен, что у меня просто духу не хватило уйти к Стасу (и это доказывает: я ни капельки не была в него влюблена).