Всю линейку Соня и Лялька пели мне в уши. Я узнала, что ближайшее окружение Барыгиной составляляют: Танька Трофимова («она вроде оруженосца»), Ирка Удальцова («главная язва и подпевала»), Анжела Демина («размалевана так, будто на дискач пришла»). Вихрастый парень с хулиганистым прищуром, который позволяет Ларке, и только ей одной, называть себя «Заей», – это Семен Зайчиков («в прошлом году грабанул ларек, но по малолетству не сел»).

Когда отгремела музыка, новые одноклассники окружили меня и закидали вопросами, разглядывая с любопытством и каким-то недоверием, словно в их школьном дворе вдруг приземлилась тарелочка с далекой планеты.

– А ты правда из Грозного? Ой, а где это? А там война?..

– Бомбочку привезла? – вылез Семен. – Нет? А чего так? Из Чечни ехала – могла бы и прихватить.

– Зая, – одернула его Барыгина, и он тут же заткнулся.

– Ой, девки, я бы в этом Грозном со страху померла, – закатила глаза Удальцова. – И чего вы, русские, там забыли?

– Мы там жили, – ответила я, ощущая, как на смену приятному волнению приходит раздражение и тоска. Они ничего, ничего не понимают!..

Разве объяснишь этим жадным глазам, этим разинутым ртам, что Грозный был самым чудесным местом на земле, пока не заболел, а заболеть может каждый?! Разве поймут они, вросшие в свою Петровку и гордящиеся редкими поездками в Москву, что есть совсем другой мир, с южными цветами и деревьями, пиками нефтяных вышек, Терским хребтом на горизонте, одуванчиками с кулак величиной, ароматной мякотью абрикоса, который ты только что сорвал с ветки, теплой осенью, похожей на лето, и зимой, которая длится месяц?.. Они знают одно: Грозный – город, где убивают; а многие не знают и этого, и для них Грозный – пустой звук.

– На прошлой неделе я была в Москве, – начала Ларка таким тоном, чтобы каждому стало ясно: она, в общем-то, в Москве и живет. – Издали видела чеченов. Папа сказал, что это чечены. Заросшие, дикие, вонючие…

– Может, это были цыгане? – не выдержала я. – Твой папа мог ошибиться.

Вокруг нас стало тихо.

Ларка глянула на меня с тяжелым презрением, и ее верхняя губа еще больше оттопырилась.

– Мой папа, – сказала она, – никогда не ошибается. И я понять не могу… Как вы не брезговали жить с ними рядом? Фу! Фу!..

В ушах зашумело, словно я приложила сразу две морские раковины.

– Да, мы жили с ними рядом, – сказала я, так же отчетливо выговаривая слова и глядя Ларке прямо в глаза. – Мои родители и сейчас там живут. Чеченцы – замечательные соседи. Когда нам понадобилось срочно уехать, именно чеченцы одолжили маме деньги и помогли достать билеты. Я сидела за одной партой с чеченцем. Он…

– Фу! – прервала Барыгина, круто повернулась и пошла к школьным ступеням.

После ее «фу» толпа вокруг меня быстро рассосалась, и рядом остались только Соня с Лялькой.

– Зря ты с ней спорила, – вздохнула Линючева. – Она тебе это припомнит.

Я все еще дрожала от возмущения, хотя сразу согласилась с Соней: не стоило в первый же день вылезать со своими амбициями и бросать вызов атаманше класса. Всю жизнь я была трусихой, и сейчас тоже струсила. Но как я могла промолчать? Я бы разом предала все хорошее, что было связано с домом: маминых и папиных учеников; Ахмеда Асхабова, который приносил мне ягоды и орехи, когда я болела; Магомеда Гамаева, который был таким же хорошим соседом по парте, как Асхабовы – по дому; Фатиму Уциеву, самую отзывчивую девочку в классе, всегда готовую подежурить с тобой, помочь обметать юбку или подточить карандаш… Всех, с кем провела свое детство, играла, ссорилась, смеялась, корпела на контрольных и вкалывала в пришкольном саду – всех, кто не сделал мне ничего дурного и даже в дразнилках не намекал, что я «русская свинья» и должна «убираться прочь»!..

Двое мальчишек все это время стояли поодаль. Их окружала спокойная, без всякой кичливости, аура обособленных интересов. Словно среди толпы футбольных фанатов двое вдруг вздумали завести беседу о Достоевском… У обоих были серьезные приятные лица. Тот, что повыше, с каштановыми волосами и благородной осанкой (его легко можно было представить в средневековом рыцарском плаще), изредка рассеяно поглядывал в нашу сторону. Почему-то подумалось, что эти мальчики – особенно тот, что «в плаще», – никогда бы не накинулись на меня с глупыми вопросами…

Проследив мой взгляд, Соня доложила:

– Кирилл Романов. Витюшка Русаков. «Наша гордость» – так зовет их Инга. Они и правда супер! Кир – «просто» отличник, а Витюшка – вундеркинд. Ты можешь прямо сейчас подойти к нему и спросить, какое расстояние от Земли до Луны, и он тебе ответит.

Проверять я не стала – сразу поверила.

– Все гении – чокнутые, – капризно сказала Лялька. – Лучше уж выйти замуж за царскую фамилию…

– Вперед, – усмехнулась Соня. – Если только Котов не убьет его на дуэли.

Крупный неуклюжий мальчик неотрывно пялился на Колесникову, и его лицо с маленькими глазками и широким переносьем выражало уныние и тоску.

– А, этот урод, – равнодушно ответила Лялька.

Она даже не пыталась понизить голос. Какая же она… дрянь! К счастью, в этот момент магнитофон на школьных ступенях снова взвыл, и Котов ничего не услышал.

– Илюха славный малый, – вступилась Соня.

Лялька зевнула:

– Вот и бери его себе.

– У меня жених в Калуге.

Соня произнесла это с удовольствием, а я изумленно покосилась на нее. В моем представлении жених мог быть только у взрослой девушки. Я еще не уяснила, что здесь «жених» есть у каждой – даже если сам он об этом не подозревает; без «жениха» здесь просто неприлично; все должны знать, кто твой «жених».

Я открыла рот, чтобы задать вопрос, который Соня явно ждала, но в этот момент Инга Валерьевна поторопила всех в класс. В толпу протиснулась запыхавшаяся девчонка. Маленького росточка, неровно остриженная, в болтающемся джемпере не по размеру. Она грызла ноготь большого пальца, и от нее несло табаком.

– Ерш приплыл! – радостно завопил Зайчиков на ступенях. – Ерш, ты с утра похмелялась? Ерш, а кто у тебя сегодня жених?

Без особых эмоций девчонка разразилась в его сторону грязной бранью.

– Зойка Ершова, – вновь обдало мое ухо горячим Сониным дыханием. – Ей уже шестнадцать… По два года в 7-м и 8-м сидела. А мелкая, потому что курит. Она с десяти лет курит. Живет с папочкой-алкоголиком. Ты с ней лучше не знакомься. У нас ее не любят. Знаешь, что про нее болтают? Она шлюха – вот что!..

Зойка пыталась выклянчить у кого-нибудь жвачку. От нее все отмахивались и с издевками гнали прочь. Она не обижалась – по-видимому, она была на редкость толстокожей – и продолжала ныть своим мультяшным голосом: «Ну ребя… Ну дайте… Я знаю, что есть… Чо жилите? Инга меня сожрет… Ну ребя… Ну дайте…». Пока наконец кто-то не сжалился и не сунул ей жвачку. Приподнявшись на цыпочки, чтобы разглядеть поверх голов, я увидела, что добрым самаритянином оказался Илья Котов.

Внутри толпа оттеснила меня от Соньки, и, пока мы поднимались на второй этаж, я оказалась позади Анжелы Деминой. Ее обтянутая коротенькой юбкой попа вертелась перед моими глазами, и вдруг я заметила страшное: сквозь тонкую материю просвечивают трусы! Конечно, Демина об этом и не подозревает, лихорадочно размышляла я, и никто из подруг ей не сказал, наверное, смеются в кулачок, а уж мальчишки!.. Что делать с такой бедой, я не знала, но в любом случае надо предупредить Анжелу. Я потянула ее за руку и, стесняясь, прошептала в самое ухо:

– У тебя трусы просвечивают!

Я ожидала стыдливого «ах» и готова была оказать посильную помощь (например, заслонить от мужских глаз), но Демина, вздернув подведенную бровь, ответила холодно и высокомерно:

– Ну и что такого?

Что такого?! Я смотрела на нее в обалдении. А в Грозном даже коленку боялись обнажить!.. Любая грозненская девушка старше двенадцати лет сгорела бы со стыда, а может быть, умерла на месте, если бы сквозь ее юбку просвечивали трусы. Я вспомнила, как Фатима, сидя рядом со мной, заботливо прикрывала своими фалдами мои голые колени, когда я еще не обзавелась собственной длинной юбкой, как подобает девушке, у которой начались месячные.