Ночью в поезде я плакалась сестре, что некрасива. «Неправда, – сказала Вера. – У тебя красивая улыбка и чудесные волосы». – «Ну да, – уныло согласилась я. – Как у лошади: зубы и грива…». Сейчас, водя щеткой по своей гриве, я подумала, что сестра не так уж неправа. Шмотки на мне ужасные, а еще я сутулюсь, но я вовсе не безнадежна! Если бы не эти тоскливые, недоверчивые глаза беглянки из концлагеря… Я могу шутить, улыбаться, но глаза мои остаются печальными. Алексин держит меня мертвой хваткой, как краб, которого оторвали и выкинули, а клешня осталась…
– А где Верка?
Я едва не выронила щетку. В распахнутой двери стоял привлекательный светловолосый мальчишка лет пятнадцати. Все комплексы бедного изгоя всколыхнулись разом, и я смогла лишь что-то промычать. Незнакомец развернулся и ушел. Через пять секунд вернулась Вера с дымящейся кастрюлькой в руках.
– Какой-то парень заходил, – небрежно сказала я. – Наверное, Артем. Спрашивал о тебе…
Вера бросилась на лестницу, я – за ней. Услышав свое имя, Крапивин остановился на площадке между этажами.
– Чего ты ушел? Семечками-то угости.
– Вот еще, – сказал он и, поднявшись, отсыпал Вере полный кулак. – От мамани привет.
– Вечером ждем.
– Маманя придет, а я не могу.
– Занято-ой! – усмехнулась Вера.
Артем помолчал и деловито сообщил:
– К Марго пойду.
Когда мы вернулись в комнату, Вера поинтересовалась:
– Как тебе Артем?
– Не знаю, – честно ответила я. – Даже «привет» не сказал.
– Он парень простой. Познакомитесь…
Крысавка вернулась с работы и шумно возилась за стеной. Вера прошептала с озорными огоньками в глазах:
– Сейчас поест, вылижет свою каморку, дверь распахнет, чтобы все видели, какая она чистюля, ноги на подушку задерет и будет любоваться.
Я прыснула. Почему все старые девы такие ненормальные?
Внезапная мысль кольнула меня: Крысавка старше Веры на десять лет, но ведь и Вера уже… Нет, конечно, Вера не идет ни в какое сравнение, но ведь и ей уже… двадцать восемь! Какой-нибудь дурак, который ее совсем не знает, может сказать, что и она – старая дева. Почему? Почему Вера до сих по не замужем? Ведь три года назад, когда она приезжала в отпуск, она была влюблена и любима!
«…Это мне один человек подарил». – «А он откуда взял?» – «Он моряк. Привез из-за границы». – «И подарил тебе?..».
Куда делся тот моряк? Ведь это не Гришка Афанасьев, который донес нам сумки, – сомнений быть не может. Что произошло у Веры с ее любимым? Почему сегодня нас никто не встречал?
Я спросила другое:
– Где твой крестик?
Вера непроизвольно дотронулась до шеи.
– Лежит где-то… нитка порвалась.
Мы вышли на общий балкон. Закрыв глаза, я вдыхала терпкие запахи лета и лениво размышляла: «Почему поселок называется Сухой Самаркой? Здесь же три реки! Самара, Татьянка и Волга…».
Сестра помахала кому-то рукой. С земли ей ответила маленькая женщина средних лет. Я поняла, что это и есть Люда Крапивина.
Под воображаемыми брызгами уже стояла бутылка вина.
– За приезд, – сказала тетя Люда.
Я наблюдала с дивана.
Они дружат, несмотря на большую разницу в возрасте, и никто в них пальцем не тычет; а нас с Янкой за несчастные три года готовы были живьем сожрать!..
После первой рюмки лицо тети Люды разрумянилось.
– Что, Ань, с сестрой-то лучше будет?
– Конечно.
– Сестра – это тебе не тетка, – глубокомысленно продолжала Крапивина. – С теткой, небось, плохо было?
Я не ответила. К счастью, женщина уже увлеченно обсуждала с Верой какого-то Пантелеева из соседнего отдела.
Плохо ли мне было с теткой?..
Никогда не забуду ее слова: «Пусть пр-риезжают мама, сестра и забир-рают тебя! Сил моих больше нет! – И дяде Боре: – Еще двадцать р-родственников пр-ритащи!». А ведь сама затеяла эту «благотворительность». Как часто она твердила мне, что я в их доме – чужая!..
Крапивины жили рядом со школой, в «однушке» на первом этаже. Дверь нам открыл Артем. Уже вернулся от своей Марго?..
– Так и знал, что всем табором притащитесь, – проворчал он.
Но в глазах его была улыбка.
После чая мы стали смотреть фотографии. На одной из них яркая черноволосая девчонка, похожая на цыганку, смеялась прямо в объектив.
– Моя телка, – почему-то вздохнув, сообщил Артем.
– Рита?
– Да. Но не та, про которую ты думаешь. Это долгая история.
Я не проявила любопытства. Алексин научил меня сдержанности.
Крапивин захлопнул альбом.
– Проветримся?..
Вечер был душным. Серые сумерки звенели от комарья. Мне еще предстояло узнать, какие зверские на Сухой комары: шишки от укусов не сходят неделями.
– Смотаюсь за Юркой, – решил Артем.
Через пару минут он вернулся:
– Струсил! Тюфяк…
Я совсем не удивилась. Со мной всегда так.
– У тебя парнишка был? – внезапно спросил Артем.
– Да, – ответила я. – Кир.
Мне так хотелось, чтобы это было правдой…
– Теперь будет Юрка, – сказал Крапивин.
– Он же струсил.
– Куда он денется!..
Он никуда не делся.
Это лето столкнуло нас лбами – и набило шишек.
Пазл 28. «Бомбочку привезла?»
Сентябрь 1992 г.
Алексин
До последнего казалось, что пребывание в Алексине – это летнее явление. Летом всегда куда-нибудь выезжаешь, а к осени все возвращается на круги своя. И лишь когда первого сентября меня нарядили в чужую одежду, вместо привычной косы стянули волосы в «хвост» и сунули в руки букет бело-розовых пеонов – я поняла, что все всерьез и надолго.
Как минимум на год.
Тетя Римма болтала со своей приятельницей, и ее слышала вся улица, а я шла молча и думала о том, что тетка подозрительно добрая сегодня. Должно быть, ей льстит, что знакомые, с которыми она здоровается по пути (а на Петровке все знакомы), могут воочию убедиться, какая она хлебосольная и самоотверженная натура – не побоялась взять в дом неродную племянницу, вырвала девочку из этой «варварской» Чечни…
Новая школа высилась передо мной. В ней – о чудо – настоящий спортзал и раздевалка со скамейками и шкафчиками, и не надо ютиться на запасной лестнице, где все удобства – продавленное кресло и погнутые крючки. И никто демонстративно не заговорит при тебе по-чеченски, подчеркивая свою принадлежность к «высшей касте», как любили вытворять Джабраилов с Джанхотовым. Никто не обзовет тебя «русской свиньей» и не велит «убираться в свою Россию» – потому что это и есть Россия. Пусть местные кажутся мне странными и не знают самых обыкновенных вещей (что такое черемша и тутовник), я привыкну к ним, они – ко мне, и все будет хорошо…
Едва я вручила букет классной даме, как меня подхватили под руки две девчонки. Одна из них, с короткой стрижкой и круглыми совиными глазами, назвалась Соней. Маленькая, похожая на куколку – Лялей.
– Ее Алкой зовут, но мы переделали в Лялю, – скороговоркой пояснила Линючева. – Она младше на год, и она… такая хорошенькая.
Колесникова хихикнула. Я подумала, что тоже младше на год, но далеко не «такая хорошенькая» и, надеюсь, никто не вздумает давать мне прозвищ. Достаточно настрадалась я в свое время от «Сопли»!..
Вдруг я поймала на себе испытующий взгляд рослой девочки с косой челкой и широко расставленными глазами. Вокруг нее кольцом стояли одноклассницы и кое-кто из мальчишек, что изобличало в ней местную атаманшу. На ней были самые модные и дорогие шмотки (такое всегда чувствуется). Верхняя губа ее слегка оттопыривалась, добавляя выражение превосходства. Разговаривала девчонка отрывистыми фразами, заставляя поневоле ловить каждое слово, а иногда смеялась грубоватым смехом, больше подходящим «малому».
Это была Ларка Барыгина.
Оглядев меня с головы до пят, она повернулась к своим подружкам и что-то им сказала. Они с готовностью захихикали, и в этом угодливом смехе было столько восхищения и лести, что я тут же вспомнила Рамочкину с ее свитой.