Самый яркий комплекс II группы — курган 2 в Шипове (рис. 8, 8). Голову погребенной в нем женщины увенчивала бронзовая диадема (рис. 7, 7), под которой уцелели остатки шелка с аппликациями из позолоченных кожаных ромбиков. На шее находилась позолоченная бронзовая гривна, у левого виска — золотая серьга «калачиком», на поясе — две пряжки, на левой ноге — пряжка от обуви, на правой — глиняный диск с отверстием (пряслице или застежка?). Диадема и серьга «калачиком» сохранились от убора женщины в Верхне-Погромном на Волге (рис. 8, 4). В кургане 36 у г. Энгельса (рис. 8, 9) голову погребенной покрывали следы позолоченной кожи и бусы, по бокам располагались две серьги с полым корпусом (рис. 7, 20), костюм дополняли поясная пряжка, пластинчатые браслеты. От закрывавшей щиколотки кожаной обуви сохранились на каждой ноге по позолоченной пряжке и наконечнику ремня. Набор украшений женского костюма отличается от мужского лишь диадемой. Листовое покрытие шиповской диадемы почти не сохранилось: вероятно, здесь не было гнезд, а круглые стекла были закреплены под прорезями в тонком покрытии, как это характерно для пряжек и фибул VI–VII вв. из Бирска, Турбаслы и с Северного Кавказа. Напротив, диадема из Верхне-Погромного весьма близка диадеме I группы из Антоновки, но пряжки погромненской сбруи имеют все признаки геральдических, определяя тем самым ее более позднюю дату (рис. 6, 23).

Украшения III группы полнее всего представлены в Кара-Агаче. Бывшая на голове захороненной там женщины диадема, сплошь усыпанная треугольниками зерни, имела высокие проволочные «усики», с которых свисали трубчатые подвески (рис. 7, 9). От шейного украшения, сделанного из какого-то органического материала, сохранились только два золотых наконечника в виде фигурок рогатых зверей (рис. 7, 11). Комплект дополняли серьги (рис. 7, 19). Шестнадцать янтарных бусин, лежавших у поясницы, возможно, когда-то украшали косы. В Ленинске, кроме узкой диадемы и «рогатого» наконечника от истлевшего шейного украшения (рис. 7, 8, 12), обнаружены 12 золотых подвесок, покрывавших грудь в два ряда, обломки двух железных пряжек на талии, браслет и перстень на левой руке (рис. 8, 5). В Канаттасе женщине была положена только диадема. Прочие находки предметов III группы случайны (рис. 7, 6, 10, 13, 14, 17, 21). На золотых украшениях треугольники зерни заполняют все свободное пространство. Это усиливает впечатление симметричности и сухости, отличающей ювелирные изделия III группы от I. Изменился набор вставок: место гранатов часто занимают сердолик и особенно янтарь.

Большинство диадем III группы имеет ряды фигурных выступов, изображающих растения. В центре мелитопольской диадемы — более сложный символ древа жизни: два «ромба с крючками», поставленные друг на друга (рис. 7, 6). Подобные растительные мотивы до наших дней сохранились на металлических женских украшениях у кочевников. Дуги с подвесками, отдаленно напоминающие кара-агачские, есть на головных уборах богинь в живописи Шахристана (Уструшана). Узор узкой золотой диадемы представляет собой оттиски 3-образного штампа (рис. 7, 8), широко распространенного на бордюрах седел II группы из Шипова, Уфы, Дюрсо и Галайты (рис. 3, 46–48, 51, 52), а также на фибулах VI–VII вв. из Абхазии и Кабардино-Балкарии. На изделиях из погребений I группы его нет. Золотые трубчатые наконечники шейных украшений заканчиваются оскаленными мордами рогатых животных (рис. 7, 10, 11) [Скалой К.М., 1962; Засецкая И.П., 1975, табл. II]. Они напоминают не только дракона в резьбе Варахши, но и фантастические урало-сибирские изображения мамонта, занимавшего видное место в космогонических представлениях и культах народов Сибири. С тем же кругом образов, возможно, связаны роговидные мотивы (рис. 7, 12).

В Восточной Европе были распространены большие плоские с длинными лучами височные подвески (рис. 7, 21), а на средней Сырдарье, в Семиречье, на Таласе и в Кетмень-Тюбе известны маленькие, с едва намеченными лучами (рис. 10, 14, 18). В двух случаях маленькие подвески происходят из мужских могил, об остальных нет данных. Серьги в виде знака вопроса со скрученным стержнем из Борового (рис. 7, 17) и Зевакино подобны верхнеобским [Амброз А.К., 1971б, с. 120–121, рис. 12, 15], а серьги из Кара-Агача — харинским, бахмутинским, сибирским из коллекции Петра I (рис. 7, 19–20). Полые серьги I группы иные (рис. 7, 5). Арочные подвески из Борового (рис. 7, 14) можно предварительно сопоставить с подвесками, найденными на усадьбе Уфимского медицинского института [Ахмеров Р.Б., 1951, рис. 38, 3]. Очень своеобразное искусство III группы связано с Азией больше, чем изделия остальных групп. Недаром один из его очагов находился в предгорьях Тянь-Шаня и в Восточном Казахстане.

Погребения IV группы в восточноевропейской степи почти не содержали украшений, кроме деталей поясов и обуви. Судя по богатым могилам (Арцыбашево, Перещепино, Глодосы), в это время под влиянием Византии появились серьги с перевернутой пирамидкой зерни, серьги с бусами, надетыми на стерженьки снизу и на ободе сверху (эту форму кочевники варьировали потом в течение столетий), и перстни с шариками вокруг вставки (рис. 7, 16, 25, 27, 28). В кочевническом мире и в земледельческих странах Востока во второй половине VII — первой половине VIII в. очень распространены браслеты с утолщенной серединой (рис. 7, 23). Через степи в Башкирию и Среднее Поволжье попали византийские прототипы роскошных золотых колтов (Уфа, Койбалы) и цепей медальонов (см. раздел этой главы о турбаслинской культуре). Более грубые подражания таким колтам обнаружены в противоположных концах кочевнического мира: в Кудыргэ на Алтае (могила 4) и в Веспреме-Силашбалхаше в Венгрии. Вероятно, к тому же времени относятся золотые вещи из Морского Чулека в Приазовье. Их перегородчатая инкрустация сделана не в напаянных перегородках, а в цельных прорезных пластинах техникой, применявшейся в Византии в разные эпохи. Искаженный мотив трилистника (рис. 7, 24) характерен для бляшек VII в. из Херсонеса и долины Чегема, подвеска в форме перевернутой капли с пирамидкой зерни внизу (рис. 7, 26) встречена в Джигинской на Кавказе с монетой 527 г., а перстень такой же, как в Уфе (с колтом) и в Шамси в Киргизии (рис. 7, 13; 10, 17).

Бытовая утварь почти неизвестна. Лишь в курганах Киргизии сохранилось много деревянной посуды, столики и даже детские колыбельки обычного в этнографии Средней Азии типа с костяной трубочкой (сувак) для отвода мочи (рис. 10, 1, 2). Кружка из Шипова и корытце из Бородаевки показывают, что эти вещи мало различались во всем кочевом мире. Среди деревянных изделий небытового характера выделяются статуэтки лошадей, золотые обкладки от которых найдены в мужских могилах I–III групп (Беляус, Кзыл-Кайнар-тобе, Новогригорьевка, курган IX), где они лежали справа у бедра или колена (рис. 8, 1, 2, 6а, б). Обычай класть статуэтку нельзя считать датирующим, так как еще в кыргызских трупосожжениях VIII в. из Капчалы и Уйбата есть статуэтки баранов, у которых, как и в Кзыл-Кайнар-тобе, золотом обложены лишь голова и шея.

Глиняная посуда кочевников I группы пока не изучена. Керамика из Новогригорьевских курганов известна только по описаниям. Во II–IV группах керамика представлена слабо профилированными горшками разных пропорций, иногда кувшинообразными с более узким горлом и ручкой (рис. 4а, 7, 8). Некоторые горшки покрыты грубой штриховкой (рис. 4а, 5). В Вознесенке (VIII в.) найдены обломки лощеных кувшинов с налепленными валиками. Большие мастерские для массового производства их и другой лощеной керамики раскопаны в Канцырке на Днепре (Мiнаєва Т.М., 1961; Смiленко А.Т., 1975, с. 118–157). На Северном Кавказе, по данным Г.Е. Афанасьева, такие кувшины известны с VIII в.; есть они и в салтовской культуре в VIII–IX вв.