В данном томе впервые сведены воедино все известные сейчас археологические материалы, служащие одним из источников, необходимых для написания обобщающей монографии.
Следует подчеркнуть, что источник этот представляет собой для кочевниковедения громадное значение. Письменные сведения, несмотря на большое число средневековых авторов, путешественников, хронистов, ученых и политиков, писавших о кочевниках, весьма отрывочны, а нередко фантастичны и противоречивы. Собственных хроник или каких-либо записей ни у одного степного народа не сохранилось. Исключение составляют знаменитые сибирские эпитафии, написанные на тюркском языке орхонскими рунами. Однако они отличаются лапидарностью и в отрыве от других источников не играют заметной роли в восстановлении политической истории той эпохи.
Можно уверенно говорить о том, что без археологических исследований полная история степных народов не может быть написана. Именно поэтому и была начата эта работа по объединению и осмыслению всей громадной массы археологических материалов и источников, имеющих отношение к этим народам.
Самым существенным итогом проведенного комплексного рассмотрения материалов является, несомненно, вывод об общности культур средневековых обитателей степей. Общность прослеживается как в экономике и быту, так и в воззрениях и эстетических вкусах степных народов.
Повсеместно в степях господствовала кочевая или полукочевая экономика. В тех случаях, когда тот или иной народ в силу различных обстоятельств переставал кочевать, сохранялось отгонное скотоводство, при котором часть населения летом продолжала, передвигаясь по степи, вести кочевой образ жизни. Кроме того, все степняки, и кочевые, и оседлые, продолжали оставаться всадниками в быту, на войне, при жизни и после смерти.
Все это находит яркое подтверждение в археологических материалах. Отсутствие остатков поселений и постоянных могильников в одних археологических культурах свидетельствует о круглогодичном кочевании населения. У оседающих кочевников на зимовищах господствующей формой жилища оставались привычные юрты, следы которых неоднократно находили в степях (как в европейских, так и в сибирских). Если при оседании заимствовалась и осваивалась иная форма жилого сооружения (полуземлянка или глинобитный наземный домик), то, как правило, неизменным оставался очаг — открытый, иногда обложенный камнем, расположенный в центре помещения, т. е. так, как в юрте. Всадники — пастухи, охотники и воины — неоднократно изображались как в прикладном искусстве (накладки на седла и сбрую, амулеты и пр.), так и в графических рисунках на скалах, стенах, костяных поделках. Очень отчетливо выступает «всадничество» в погребальном обряде: за редкими исключениями все степные культуры характеризуются погребениями с конями, с их чучелами или же с конской сбруей (удилами, остатками седел, стременами и пр.). Богатые погребения обычно сопровождаются типичным для степных воинов набором оружия и поясами, украшенными бляхами из разных металлов: бронзы, серебра, золота. Необычайно выразительно противопоставляется степное вооружение оружию воинов земледельческих стран в русской летописи в отрывке, повествующем о заключении мира между печенежским ханом и русским воеводой Претичем в 968 г.: «И подаста руку межю собою, и въдасть печенежьский князь Прътичю: конь, саблю, стрелы. Он же дасть ему бронъ, щитъ, мечь» [ПВЛ, 1950, с. 48]. И действительно, сабли, остатки колчанов со стрелами, тяжелые луки с костяными накладками, остатки конской сбруи, скелеты и кости коней — все это характернейшие черты погребального обряда и инвентаря мужских (а иногда и женских) погребений степняков.
Сравнительный анализ погребального обряда говорит о близости идеологических представлений степного населения. Помимо обряда захоронений с конем, сбруей и оружием, эта близость выражается в распространении по степям отдельных ритуальных захоронений коней или их частей, в почти повсеместном сооружении над могилами курганов, в применении камня при сооружении этих курганов и могил, в изготовлении гробов-колод. Весьма характерным для тюрок является обычай строить поминальные храмики с каменными изваяниями умерших. Обычай этот, зародившийся у тюрок Сибири, дошел вместе с кипчаками-половцами до Причерноморья и берегов Днепра.
Общность художественных вкусов, общность степной «моды» нашли выражение как в скульптурных памятниках и рисунках-граффити, так и в одежде и украшениях. Причем если произведения изобразительного искусства отличаются абсолютной оригинальностью, то украшения и даже костюм нередко изменяются под воздействием «моды», распространенной в соседнем более развитом государстве, а иногда и под воздействием культуры побежденного народа, земли которого захватили кочевники.
Идентичность экономики и культурных традиций степных народов в значительной степени обусловливала и общность исторических судеб. Сложение различных каганатов, формирование новых этнических групп шло в степях одними путями, будь это в VIII или XIII в., в Азии или в Европе.
Как это ни парадоксально, но, несмотря на общность традиций и судеб степного населения, в целом для него характерно бесконечное разнообразие степных культур как в эпоху средневековья, так и в более раннее и более позднее время (вплоть до современности). Это разнообразие связано с общностью политической истории. Во «Введении» к данному тому уже говорилось, что кочевники не могли бы существовать, опираясь исключительно на кочевническую экономику. В силу чисто экономических причин они вынуждены были налаживать активные и разнообразные контакты с соседними странами и народами. Кроме того, захватывая на определенной стадии своего общественного развития земли, заселенные людьми, имевшими свои традиции и культуру, кочевники невольно воспринимали их с той или иной степенью полноты. Поскольку кочевники обитали и передвигались на территории, в длину равной почти четверти земного шара, то народы, с которыми они общались, отличались друг от друга весьма значительно этнически, лингвистически, культурно и т. п.
В результате различных влияний в степях в разные эпохи и периоды возникали все новые и новые культуры, причем кристаллизация одних шла по пути слияния с иной (какой-либо местной) культурой, других — под непосредственным воздействием высоко цивилизованного соседа. Чаще же при сложении новой культуры играли почти равную роль оба фактора.
Как правило, складывавшиеся в эпоху средневековья культуры были культурами образующихся государственных объединений. Поэтому их появление, расцвет и исчезновение находились в прямой зависимости от политической истории этих государств. Особенно четко эту закономерность удается проследить на хорошо изученной культуре Кыргызского каганата, разделенной археологами на три хронологических этапа: чаатас, тюхтятский, аскизский (VI–XIV вв.); культуре хазарского каганата, соответствующей пяти вариантам салтово-маяцкой (вторая половина VII — первая половина X в.), культурах Уйгурского каганата (середина VIII — середина IX в.) и Волжской Болгарии (X–XIV вв.). Даты культур и даты существования государств, устанавливаемые по письменным источникам, во всех перечисленных случаях абсолютно совпадают (см. сводную карту — рис. 103).
Ряд хорошо известных действительно существовавших объединений государственного типа не нашел отражения в археологических источниках. Причины этого кроются прежде всего в краткосрочности этих государств-каганатов или ханств. Таковыми являлись, например, Великая Болгария, венгерские Леведия и Ателькуза и др.
В огромных территориально государствах типа Тюркских каганатов или Монгольских Орд возможность сопоставлять археологические материалы с письменными проявляется только при анализе данных с отдельных памятников, поскольку археологические памятники этих государственных объединений изучены сравнительно с необъятностью занимаемых ими земель явно недостаточно.
Наконец, мы знаем археологические культуры, принадлежавшие народам, которые в эпоху раннего и развитого средневековья переходили к классовому (феодальному) общественному устройству, хотя и не создали и не возглавили, в отличие от хазар, кыргызов, кимаков, тюрок, монголов, крупных государственных объединений (см. сводные карты рис 103, 104). Тем не менее, их культура формировалась нередко даже активнее, чем у народов — создателей каганатов. Такова, например, аланская культура Предкавказья, развитие которой прослеживается, начиная с V в. вплоть до татаро-монголов и далее — до современности. Государство у алан сложилось только после гибели Хазарского каганата — в X в., тем не менее, культура их в значительной степени легла в основу культуры этого мощного государства. Другой пример — высокоразвитые культуры прабашкир, близкие по общему уровню развития к культурам соседних государств. Как и аланы, они имели глубокие корни в древности и традиции их сохранились до наших дней. Объяснять жизнестойкость и силу культур этих народов, по-видимому, следует ранним оседанием этих кочевников и тесным слиянием их с оседлыми местными племенами. Развитие их текло по определенному руслу, и никакие катаклизмы не могли уничтожить эти вполне сложившиеся степные цивилизации. Политическое подчинение народа какому бы то ни было государству не могло существенно изменить многовековые культурные традиции.
