Как будто то новое, что я предлагаю, завтра этот план не обеспечит!

— Ну, давай, выкладывай свою гениальную идею, — устало махнул он рукой.

Но когда выслушал — на этот раз я предлагал высвободить десяток рабочих на самом трудном и вредном участке, непосредственно возле печей, и узнал, какие для этого потребуются материалы, долго смотрел на меня молча.

— Где я тебе это все возьму? — уже с едва сдерживаемым раздражением спросил наконец Калимуллин. — Это же дефицит. Дают нам крохи, и то все в дело идет, а ты неизвестно на что месячную норму завода требуешь, да еще вдобавок и то, чего тут сроду не было!

— Как это неизвестно на что? — возмутился я. — Искать надо, требовать, министерство бомбардировать телеграммами!

— Эх, — вздохнул Калимуллин и махнул рукой, — не телеграммы там нужны, а продукция. Из-за этих вот мечтаний твоя смена на прошлой неделе план не выполнила, вовремя газораздатчик на профилактику не поставили, он и не работал три дня. А сейчас расхлебываем…

— Каких мечтаний?! — тут уж я совсем разозлился. — Допотопное оборудование, печи-старушки…

— Мы на этих печах план давали, даем и будем давать, понимаешь? — повысил начальник участка голос. — А прожектерством заниматься потом будем, после того как план выполним. Иди. Привет.

На очередном партсобрании я не выдержал, встал и все рассказал. И про ручной труд, и про материалы, и про прожекты…

Калимуллин на собрании молчал, только глянул на меня исподлобья.

На следующий день он вызвал меня к себе:

— Вот что, друг. Идеи идеями, а план планом. Пусть это, как ты там говорил, несовременно, но мы на том стоим и стоять будем.

— Кто это «мы»? — перебил я его.

— Завод, — спокойно ответил Калимуллин, — и если этого не понять, лучше уйти куда-нибудь в СКБ, НИИ — не знаю…

— Так вы что, меня с работы уже выгоняете? — спросил я.

— Зачем? Ты парень толковый и мыслящий, только нельзя в облаках витать, работать надо.

— Это ваша философия бескрылой называется, — прямо ему в лицо сказал я.

С тех пор стал он избегать со мной говорить и начал по пустякам привязываться: то недосмотрел, то недочистил, там не проследил, особенно по части ремонта.

А его не ремонтировать — выбрасывать надо, это оборудование!

От такого отношения руки у меня, честно говоря, опустились. Подумывал, не уйти ли в самом деле?

Вскоре послужной список прегрешений моих и ошибок пополнился маленьким чепе.

В тот день на участок пришли два инженера из заводоуправления и попросили остановить несколько станков: по распоряжению главного инженера нужно было сделать какие-то замеры. Калимуллина на участке, как назло, не было — уехал на соседний завод. Пока пришли девчонки из лаборатории, пока пробовали станки в разном режиме, прошло полсмены. А инженеры сидят, покуривают, с лаборантками балагурят. Не выдержал, наорал я на них, чтобы быстрее заканчивали, но время было упущено…

Когда я стал объяснять причину, почему и половины нормы за смену не сделали, Калимуллин аж побелел. Но ничего не сказал и ушел к себе. Поплелся я за ним.

— Как бы я главному инженеру объяснил, если бы отказался?

— А ты рабочим объясни теперь, почему они прогрессивку не получат в этом месяце! — заорал он.

— Но лаборатория же, замеры… — начал было я.

— Да плевать я хотел на эту лабораторию! Сидят там дундуки с дипломами, пусть лучше задницу себе обмеряют!

Тут уж ясно, в чей он огород камешек бросил…

От таких приятных воспоминаний спокойно лежать на диване в комнате дежурного я не мог и пошел включать печи: была уже половина третьего. Рановато немного. Закурил сигарету и медленно зашагал по цеху.

Странная, непривычная тишина. Огонек сигареты светится как кошачий глаз в темноте. Только в этот момент, наедине с застывшими в сплошной темноте печами, которые мне нужно было через несколько минут включить, я ощутил во всем мощь, огромную силу, которую легко привести в движение одним нажатием кнопки запуска.

Вспомнил: Калимуллин говорит и ходит по цеху, как будто это огромное живое существо, с которым надо ладить. И меня тому же учит:

— Прежде чем все менять, ты присмотрись ко всему, Каждую детальку здесь важно понять и знать на ощупь, а потом уже все ломать…

Я прошел уже через весь цех и открыл боковую дверь, ведущую на участок термистов. И здесь сплошная темень. Зажег спичку. Панель, разноцветные кнопки, расположение которых растолковывал мне Калимуллин. Я посмотрел на часы. Скоро три. Сейчас тишина в огромном ангаре нарушится и заполнится гулом печей…

В следующее мгновение меня бросило в жар. Я нажал кнопку, а тишина в цехе не только не сменилась нарастающим гулом, но стала еще более ощутимой и глубокой. Я нажимал, давил на кнопку — бесполезно.

Так. Нет напряжения.

Надо позвонить на подстанцию, может, там ток отключили.

Я бежал и слышал глухой стук ботинок по бетонному полу.

В подстанции трубку никто не брал. Оставалось идти туда самому или звонить дежурному по заводу.

Если я не включу печи, завтра поднимется немыслимый скандал. И на этот раз действительно никому ничего не объяснишь: какой ты инженер, если не сумел разобраться…

— Что случилось? — поднял наконец-то трубку дежурный по заводу. Выслушал и коротко сказал: — Жди звонка, я свяжусь с подстанцией.

Я начал ходить по комнате взад и вперед, физически ощущая, как быстро бежит секундная стрелка на часах. Как только зазвонил телефон, я схватил трубку.

— У тебя в цеху напряжения не было, — спокойно и легко говорил голос на другом конце провода. — Электрика я разбудил, напряжение дали. Так что включай свои печи.

На участок термистов я бежал сломя голову.

Нажимаю кнопку. Еще, еще!

Тихо…

Печи погружены в сон.

Жаловаться дежурному по заводу смешно: если напряжение есть, значит, неполадка в цеху, а это уже мои собственные заботы.

Если я не смогу включить печи, завтра над этим будет хохотать весь завод.

И зачем я согласился дежурить?

Хотя какое там «согласился». Вызвал Калимуллин, сообщил часы дежурства и — в знак того, что разговор окончен, — сказал свое извечное: «Привет!»

Я думал об этом, а сам тем временем проверял все, что знал и мог знать.

Включенный свет в одно мгновение уничтожил темноту. Весь цех был передо мной, купался в огне сотен ламп и прожекторов. Как будто раньше прикидывался безжизненным, а теперь ждал.

Один термоучасток нем, слеп…

Если обесточен только участок термистов, значит, должен быть отдельный рубильник.

Где?!

Я облазил все.

Рубильника нигде не было.

И вдруг я как очнулся: когда я входил в кабинет к Калимуллину, оттуда выскочил электрик.

В последнюю смену перед завтрашним, рабочим, днем меня назначал сам Калимуллин.

И лучшего повода избавиться от суетливого, лезущего не в свои дела мастера найти было невозможно.

Завтра рубильник незаметно переведут в рабочее состояние, и все будут смеяться над горе-инженером.

Я прошел по всем возможным местам дважды. Рубильника не было.

Снова закурил и вышел на улицу. Мыслей никаких. Только ясное сознание беспомощности.

Восточная часть небосвода уже светлела. Звезды исчезли. Огни фонарей на столбах тоже поблекли. Слабый предутренний ветерок ласкал лицо. Я стоял у двери, куда завтра останется войти только за трудовой книжкой.

Спокойно.

Если все разумные предложения не разумны, возьмемся за глупые. Если рубильника в цехе нет, то он может быть… снаружи!

Сердце билось, словно я не шел, а бежал…

Я не смотрю на часы. Неторопливо, засунув зачем-то руки в карманы, обхожу здание цеха, внимательно присматриваясь ко всему, ни одной щели, ни одного выступа не пропуская.

Пинаю обломки кирпичей, камешки. Вглядываюсь в каждый сантиметрик.

Рубильника нет.

Осталась последняя стена…

…Он скрывался в нише, и, действительно, найти его было трудно.

Когда печи заработали, я даже не обрадовался. Так и должно было быть.