Другие не умели работать на природе, а он любил и умел, потому что ничто не могло отвлечь его от книги, если он ее решил прочесть. Парк был рядом с институтом, очень удобно — сбежал по длинным ступенькам, перешел на другую сторону улицы — и сиди себе в уединении, закрытый кустами и деревьями от любопытных глаз и городского шума. В библиотеке такого удовольствия не получишь — слишком много людей вокруг, стулья скрипят, хотя и шепотом, но можно разговаривать друг с другом, какие уж тут занятия?

Так что ничего странного в том, что Шафкат оказался в парке за два часа до занятий, не было. Просто ему захотелось побыть одному это время, вот и все. Но на самом деле он шел в библиотеку, а тут вдруг внутренний голос шепнул: зайди в парк, зайди! Никогда раньше не шептал — это Шафкат точно помнил. Потому и свернул сразу, не доходя до института, в парковые ворота и по усыпанной желтыми листьями аллее добрался до своего любимого места.

День стоял солнечный, теплый. В воздухе плавали легкие блестящие паутинки, под ногами шуршали листья. Трава на газонах уже совсем пожелтела. В гипсовых куртинах печально никли увядшие астры.

Шафкат откинулся на спинку скамейки и подставил лицо солнцу: осеннее, дальнее, оно чуть грело, но глазам было все равно больно смотреть, и он зажмурился. Наверное, он скоро задремал, потому что не увидел, как к скамейке подошла девушка. И даже не сразу сообразил, о чем она у него спрашивает.

— Я вам не помешаю? — повторила девушка вежливо. Она была ослепительно хороша.

— Нет, — сказал он и подвинулся, хотя и так сидел на самом краю скамейки.

Девушка села на другой краешек и сразу раскрыла книгу, положив ее на колени. Шафкат тоже попытался читать; слова не лезли в голову. Тогда он отложил книгу и стал смотреть на деревья. Но глаза у него сами по себе начали косить в ту сторону, где тихо сидела и читала девушка. «Странно, — подумал он. — Я столько раз здесь бывал, но никогда ее не видел… Что, интересно, она читает? А волосы у нее красивые. И как красиво она сидит — спина совсем прямая, голова чуть наклонена, у шеи такой красивый изгиб, что и вправду похожа на лебединую… И пальцы красивые, и локон, который почти все лицо закрывает…»

Так он всю ее внимательно рассмотрел и не нашел никаких недостатков: она была само совершенство!

Прошло, наверное, полчаса, прежде чем девушка оторвала глаза от книги и посмотрела на маленькие наручные часики, потом поднесла руку к уху…

— Простите, — сказала она, повернувшись к Шафкату. — Но у меня, кажется, остановились часы. Вы не скажете, сколько времени?

Вопрос застал Шафката врасплох — во рту у него сразу пересохло, а губы стали деревянными. Он посмотрел на свои часы и ответил хрипло и коротко. Она удивленно на него взглянула, но ничего не сказала. Открыла сумочку и стала аккуратно класть в нее книгу, и он понял, что она сейчас уйдет.

— Простите… — сказал он, не узнавая своего голоса.

— Да? — откликнулась она.

— Мне кажется, вы обиделись…

— Я? — удивилась девушка. — За что?

— Ну, я так ответил… — смешался Шафкат.

— А мне показалось, вы рассердились, — улыбнулась девушка. — Только я тоже не знала — за что? Я ведь сюда почти каждый день прихожу почитать. И это мое любимое место.

— Да? — поразился Шафкат. — Я здесь тоже люблю сидеть.

— Странно! — сказала девушка, посмотрев на него внимательно. — Я никогда вас здесь не видела.

— Я тоже об этом подумал, — признался Шафкат. — Неужели каждый день?

Девушка кивнула.

— И в дождь?

— Нет, когда дождь, я читаю в библиотеке.

— Я тоже там занимаюсь, — сказал Шафкат, все больше удивляясь тому, что они не встретились раньше. — Вы здесь учитесь? — он показал глазами в сторону института, который отсюда, конечно, не был виден, только она сразу поняла.

— Здесь. На инфаке.

— А я на филологическом…

— Вот интересно, да? — воскликнула она полувопросительно, посмотрев на него снова своими блестящими черными глазами, потом по-детски отрывисто вздохнула и сказала: — Ну, мне пора.

Встала, отряхнула с юбки невидимые соринки и закинула сумку за плечо. «Боже мой! Какая она красивая! — подумал Шафкат, и сердце у него заныло привычной болью. — Не надо было с ней заговаривать, не надо, кретин ты этакий!»

— А как вас зовут? — спросил он, продолжая сидеть.

— Гюзель. А вас?

— Шафкат…

— Ой, как интересно! — засмеялась она, встряхивая волосами. — Я побежала, Шафкат, пока!

Он хотел спросить, почему она засмеялась, когда он назвал свое имя, но не успел: она отвернулась и пошла по аллее в сторону ворот.

Шафкат смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом, и ему, как в детстве, вдруг захотелось заплакать. «Кретин ты, кретин! — сказал он себе. — Ты ведь даже встать не решился, чтобы она не увидела, какой ты есть на самом деле. Мало тебе было унижений, да? Чего же ты лезешь со своими разговорами?»

Он посидел еще несколько минут, дожидаясь, когда привычное чувство безразличия и безысходности не вытеснит из души впорхнувшую в нее надежду на чудо. Но эта птаха, видимо, забилась так глубоко, что он напрасно ждал. Чудо все-таки произошло: голос, заставивший его прийти в этот парк в неурочное время, заманил в ловушку, и Шафкат понял, что пропал…

Спустя два дня они встретились в институтском буфете. Конечно, он увидел ее сразу, едва переступил порог. Теперь у него зрячими были не только глаза, но и, казалось, уши, не говоря уже о сердце, которое подсказывало, куда именно и когда именно надо идти, чтобы эта встреча произошла. Дело в том, что он шел вовсе не в буфет, а в деканат за справкой для военкомата.

Гюзель сидела в дальнем конце за столиком в одиночестве и ела пирожное. Она тоже сразу увидела Шафката и помахала ему рукой, как будто только его и ждала. Он подошел и, глупо улыбаясь, остановился рядом.

— Садись, — сказала Гюзель, показывая глазами на стул. — Хочешь пирожное?

Он сел, взял из ее тарелки пирожное и откусил сразу половину, но проглотить не смог и чуть не подавился. Гюзель засмеялась:

— Застряло, да? Давай постучу по спине. — И, привстав, несильно открытой ладошкой несколько раз постучала его по спине. Потом заглянула ему в глаза. — Помогло?

Он кивнул головой и положил остаток пирожного обратно в тарелку.

— Ты не был сегодня в парке? — спросила Гюзель.

Только сейчас до него дошло, что она обращается к нему на «ты».

— Нет, — соврал он. — Дождь ведь был.

— А я была, — сказала она, слизнув крем с мизинца. — Но тогда еще дождя не было.

Шафкат быстро прикинул: они разошлись чуть-чуть по времени, минут двадцать, не больше.

— А что там? — спросил он неуклюже, потому что хотел сказать: «А что ты там делала», но это «ты» ему очень мешало.

— Там? — удивилась Гюзель. — Там — осень. Желтые листья, запахи разные, воздух свежий. Я люблю такую погоду.

— Пушкин тоже любил, — заметил Шафкат невпопад.

— А-а! — обрадовалась она. — Болдинская осень, да? «Уж осень на дворе…» Я помню, как в школе учили… А ты любишь стихи?

— Люблю, — сказал он, хотя стихов не любил.

— Ты сейчас куда? — поинтересовалась Гюзель. — В библиотеку?

— Ага, — кивнул он. Ему надо было идти в военкомат, но раз она сказала о библиотеке, значит, он пойдет туда.

— Я, может, тоже приду. Попозже… Побежали, да?

— Нет, я еще здесь посижу, — пробормотал Шафкат, отворачиваясь, чтобы она не увидела, как у него вспыхнули щеки.

— Ну тогда пока! — сказала она, собрала посуду и пошла к столику, где громоздились грязные тарелки и стаканы.

Не оборачиваясь, он видел, как она шла, легкая, красивая, к выходу из буфета.

В библиотеке он выбрал место рядом с окном и предусмотрительно положил на соседний стул книгу. Отсюда хорошо просматривался весь зал и, главное, дверь, через которую Гюзель должна была появиться.

В книгу, лежащую перед ним, он даже не заглянул.

Народу в библиотеке было немного. За окном надоедливо шуршал дождь — по стеклу окна бежали тягучие, свинцовые капли. Крыши низеньких сарайчиков-гаражей, что ютились рядом, блестели одинаково мокро и тоскливо. Через улицу, спрятавшись под одним зонтом, бежали девушки… Ему показалось, что среди них была и Гюзель. Он привстал со стула, чтобы рассмотреть, но в этот момент услышал тихий смех за спиной: