– Да, есть такой.

Рене сел в кресло и принялся набивать трубку.

– Вот скажи, почему меня гложат сомнения?

– Какие? ― старый бухгалтер бросил взгляд на список и нахмурился. ― Вроде как всё складно.

– Вот то-то и оно, что складно. Они же особо и не скрывались. Да что там ― совершенно не скрывались! Вот какие работорговцы и заговорщики будут настолько тупо подставляться? ― Рене зло сунул в рот мундштук и затянулся. ― А ещё письмо это. Шифр детский. Его уже год как не используют. Не скрою, это письмо гарантирует мистеру Орену и ещё парочке из местной аристократии немалый срок на каторге во благо нашей славной державы. Но всё очень гладко, Ротгер. Словно сыр для ленивой мыши.

Старик выглядел задумчивым. Он даже перепроверил свои данные, чтобы удостовериться. Сам Рене был человеком достаточно мнительным, чтобы в любой ситуации подозревать подвох, а постоянные эмпатические сдвиги, когда чужие эмоции врывались в его сознание, делали следователя в высшей мере раздражительным.

Если подумать, то когда он приехал в Рейне, у него была всего-навсего парочка свидетельств о работорговле. По истечении нескольких месяцев всё, что они смогли добыть ― список кораблей. А тут всего за пару месяцев он уже имел готовенького предателя, ― иди и бери его тёпленького, ― и множество смутных подозрений в отношении высокопоставленных чинов. Рядом с Зигмундом пару раз был замечен человек, личность которого так и не удалось узнать. Тоже момент необычный.

– Что-то тут не так Ротгер. Все эти заманчивые зацепки очень вовремя нам попадаются. Знаешь, давай подождём ещё месяц. Пусть «Пеликан» прибудет в порт, мы его проверим и тогда уже решим, что будет дальше.

Рене затянулся и поймал тяжёлый взгляд Ротгера.

– Если ты хоть на долю прав, то тогда зачем им это представление?

– Зачем, зачем. Отвести внимание от чего-то существенного. Ведь как для нас заманчиво: обрубить денежный приток, а потом уже разбираться, кто виноват и что замышляет.

– Поздно бы не было, ― буркнул старик, закрывая папку.

Раньше, в прошлой жизни, книги были неотъемлемой частью их жизни. Мари ещё помнила те тёплые вечера, когда они с сестрой сидели у камина, а мама читала им вслух. Иногда это были приключения, иногда романтические душещипательные истории, но больше всего Мари нравились записки путешественников. Истории о далёких землях, о чужих народах и о зачастую пугающих обычаях. Что может быть интереснее неизвестности, таящийся за порогом уже изведанного?

Книга лежала на столике и манила своей обложкой. Девушка каждый раз, проходя мимо, оглядывалась на неё и вздыхала. Последний раз она читала… Когда? Казалось, сотни лет назад. Иногда, если мистера Кафера не было дома, и с делами было покончено, она брала какую-нибудь книгу и на несколько минут погружалась в новую историю.

Вот и теперь, закончив уборку, Мари подошла к столику и коснулась мягкой бархатной обложки. Ведь нет ничего страшного в том, чтобы просто открыть. Она же не будет её забирать с собой. Просто почитает. Всего пару страниц.

Это оказалась история о путешествии Эриха Ванрига к Зимнему пределу на илларете. Мари неплохо читала и писала на нём, поскольку отец все свои записи вёл на этом, уже мёртвом, языке. Илларет казался ей причудливым нагромождением гласных при скудном наборе согласных. Певучий древний язык, на котором ещё четыреста лет назад говорили немного, а нынче только врачи да некоторые алхимики ведут свои записи.

Мари открыла первую страницу. Было в этом что-то таинственное ― новая книга, за обложкой которой таится история о чужих далёких землях, густых непроходимых лесах, трудных подъемах в горы, белых снегах на вершине, невиданных зверях, чьи следы попадались путешественникам. Вот они наткнулись на поселение людей, которые всю жизнь прожили в горах. Они жили в хижинах из звериного меха, а всё их существование крутилось вокруг охоты и разведении рунных овец. Целая жизнь, прожитая кем-то другим.

Мари вздрогнула, когда на плечо легла рука. Она обернулась, встретившись взглядом с мистером Кафером.

– Сэр, простите, я не хотела…

– Ты умеешь читать?

Он протянул руку, и Мари безропотно вложила в нее книгу.

– Да, сэр.

– И на илларете?

– Да, сэр.

Мистер Кафер посмотрел на страницы и протянул книгу обратно.

– Читай.

– Простите, я не должна была брать её без спросу…

– Читай!

Голос его был тих, но тон и интонация, с которой это было сказано, пугали. И смотрел на неё так… Она даже не смогла подобрать слова, чтобы описать это выражение. Гнев, подозрение и непривычная жёсткость. Мари опустила глаза и внезапно севшим голосом принялась читать:

«… У народа, что живёт на краю Зимнего предела вместо печей или каминов в центре хижин выложен камнем очаг. На нём они готовят еду, от него же и греются. Еда их простая, но сытная. В условиях, когда снег лежит больше семи месяцев в году, им приходится есть много мяса и жира. Однако они не чураются грибов и ягод, которые в небольшом количестве можно собрать в горных лесах…»

– И где же ты так хорошо научилась читать на илларете? ― прервал чтение мистер Кафер.

Он говорил холодно, отрывисто и зло. Может, эта книга ему чем-то дорога?

– Мой отец меня научил, сэр.

– Он тоже умеет читать?

– Конечно, сэр. Он умел читать.

– А ты мне часом не врёшь?

– Нет! Почему вы так решили? Меня действительно научил отец! Отчего мои слова вам кажутся ложными?

Мистер Кафер схватил её за руки, книга полетела на пол. Теперь их лица были совсем рядом, и его разгоряченное дыхание шевелило выбившиеся из узла волосы.

– Отчего? Где простая девчонка из Грязного квартала научилась изъясняться на илларете?

– Меня научил отец, сэр!

Жесткие пальцы впились в руки ещё сильнее.

– Не ври мне! Кто ты?

– Мари Энгель. Я не вру!

– И что же ты делаешь в моём доме, Мари Энгель?

– Работаю. Мистер Кафер, мне больно! Я не знаю, чего вы хотите!

Этот холодный чужой взгляд не был милосердным, не было в нем прежней иронии. Мари вдруг стало очень страшно ― ему ничего не стоит сломать ей руку или свернуть шею.

– Чего я хочу?! Ответь правду, кто ты?!

– Чем хотите поклянусь, я Мари Энгель. Родилась и выросла в Рейне, на Бежниковой улице! И никогда не совершала порочащих меня поступков.

Мистер Кафер лишь поморщился, словно ему было больно слышать такой ответ.

– И как же Мари Энгель с Бежниковой улицы оказалась в Грязном квартале?

– Как и многие, сэр. Из-за нужды и несчастья.

Мари закусила губу. В конечном счёте она не обязана в деталях рассказывать о позорном состоянии их семьи.

– Ну, продолжай! ― он в очередной раз сильно её встряхнул.

Она рассказала. Всё-всё. Не хотела, но слова сами лились из неё. Как и слёзы. И не было никаких сил сдержать ни то, ни другое.

Рене с трудом смог выдохнуть, он всего лишь слегка надавил, а на него выплеснулась целая гамма эмоций. Он уже не слышал, что говорит девушка, и не знал где его эмоции, а где чужие. До того, разозлённый чужим страхом, он явно перегнул палку в своих подозрениях.

– Стой, подожди, ― Рене осторожно сжал хрупкие плечи. ― Тише, я верю тебе. Верю.

Она умолкла, но слёзы так и продолжали литься из глаз. Да уж, надавил. Рене не любил женские слёзы: что делать с плачущей женщиной, он не представлял.

Провёл по её щеке, стирая мокрую дорожку.

– Прости. Я был к тебе несправедлив.

Она всхлипнула, словно ребёнок, которого обидели. И глаза эти её ― большие, зелёные, блестящие от слёз. Рене провёл пальцем по второй щеке.

– Успокоилась теперь?