— А мой сыр протухнет на сыроварне? — поддержал Мафальда Прунето.

— А мои оливки покроются плесенью? — подал голос Сесто Фиссаджи.

— …Тогда мы будем знать, что это нам наказание за то, что впустили в наш круг демонов в обличии младенцев, — заключил Фасколо, одним глазом злобно поглядывая на священника.

— О, Мадонна, защити нас от чудовищ и гоблинов, — изрек Сперато.

Споры и ругань продолжались до самого рассвета, пока толпа наконец не разошлась.

В деревне искали объяснения этой истории, гипотезы множились. Ничего подобного здесь раньше не видали. Очень скоро поставили под сомнение моральные устои мамы и папы.

Поговаривали о том, что папа непотребным образом сожительствовал со свиньей. Некоторые обвиняли его в интимных связях с гомосексуалистами.

Маме досталось и того хлеще. Правда ли, что Джакомо Мелетти видел, как она спаривается в бараном? Или это была овца? Чем дальше, тем больше тянуло на экзотику: предлагались антилопа и буйвол, но самые продвинутые из жителей напоминали прочим, что эти животные в нашей местности не водятся. А если и водятся, их все равно никто не видел, кроме балабола и не вполне надежного свидетеля, алтарного мальчика Донателло Манчини.

Мамины отношения с падре Франческо, приходским священником, тоже вызывали вопросы. Разве их не застукали в звоннице висящими на колокольных веревках? In flаgrаntе[4], возле главного престола? Может, рождение чудовища есть наказание этой парочке за надругательство над обетом безбрачия и супружеской верностью? И не нужно ли сообщить обо всем епископу?

А еще маму обвиняли (я уверена, что безосновательно) в том, что она спала со своими сыновьями Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе и Сальваторе.

Слухов было столько, что я бы их не запомнила, если бы через много лет мне не пришлось пережить все это снова. Впрочем, я опять забегаю вперед.

Какова бы ни была причина наказания (а это, вне всякого сомнения, было наказание), следствие было налицо: Изабелла Фьоре произвела на свет чудовище с двумя головами и одним туловищем.

Даже мамино природное хладнокровие заметно изменило ей, когда она увидела, каким плодом разродилось ее чрево. Сперва она подумала, что это галлюцинация, вызванная болевым шоком или дьявольским коктейлем из лекарств, которыми ее поила повитуха Маргарита Дженгива.

— Господи Иисусе! Что за черт? — воскликнула мама.

— Это младенец, с которым немножко не все в порядке, — ответила я. Меня наконец-то пустили наверх, посмотреть на новорожденных братиков.

Пытаясь смириться с уродским видом близнецов, завернутых в одеяльце, я очень серьезно спросила:

— Ты уверена, мамочка, что правильно смешала ингредиенты для микстуры?

Папа стыдливо опустил голову. Он чувствовал, что тоже повинен в трагедии. Впрочем, не в его характере было долго о чем-либо раздумывать, и вскоре он продал весьма прилизанную версию рождения близнецов в «Сицилию», главную газету города Катаньи, дополнив текст фотографиями. Это принесло ему мимолетную славу и несколько сотен лир.

Увы, публикация статьи в газете привела к попытке похищения близнецов цыганами из Венецианского цирка. Как выяснилось, они хотели показывать мальчиков за деньги во время своих выступлений. У них ничего не вышло, и я горжусь тем, что это лишь благодаря моей храбрости и бдительности.

В тот день, о котором идет речь, я сидела на крылечке и наблюдала за близнецами, которые спали в своей колыбельке. И тут во двор вошли два странных человека. На них были пестрые штаны с рюшами, блестящие башмаки и остроконечные шляпы. Я никогда раньше не видела на ферме таких типов.

Я долго разглядывала их, пока они шли ко мне.

— Вы кто? — спокойно спросила я.

— Не бойся. Мы пришли, чтобы забрать малышей. Твоя мама говорит, что так надо. Пойдем, ты отдашь их нам.

— Не отдам, — дерзко ответила я.

Один из них хотел было взять колыбельку.

Я тут же прокусила ему руку. Он подпрыгивал от боли, кровь капала на землю, и человек говорил какие-то непонятные слова. (Мама не позволяла ругаться на кухне.)

Я вцепилась в колыбельку и стала звать на помощь. От моих криков проснулись близнецы, и к моему голосу прибавились их недовольные визги.

Второго мужчину это не остановило, и он попытался вырвать у меня колыбельку, но я повисла на ней и продолжала орать.

Наконец из коровника выскочил папа. Одной рукой он застегивал штаны, в другой держал вилы. Он кинулся к похитителям, и те при виде блестящих зубьев бросились наутек.

С тех пор мы ни на секунду не оставляли близнецов без присмотра, а мне еще долго снились страшные люди в пестрых одеждах. И в цирк я никогда не ходила.

К сожалению, мама так и не смогла перебороть отвращение к близнецам. Настоящей матерью для маленьких уродцев стала я. Перекраивала детские вещички, которые сшила, когда мама была беременна, меняла подгузники.

Когда мне было двенадцать. Папа Фьоре исчез.

В те годы на Сицилии исчезновение людей было обычным делом. Их тела никогда не находили.

Они попадали в закладку новых дорог, железнодорожных путей или зданий; их прятали в заброшенных колодцах или шахтах, расчленяли и скармливали собакам, растворяли в ваннах с кислотой.

Такие исчезновения называли lupara bianco, или «белая смерть»: так мафия избавлялась от людей, которые становились опасны, неудобны или доставляли много хлопот.

Случаи lupara bianco были особенно мучительны для родственников, потому что трудно было понять, исчез любимый человек по собственному почину или принудительно. Как знать?… И эти докучливые сомнения никогда не рассеивались до конца.

Несколько дней мама отказывалась верить в папино исчезновение. Тут какая-то ошибка, говорила она. Он не был связан с мафией. Но через неделю и ей пришлось признать то, что другие уже знали: он пропал и больше не вернется. Я знала, что он мертв. Он ни в коем случае добровольно не расстался бы со своим высоким колпаком, который я нашла во дворе в день его исчезновения.

Несмотря на то что папино тело не нашли, мама договорилась о пышных похоронах и всех нас нарядила в черное. Четырехлетних близнецов облачили в костюм с тремя штанинами и в черные треуголки. Их уговорили семенить рядом с гробом и играть роль талисмана. Они не обронили ни слезинки.

Чтобы выглядеть сообразно случаю, мама рыдала от горя, которого не испытывала, ей даже удалось весьма впечатляюще рухнуть в обморок у самого края могилы и изобразить непереносимую муку, скрыв лицо за густой вуалью.

Луиджи, Леонардо, Марио, Джулиано, Джузеппе и Сальваторе хоть и несли гроб, умудрялись все время шутить. Я сжимала в кулаке папин колпак и скорбела в одиночестве.

Впрочем, жизнь продолжалась, и месяца через три на fattoria стали захаживать поклонники, ведь мама была богатой вдовой и могла, согласно молве, удовлетворить мужчину, не только наполнив его кошелек.

Пробы шли все жаркое лето 1927 года. Старших сыновей не было — они работали в поле. Гуэрру, Паче и меня отсылали из дома, когда приходили мамины женихи.

Претендентов принимали строго по расписанию — утром, днем и вечером. Когда кончалось отведенное им время, они выходили fattoria, обливаясь потом, отирая лоб носовыми платками и разглаживая смятую одежду.

Мы сидели на воротах и смотрели, как они приходят и уходят: судья, член местного совета, аптекарь, свечных дел мастер. Всем им здорово досталось.

И вот как-то в среду утром, во время школьных каникул, явился новый соискатель: он был нездешний и гораздо моложе своих предшественников. Даже моложе мамы.

Как всегда, прежде чем впустить его в дом, мама выгнала на улицу меня и малышей. Но на сей раз случилось нечто необычное. Очень скоро мы услышали какие-то звуки: сначала — рвущейся материи, потом как будто мебель возят по полу или швыряют по комнате; все это сопровождалось повизгиванием и ударами.