Сегодня он сказал, что я свожу его с ума. Назвал меня волнующей женщиной. Интересно, это правда? Могу ли я быть соблазнительной?

Мне вдруг ужасно захотелось посмотреть на себя голую. Я лишь однажды раздевалась перед посторонним — перед Бартоломео много-много лет назад. Я тогда была гораздо моложе и привлекательнее телом. К тому же было совсем темно.

Предположим, Англичанин увидит меня голой. Что он подумает? Внутренний голос подсказывал мне, что Англичанин из тех мужчин, которые настаивают на освещении. Я читала в женских журналах, что многим мужчинам это нравится.

При одной мысли об этом я покраснела от стыда.

Что будет, если он меня разденет? И разрешу ли я? Я быстро сняла жакет и туфли. Потом расстегнула платье и, поведя плечами, добилась того, что оно само сползло на пол.

Немного осмелев, я включила радио. «О lа vа, о lа sрасса!»- пропело оно, и я закружилась по комнате в такт музыке. Танцуя, поймала свое отражение в длинном, до пола, зеркале. В прямоугольнике света от лампы в коридоре я увидела, что предплечья у меня белые и рыхлые. Я повертелась на месте и взглянула на свой профиль, предварительно выпрямившись и сделав глубокий вдох.

Потом стянула комбинацию через голову и уже начала складывать ее, но, вспомнив, что стараюсь выглядеть соблазнительной, повертела ею над головой и кинула через плечо.

Под комбинацией был заношенный серый корсет, над резинками чулок нависали жирные бедра. Как я ненавижу эти бедра!

Не сдаваясь и продолжая играть роль кокетки, я легла на кровать и принялась болтать ногами под музыку. Медленно отстегнула чулки и стала скатывать их вниз по ногам.

Снова встала, освободилась от корсета и наконец обнажилась полностью. Тут же выпятился живот, потому что теперь его ничто не стягивало. Груди свободно обвисли и стали размером с гигантские арбузы.

Я скрестила руки на груди и подперла свои буфера, представляя, как Англичанин гладит их, целует, пощипывает соски. Я вздохнула.

И вдруг, очнувшись от грез, задрожала мелкой дрожью. У меня возникло стойкое ощущение, что за мной подглядывают. Может быть, это он, Англичанин?

Повернувшись к окну, я увидела синьора Риволи, банковского служащего из дома напротив. Он стоял на балконе и наблюдал за мной в бинокль.

Я опустила штору и быстро напялила всю одежду.

Да, прекрасным мое тело не назовешь, но ему придется стать таким.

Наконец настал понедельник. Когда я проснулась, в моем желудке порхали бабочки с синими, розовыми и малиновыми крылышками.

Я встала, сбросила ночную рубашку и нагишом отправилась на кухню. Повязала фартук с оборочкой, чтобы меня не забрызгало, и занялась приготовлением тасси для второго завтрака — божественного фасолевого супа. Я подсознательно готовила себя к тому, что должно было случиться. Медленно, но верно моя скрытая сущность выбиралась из доспехов и готовилась к свободе. Не могу объяснить, почему это было так. Но это было так же естественно, как пение птиц и спаривание свиней.

Медленно и тщательно, напевая себе под нос, я очистила фасоль, которая вымачивалась всю ночь. Иногда я вдруг начинала беспричинно улыбаться.

Когда фасоль была готова, я сложила ее в большой керамический pentola[20] со свежей водой, фенхелем и морской солью. Довела до кипения, а затем оставила вариться до размягчения. Это заняло много времени.

Пока варился суп, я собиралась на работу. Занялась туалетом в общей ванной. Стояла в небольшой ванне, по-прежнему напевая, и выжимала воду из губки на лицо, шею, руки, грудь, живот и ноги. Какое счастье, что сегодня есть вода! Я хорошенько вытерлась и побрызгала духами на свои безразмерные телеса.

Тучный синьор Плачидо, живущий этажом выше, яростно дергал за ручку. Ему не терпелось воспользоваться ванной.

— Долго вы будете занимать ванную? — кричал он.

Я не обращала на него внимания. Когда была готова, и ни минутой раньше, я вышла, придерживая полы халата и распространяя вокруг себя облако духов. Синьор Плачидо, чихая, промчался по коридору в ванную.

Я вернулась на кухню, чтобы помешать шасси, который весело побулькивал на огне. В то утро даже шасси был счастлив. Воздух был напоен восторгом.

Одевалась я очень старательно: розовый костюм-двойка, купленный весной пятьдесят пятого года по случаю визита мэра в библиотеку. Все его очень нахваливали. Даже директор. А он обычно не расточает комплименты сотрудникам. И меньше всего — мне. Да, получилось недурно. Розовый безусловно придает нежности моему цвету лица. Разумеется, я не забыла про новый корсет. Как и обещала продавщица, он заметно подтянул и приподнял некоторые части моего тела.

Я снова помешала содержимое горшочка. Очень важно не дать фасоли прилипнуть ко дну и подгореть.

Потом я причесалась. Свежий перманент смотрелся весьма недурно.

Я собиралась выбросить свои ботинки с меховой опушкой. Лучше надеть хорошие туфли, почти новые. Они отлично смотрятся с розовым костюмом. Больше похоже на деловую женщину, чем на библиотекаршу. Синьор Риволи наслаждался моим видом с помощью зеркала. Я заметила его отражение и задернула шторы. Любопытный Том!

Фасоль стала мягкой. Теперь ее можно растереть ложкой о стенки реntоlа. Я зачерпнула немного, осторожно подула и попробовала.

— Не обожги язык, Роза. И не пролей на костюм, — сказала я себе.

Еще немножко соли. Щепотку черного перца. Подлить оливкового масла. Восхитительно. Получится очень питательный завтрак, если добавить пару кусочков раnе rimacinato и, пожалуй, немного овечьего сыра. Вот теперь я почти готова.

Только чуточку помады. Вот так. Превосходно. А теперь прикроем все это стареньким плащом.

Отличный выдался денек. Розовая дымка на деревьях вдоль виа Рома была такого же сочного цвета, как и мой костюм. Деревья покачивались на ветру, отдавая этому ветру миллионы свежих лепестков, которые летели мне в лицо и оставались в волосах, делая меня похожей на перезрелую невесту.

Поднимаясь по ступенькам библиотеки, я вся дрожала. Прошлая жизнь казалась мне подготовкой к этому дню.

Когда я вошла, швейцар Крочифиссо аж присвистнул от восхищения. В комнате отдыха я вдруг испугалась остаться без верхней одежды. Сняла плащ и снова надела. И опять сняла. Глупо. Не могу же я весь день сидеть в плаще. И сходить домой переодеться тоже не могу. Лучше всего вести себя в нарядной одежде спокойно и естественно.

Как смеялась Констанца, увидев меня прячущейся за каталожным шкафом в цоколе!

— Боже мой, синьорина Фьоре! Вы сегодня просто красавица! По-моему, вы воспользовались помадой. А этот розовый костюм! Очень красивый. Сегодня что, какой-то особенный день? Вы кого-нибудь ждете? Может, мужчину? Иностранца? Кого-то, кто хочет посмотреть рукописи?

И она ушла, неестественно смеясь, чтобы с некоторой долей преувеличения сообщить другим девушкам о Новом Облике синьорины Фьоре.

Я заперлась в комнате отдыха и долго смотрела на свое отражение в зеркале. Я выглядела смешно. Из зеркала на меня глядело толстое глупое накрашенное лицо.

— Дура, — сказала я себе, и глаза мои наполнились слезами. — Ты превратила себя в посмешище. Посмотри на себя. Ведешь себя, как подросток. В твоем-то возрасте. Теперь им есть над чем похихикать.

Я упала на диван и дала волю слезам.

Мое самобичевание было прервано стуком в дверь.

— Синьорина, — послышался голос, который я сразу узнала, — вы здесь? Мне сказали, что вы должны быть здесь. Не могли бы вы выйти и показать мне рукописи? Сегодня понедельник. И разрешение у меня с собой. Выходите, синьорина. Пожалуйста, выходите.

Я вытерла слезы и ущипнула себя за щеки, чтобы вернуть им утраченный румянец.