Дон Умберто и его сообщник быстрыми шагами прошли через весь город к пьяцца Сан-Антонио. Спрятавшись в укромном местечке возле автобусной остановки, они стали поджидать Бартоломео. Единственным звуком был рев мотора подъезжавшего автобуса. За рулем сидел один из многочисленных двоюродных братьев Варезе. Когда придет время, он скажет, что ничего не видел. На остановке не было ни души. Никто в Кастильоне не рискнул бы помешать дону Умберто. Те, кому нужно было ехать, предпочли отложить поездку до утра.

И тут появился Бартоломео. Он быстро бежал со стороны пьяцца Лаура. На бегу оглядывался — не угрожает ли ему опасность? Он знал, что отец бросится в погоню вместе со своими помощниками. Но никого не было видно. Нужно поскорее уехать, пока его не нашли. Он собирался отправиться в путь гораздо раньше, пока отец еще принимал семью Бакки. Но время промелькнуло незаметно, и было поздно. Оставалось надеяться, что не слишком.

Бартоломео уже видел автобус. Он пришел строго по расписанию. До него рукой подать.

Нужно только сесть в него и уехать из Кастильоне в безопасное место, на материк, а оттуда — в Чикаго.

Двери автобуса были открыты. Бартоломео уже собирался подняться по ступенькам. Но тут из темноты вышел отец. Бартоломео даже не успел испугаться. Только увидел тихую злость в отцовских глазах и блеск лезвия, прежде чем его глаза налились кровью, и он ослеп.

Тело рухнуло на землю; кровь хлестала из раны, заливая камни мостовой. Водитель автобуса закрыл двери и уехал как ни в чем не бывало.

Был апрельский день 1958 года. День шквалистого ветра и тяжелых капель, затекавших за воротник плаща.

Повсюду распустились разноцветные зонтики, выглянуло солнце, и все были счастливы. Голуби хлопали крыльями и ворковали; на тротуарах поблескивали лужи; собаки принюхивались к свежим запахам. Дул ветер.

Бедная промокшая Роза. Зонтик то и дело норовил вырваться из рук. Было тяжело одновременно нести и его, и сумки с рынка. Нет, свежие яйца я не уроню ни в коем случае. И цветную капусту тоже. И деликатесного розового тунца, завернутого в бумагу; его шелковистая кожица так нежна на ощупь.

Само собой разумеется, на рынок я ходила рано утром, перед работой, пока все свежее, еще не захватанное домохозяйками. Я любила эти еженедельные походы на рынок, когда можно выбрать из россыпей даров природы то, что приглянется. Аромат свежего гороха и базилика смешивался с запахом мяса в мясном ряду, напоминая мне о жизни на ферме.

Прошло всего два года после продовольственных бунтов в городе, когда из-за вооруженных разборок между враждующими мафиозными кланами прекратились поставки свежих продуктов.

Товаров не хватало, в нашу жизнь вошли длиннющие очереди, и мне частенько приходилось вступать с кем-нибудь в схватку из-за тушки кролика или пучка морковки. Это были поистине черные дни.

Колокола церкви Святого Доминика пробили без четверти девять. Надо поторапливаться. Мне нельзя опаздывать. Нет. За двадцать пять лет я не опоздала ни разу. И я пошла быстрее. В туфли залилась ледяная вода. Теперь я весь день прохожу в мокрых чулках.

Держа в руках многочисленные сумки, я боролась с входной дверью. Потом сложила зонтик и поставила его в специальную подставку рядом с его обсыхающими собратьями.

— Buongiorno, Крочифиссо, — поприветствовала я вахтера, читавшего заголовок в «Il Giornalе»: «Мафия: вскрылось новое мошенничество».

— Buongiorno, синьорина Роза. Che tempo![17]

— Si, Крочифиссо. С’е la primavera[18].

Я начала с учета книг. Работы было много. Но почти сразу же меня отвлекла Констанца.

— Scusf[19], синьорина Роза, — сказала она. — Да?

— Там пришел один иностранец.

— И что?

— Он хочет взглянуть на рукописи.

— Но сегодня вторник, Констанца.

— Я ему говорила, синьорина. Но он иностранец.

— И что? — повторила я.

— Он просит и просит, синьорина. Никого не слушает. Только твердит: «Я посмотрю рукописи сейчас».

— Хорошо, Констанца. Я сама им займусь, — сказала я. — Но ему придется подождать. Мне нужно сперва закончить вот с этим.

Я продолжила вносить цифры в учетную книгу, а беззаботная Констанца, стуча вульгарно высокими каблуками, удалилась вверх по витой лестнице, ведущей из цоколя на верхние этажи.

Через час, когда я собрала все бумаги, учетные книги, линейку, остро отточенные карандаши и резиновый ластик, я вспомнила, что нужно заняться иностранцем. Но я никогда ничего не бросала сделанным наполовину.

Я взглянула в глаза иностранца. Они были цвета океана — скорее бирюзовые, чем синие, — и блестели, как солнечные блики на воде. Никогда не встречала глаз обманчивее. Я сразу поняла, что должна быть очень осторожной.

Помнится, у него тогда были маленькие усики, прикрывавшие верхнюю губу; разговаривая, он показывал плохие зубы.

Нос у него был торчком, каштановые волосы ухоженные, но немного тонковаты. Я представила себе, как эти шелковистые волосы нежно касаются моей обнаженной плоти, скользят по позвоночнику и по ложбинке между грудями. Может, это было предчувствие? Я поежилась.

На иностранце был легкий льняной костюм и дорогущие коричневые ботинки, гладкие и блестящие, как тающее мороженое. От него божественно пахло шикарным одеколоном и бренди. Во мне зашевелились какие-то странные чувства.

Он сразу же одержал надо мной победу, Одним-единственным завораживающим взглядом. Он хорошо знал женщин и по привычке делил их на типы. Позже он признался, что мой убогий внешний вид не скрыл от него глубокую и чувственную натуру. Может быть, слегка пересохшую, как русло реки весной, но не безнадежную.

— С добрым утром, синьорина, — произнес он на безукоризненном итальянском с легким английским акцентом. — Мне сказали, что вы — хранительница рукописей.

— Да, синьор.

— Позвольте представиться. Рэндольф Хант. Я ученый, синьорина, и пишу книгу о кулинарных традициях разных областей вашего прекрасного острова. В настоящее время я изучаю вопрос о том, как повлияли на сицилийскую кухню греки, финикийцы, римляне, арабы и норманны. В ваших архивах наверняка есть древние рукописи Митека, Архестрата, Дионисия и других авторов, в которых описывается история итальянской кухни, начиная с пятого века до нашей эры.

— Да, синьор. Национальная библиотека гордится тем, что в ее фондах есть все эти труды, и не только они. У нас очень редкая и полная коллекция.

— Можно мне их посмотреть, синьорина? Они очень пригодятся в моей работе.

— У вас есть разрешение?

— Разрешение?

— Да, синьор. Разрешение от Департамента истории культуры.

— Мне о нем никто не сказал.

— Если у вас нет соответствующего разрешения, синьор, я боюсь, что не смогу вам помочь, — сказала я и повернулась, собираясь спуститься обратно в цоколь.

— А как мне его получить, синьорина?

— Обращайтесь в министерство, синьор. Всего доброго.

— До свидания, синьорина. Спасибо за помощь.

Иностранец бросил на меня прощальный взгляд, от которого я вся покрылась испариной, и повернулся, чтобы уйти. Но, не дойдя до входной двери-вертушки, он вернулся.

— Синьорина!

— Да, синьор?

— Вы даже представить себе не можете, как бы мне хотелось немедленно заняться с вами любовью.

Я вспыхнула и под хохот Констанцы буквально скатилась в цоколь по винтовой лестнице. Никому на свете — ни сослуживцам, ни вахтеру, ни студентам университета, ни постоянным читателям, даже почтальону и молочнику — она не рассказала о пикантной сцене, разыгравшейся между синьориной Фьоре и бесстыжим иностранцем.