В ту ночь я никак не могла уснуть, что случалось со мной крайне редко. В три часа я уже была на своей маленькой кухне — готовила formaggio all’ Argenttera.

Я обжарила с чесноком кусочки сыра качка-вал, пока они не расплавились, потом залила виноградным уксусом, добавила свежий орегано и выложила их на тоненькие ломтики деревенского хлеба. От великолепного запаха плавленого сыра с чесноком проснулись все жильцы. Дети заплакали от воображаемого чувства голода, собаки завыли, мужья потребовали от жен немедленно приготовить им то же самое и пугали тем, что сейчас же уйдут ко мне. В ответ жены прокляли меня вместе с моим кулинарным искусством и потребовали не мешать им спать.

Мой попугай Челесте был страшно недоволен тем, что его не вовремя побеспокоили, и выразил свое возмущение серией приглушенных кудахтаний, криков и скрипов, раздававшихся из накрытой платком клетки.

Косая бакалейщица и ее муж, оба старше ста лет, не были разбужены этой какофонией, потому что, на мое счастье, не спали. Последние восемьдесят лет они по вторникам занимались любовью, и тот вторник не был исключением.

Опустив зубы в стакан, рядом с мужниными, Бабуля Фролла сказала:

— Можешь быть уверен, bello, наша Роза что-то замышляет, потому что за двадцать пять лет, прошедшие со дня ее приезда, она ни разу не испытывала потребности срочно, в три часа ночи, приготовить formaggio all’Argentíera.

Прежде чем забыться сладким послеоргазменным сном, милая старушка отметила про себя, что прямо с утра нужно прояснить причину моих страданий.

Но мне не помогла даже готовка. Я снова улеглась в постель, снова вертелась и ворочалась, в который раз вспоминая сцену между мной и Англичанином. Щеки продолжали пылать. Я вся горела, и даже холодный апрельский воздух не остудил мой жар, когда я распахнула окно.

Наконец, уже на рассвете, сон все-таки сморил меня, и мне снились прелюбопытные сны, от которых я проснулась в поту, изможденная и задыхающаяся.

В первом сне я, как обычно, перед работой отоваривалась на рынке, но была абсолютно голой. Продавцы отпускали в мой адрес непристойные замечания, домохозяйки хихикали. Напрасно пыталась я прикрыться корзиной с покупками, когда бежала с пьяцца Сан-Доменико по виа Бандьера.

Булыжники на каждом шагу впивались мне в ноги, мое пышное тело колыхалось и ходило ходуном.

В конце виа Бандьера стоял какой-то человек. Когда, задыхаясь и спотыкаясь, я подошла ближе, оказалось, что это Англичанин. Он впился в меня своим насквозь пронизывающим взглядом, и как я ни старалась оторвать от булыжников свои босые ноги — они словно вросли в мостовую. Я стояла как статуя, и Англичанин подошел ко мне. Подошел так близко, что я чувствовала его запах: едва уловимый, но неотразимый аромат мужчины.

Англичанин стоял так близко, что прикасался к моей груди. Воздух, заполнявший небольшой зазор между тем местом, где кончалась я и начинался он, казался колючим и потрескивающим.

Я помню, как изо всех сил боролась со сном, пытаясь проснуться от ночного кошмара, словно мумия, рвущаяся из бинтов. Наконец мне удалось открыть глаза. Вообразите мой ужас, когда я увидела, что в ногах моей кровати стоит совершенно голый Англичанин.

Крик застрял у меня в горле. Тишина заполнила весь мир размером с комнату. Англичанин очень аристократично шмыгнул носом, под вздернутой верхней губой блеснули в полутьме его желтоватые зубы.

Он приподнял покрывало на моих ногах и нырнул под него. Кровать вдруг словно раздвинулась и стала длиной с улицу. Я наблюдала за холмиком, который был Англичанином и подползал под покрывалом все ближе и ближе.

Он приближался медленно, но верно, не останавливаясь, по самой середине кровати.

Блестящее покрывало то приподнималось, то опадало.

Мои глаза следили за этим движением. Мне даже хотелось, чтобы все произошло, и исчезли страх и напряжение.

Оно приближалось, медленно и неотвратимо, и я могла только ждать. Мне приходилось силой заставлять себя дышать.

Наконец он добрался до моих ног. Его рот (а это безусловно был рот, влажный и теплый) накрыл собой один из моих пальцев и стал его сосать. Что-то похожее на стрелу арбалета пролетело по венам на моих ногах и взорвалось, рассыпавшись звездным дождем в области ягодиц.

Рот продолжал работать, поигрывая языком между моими пальцами, в самых нежных местах, и переключаясь на соседние пальцы.

Потом язык скользнул по подошвам ног, словно не мог выбрать между правой и левой, а я корчилась от щекотки и тщетно пыталась увернуться.

Потом ко мне прикоснулись руки. Прохладные и сухие. Небольшие и с маникюром.

Они ритмично гладили мои ступни, после чего стали пробираться дальше, по лодыжкам — к икрам, и их прикосновения были такими нежными, что я невольно замурлыкала, как крупная кошка.

Руки поласкали мои колени, отправились дальше — к внутренней стороне бедер, задрали ночную рубашку и раздвинули мои ноги. Я едва дышала. Руки обволакивали мои бедра, словно легкий ветерок, словно желтковый мусс.

Затем в работу включились пальцы. Я чувствовала, что именно кончик пальца проходится вверх-вниз по моим бедрам, потому что он щекотал меня ногтем. Но к этому моменту я уже утеряла всякое желание сопротивляться. Мне хотелось лишь одного: чтобы эта пытка никогда не кончалась.

Нежные пальцы уже добрались до секретного местечка у меня между ног, раздвинули шелковистые волосики и поглаживали складки плоти. Я стонала тем громче, чем энергичнее, нежнее и настойчивее давили, ощупывали и массировали пальцы. Стоны все нарастали, пока не заполнили все квартиры, второй раз за ночь разбудив жильцов.

Вдруг раздался безжалостный стук в дверь. Он ворвался в мой волшебный сон и выдернул меня из него, чего мне вовсе не хотелось.

Попугай ответил на этот стук гениальной имитацией собачьего лая.

В дверях стояла тщедушная бакалейщица Бабуля Фролла в халате на голое тело. Ее руки были сложены на груди, а единственный зрячий глаз возбужденно горел.

— Скажи, Роза, — прошепелявили ее десны, поскольку она не успела водрузить на место зубы, — во имя Пресвятой Девы Марии, защитницы спящих невинных душ, что здесь сегодня творится?

Снова очутившись в своей постели, я безуспешно пыталась вернуться в сон, но он, увы, рассеялся.

На следующий день я снова работала в цоколе. После бурной ночи, выпавшей на мою долю впервые за двадцать пять лет, я пребывала в дурном расположении духа. Состояние усугублялось тем, что мне было мучительно стыдно смотреть в глаза соседям.

От мрачных мыслей меня отвлекла Констанца, вызвав в приемную: вернулся Англичанин, на сей раз вооружившись разрешением.

Закончив работу по каталогизации, я подошла к стойке, облокотившись на которую Англичанин напоказ флиртовал с Констанцей и остальными легкомысленными сотрудницами, которых директор набрал, несмотря на мои замечания, что они непригодны для библиотечной работы.

Стоило Англичанину взглянуть на меня, как я тут же залилась ярчайшим румянцем. Я боялась, что по моим глазам он догадается о содержании снов, которые снились мне той ночью. Он явно знал, что все это время я думала о нем. Ведь он именно так и планировал.

— С добрым утром, синьорина, — сказал он, целуя тыльную сторону моего запястья. Его усы покалывали нежную кожу. Я снова вспыхнула и отняла руку. Но Англичанин успел ухватиться за один палец и, пока говорил, поглаживал его. — Синьорина, я получил разрешение, — сообщил он и широким жестом извлек документ из нагрудного кармана.

Я подозревала, что так и будет.

— Вижу, синьор, — ответила я и вернула документ.

— Теперь все в порядке? — спросил он.

— По-моему, да.

— Тогда пойдемте, синьорина. Ведите меня в свой цоколь, где вы прячетесь от мира. Ведите меня в свое логово, к своим драгоценным рукописям.