Мадейрос – тот просто тупо повторял: пора прорываться. В смысле, вдруг повезёт? А умереть не страшно, ведь имперский флот ничего не боится (ой ли?), и то, что коммодор до сих пор колеблется – только деморализует экипаж. Озвучивая сию храбрую тираду, пилот красовался. Родригес так и чувствовал распирающее его удовольствие говорить то, что коммодору придётся не по сердцу. Раньше, наверное, сильней опасался? Теперь же, когда крейсер заперт едва ли не навеки безучастной карантинной системой – можно ведь себя проявить, да? Самым-самым. И храбрым, и благородным, и сообразительным – настоящим коммодором. Благо, и ответственности никакой, ведь если Гуттиэрес на твою речь поведётся, гибель экипажа ляжет на его дряхлую совесть.

Алонсо полагал, что система «Карантин» должна иметь хоть какие-то слепые зоны, не всё пространство над Эр-Мангали равноценно перекрывать. Трентон отбросил и эту надежду. Перекрывает, твердил он. Да, полностью. Да, и над полюсами тоже. Испытания недвусмысленно показали. Да, Трентону известно, что земные аналоги оставляют слепые зоны над полюсами. Но это ксенотехнология, она не оставляет.

Коммодор Гуттиэрес, как показалось Родригесу, в наибольшей мере был склонен согласиться с версией Алонсо. Во всяком случае, выслушав её критику Трентоном, он заметно помрачнел. Возможно, до сих пор он держал её в уме, словно запасного туза в рукаве, позволявшего смелей рисковать судьбою «Антареса» ради спасения тех двоих, чьи показания по возвращении пригодятся на трибунале. Двоих-то спасли, но теперь уж не до стратегий судебной самозащиты: рукав оказался внезапно пуст.

У Родригеса тоже была любимая идея, которую он, однако, продумывал в основном самостоятельно, а на общее слушание вынес лишь однажды. Планета Эр-Мангали, на дальней орбите которой вертится и крейсер, и сама карантинная система, создающая всем трудности. Не сыщется ли на планете какого-нибудь ресурса против системы? Ему резонно возразили, что саму систему потому и применили к планете, что нет у неё ресурса, позволяющего противостоять.

Так-то оно так, настаивал он, но всё же планета намного обширнее звездолёта. Находясь на ней, наверное, и думать-то легче. На это ему ответил Трентон, и вновь очень по делу. Сказал, будет с точностью до наоборот. Планета создаст новые заботы, отвлекающие от центральной задачи. Она потребует адаптации к тем порядкам, которые на ней заведены колониальной администрацией и простыми людьми – горняками, отнюдь не большими приверженцами интеллектуальных занятий.

Что до широких просторов планеты сравнительно с ограниченным объёмом кают-компании, то проку от них тем меньше, что они будут только мешать. Мешать концентрации мысли, подбрасывать замещающие задачи, способствовать уходу от вопроса. В общем, на корабле додуматься до чего-либо путного надежда гораздо выше. Правда, на станции, безвременно разгромленной солдатами майора Домби, эта надежда была ещё солиднее.

9

Когда пошла вторая неделя интенсивных поисков выхода, Родригес, будто встряхнувшись от спячки, стал замечать долгие паузы в обсуждениях. Паузы были дольше самих обсуждений. Определённо, дольше. Идеи же либо не приходили, либо с натугой являлись, но такие скучные, что их даже лень было критиковать. Что за безразличие к собственной судьбе одолевало экипаж «Антареса»? Что за унылое потакание ненавистническим планам Альянса? Всего верней, в эту нудь и ленивую апатию выливался спрятанный от себя жуткий животный страх.

А потом – к общему облегчению – паузы в обсуждениях стали заполняться. Пришло второе дыхание? Принесло имперскому экипажу новую веру в свои творческие силы? Увы, Родригес не успел как следует порадоваться. Быстро сообразил, чем заполняются паузы. Не новыми идеями, это точно. Внешними формами, где идеи могли бы быть, если бы вдруг говорящего ими осенило. Словами, предназначенными для того, чтобы больше столь тягостно не молчать.

Вопрос «что нам делать?» отныне всё чаще подменялся другим «что ещё может случиться?». Отвечать на этот второй вопрос оказалось легко и просто, ведь случается-то что угодно и с любыми последствиями, но, это важно, помимо воли самого экипажа!

Из множества версий развития ситуации, в которую попал экипаж «Антареса» большинство почему-то связывалось с активностью майора Домби. Отчего так, если коммодор Гуттиэрес майора, вроде, переиграл? Оказалось, не навсегда. Всякая победа имеет срок. Да, коммодор отбил дурацкую атаку на капсулах. Да, отбил у майора двоих человек – из тысячи приговорённых Альянсом к дезинфекции через расстрел.

Но дальше? Дальше Гуттиэрес утратил инициативу. Как это получилось? Из-за падения эффективности, активности, страсти. Из-за того, что старик себя повёл слишком по-умному, не желая предсказуемо попадаться в смертельные ловушки Альянса. В смертельные? Нет, не попался – до сих пор так и не угробил крейсер. Но именно из-за этого фиксированного полууспеха – попался-таки всё равно.

Пошла уже третья неделя пребывания крейсера на орбите Эр-Мангали, когда к Гуттиэресу пришло запоздалое решение. Что, если отменить бдения в кают-компании? Вместе с совещаниями о дальнейших действиях, сильно смахивающими на клоунаду.

Кажется, к этому решительному шагу коммодора подтолкнул стажёр Лопес. Дурачина, как уяснил, что в качестве версий для обсуждения можно нести всяческую пургу, так и не пожелал её облекать в формы, мало-мальски терпимые для здравого смысла.

– Вдруг система «Карантин» заглохнет сама собой? – предположил парень. – Нам к такому повороту надо же быть готовыми.

Монарро, Мартинес, Эстебан, Альварес и Финьес немного через силу заулыбались. Парня похвалили за неувядающий оптимизм и предложили подумать ещё; у него ведь здорово получается. Хвалили, улыбались, а сами напряжённо поглядывали вокруг: вызовется ли кто следующий?

Как же так получилось, что вместо того, чтобы всерьёз напряжённо решать мыслительную задачу, эти люди предпочитают имитировать внешние стороны неуловимо внутреннего процесса? Не рано ли они вошли в штопор отчаяния? К чему эта входящая в обыкновение ложь? Это ведь ложь себе!

Ну, что следующий? Ага, вот Монарро прокашлялся, чтобы повторить слово в слово свой зажигательный спич об экранирующих материалах, убеждая остальной экипаж, что жизнь продолжается…

Но заговорил коммодор. Да таким голосом, что все надолго притихли.

– Достаточно, – сказал он. – Благодарю всех за озвученные интересные версии. Если есть в мире истина, то она, наверное, здесь прозвучала. Либо – не прозвучит уже никогда. Человеку свойственно ошибаться. На этом, – он, чуть сутулясь, поднялся с места, – я объявляю сегодняшнее совещание закрытым. И не только сегодняшнее. Вы славно напрягли свои незаурядные умы, пора отдохнуть. Эй, Мадейрос! – позвал он пилота, в этот день дежурившего в рубке.

– Да, мой коммодор? – отозвался тот после долгой заминки.

– Отныне кают-компания перестаёт играть роль командного пункта. Уберите лишнюю информацию со здешних экранов, – Гуттиэрес отвернулся от гаснущего на экране образа Мадейроса к остальным. – Из экипажа более никого здесь не задерживаю. У вас свободное время.

– Но… как?.. – заблеял было перепуганный Трентон, видать, прямо на ходу прикидывая какие-то страхи с ужасами.

Коммодор искривил лицо в успокоительной гримасе:

– Размышлять о том, как уйти из-под контроля системы «Карантин», я никому не препятствую. Просто отныне я не неволю вас это делать. Кто хочет жить и вернуться, пусть думает. Остальным не обязательно. Можно прожить и здесь, сколько осталось… Да, – вспомнил он, – о появлении новых и ценных мыслей – докладывать лично мне. Я же сейчас возвращаюсь на свой уставной пост. В капитанскую рубку.

1

Когда коммодор Гуттиэрес вошёл в свою рубку, пилот Мадейрос тотчас его убил.