— А надо было? Прибегать? — спросила я.

— Видишь ли, гатита, — сказал он противным наставительным тоном. — Мужчины устроены таким образом, что, начиная с определённого момента, им нужна партнёрша для секса. Если они хотят быть действительно мужчинами, а не ручниками-надомниками, к примеру.

Я разозлилась до крайности. Из-за этого тона в основном.

— Фиг с ними, с мужчинами, — сказала я. — Меня интересуешь ты. Где ты был, когда я тебя искала? И почему твои вещи оказались у этой кошки?

Теперь настала его очередь опускать голову.

— Я прозевал, когда ты уехала. А потом мне сказали, что уехала наверно на праздник к Корнеевым. Я рассердился. А она позвала.

Я ждала.

— А потом мне позвонил Евген и спросил, не мог ли я привезти тебя к ним в гости. И я всё понял. Я стал звонить тебе, а ты не отвечала.

Больше он ничего не стал говорить. Ну, в общем, можно было представить, как развивались события. Его кроссовки, к примеру, выглядели так, будто в них, по меньшей мере, тонули. Где-нибудь посреди Атлантики.

— А позвонить в дверь ты не мог? — спросила я.

— Не мог почему-то…

— Это ведь она сказала, что я поехала к Евгену?

— Она сказала — наверное.

— А ты поверил!

— Прости, куэрида.

Я схватила начищенную картошку и стала её мыть, резать и бросать в кастрюлю. Я не знала, как мне реагировать. Я была зла. Я боялась этой холёной кошки. Я хотела, чтобы человек, который сейчас сидел за моей спиной и что-то там мямлил, был мой.

— Что? — хмуро переспросила я, поворачиваясь к нему.

— Она просила передать тебе, что ты красивая девочка.

Я взорвалась.

— Если ещё раз, — сдавленным от злобы голосом сказала я, — услышу про эту глянцевую кошку, я тебя задушу!

Он помолчал и вдруг заявил:

— А знаешь, что происходит, куэрида? По-моему, ты меня ревнуешь!

Я стремительно развернулась. У него был такой самодовольный вид! Я скомкала полотенце, которым только что вытирала руки, и запустила ему в физиономию. Он ловко уклонился, а потом сполз с табуртки и медленно, глядя мне в глаза, двинулся ко мне.

— Не подходи, — сказала я. — Не делай этого.

Но останавливать было бесполезно. Я попыталась ускользнуть, но он меня поймал.

— Полинка, вида миа, прости. Я правда ни в чём не виноват. Я хочу быть с тобой.

И он снова полез целоваться. У него были горячие руки. Они буквально обжигали мою спину. Серёжка сильно прижимал меня к себе и целовал с таким явным наслаждением, что я потихоньку расслабилась и перестала дёргаться при одном только воспоминании о том, как распахиваю дверь, а там — эта женщина.

Он почувствовал это и отпустил меня. У него сейчас были такие светлые глаза, сияющие и спокойные. Было видно, что не гнетёт его больше никакая недосказанность или недоверие. Насмотреться на него на такого было просто невозможно. Но я вспомнила, что готовлю ужин, и полезла в наш ящик со стратегическими, как любит выражаться папа, запасами. Там нашлась банка тушёнки, и я вывалила её содержимое в кастрюлю с картошкой, добавила специи, и убрала огонь до минимума, оставив это всё хорошенечко протомиться вместе. В кухне начали концентрироваться запахи. Именно они в конечном итоге приманили к нам моих родителей.

— Явление, — сказал папа, увидев Серёжку, и поздоровался с ним за руку. — Становящееся привычным, — добавил он.

А мама поблагодарила меня за то, что я сообразила сама заняться готовкой.

Было уже относительно поздно. У соседей, которые обожали смотреть телевизор на предельной громкости, играла заставка вечерних новостей. Папа заметил коньяк на столе и вопросительно посмотрел на нас.

— Рассказывай сам, — предложила я Серёжке.

Он улыбнулся и сообщил, что у него отобрали одежду и сменную обувь и что он тогда примчался сюда просто так, а я спасала его от простуды горячим кофе вот с этим самым коньяком.

— По морозу босиком, значит, — папа потрогал его лоб раскрытой ладонью и хмыкнул. — Ещё один… пациент. А чьи это ботинки я только что видел в прихожей?

— Притащили потом, — не моргнув, сказал Серёжка.

— Ну, пусть, — решил папа.

Он достал две рюмки, взглянул на маму: «Будешь?» — и плеснул в каждую на два пальца. Мама отказалась, и тогда папа катнул вторую по столу Серёжке. Сергей замотал головой.

— Это не для опьянения, — пояснил папа, — а всё в тех же профилактических целях. Это я тебе как врач говорю.

— Мне ещё работать, — сообщил Серёжка.

— Понятно, — сказал папа. — Действительно не пьёшь. Но это заглоти. Или тебе с ложки привычнее?

Серёжка засмеялся и взял рюмку. Папа отпил, посмаковал, пожалел, что нет лимона, и сказал маме, что это действительно настоящая «Метакса», а не какая-то там подделка. Когда он упомянул в разговоре с Серёжкой слово пациент, я вспомнила про того разбившегося парнишку, и теперь решилась спросить, как у него дела. Папа помрачнел.

— Мы не смогли ему помочь. Он умер.

У меня всё задрожало в руках. Мама поспешно перехватила у меня тарелки и поставила на стол.

— Садись, — сказала она. — Теперь я сама.

Папа налил себе ещё коньяку и выпил, посмотрел на Серёжку.

— Поганая у меня работа, — сказал он. — А ты чем решил заняться?

Сергей сообщил, что информационными технологиями. Папа кивнул и о чём-то задумался над тарелкой.

— А зачем вы стали хирургом? — спросил Серёжка.

— Чтобы людей спасать, — сказал папа.

— И, наверное, многих спасли? — не отставал Сергей.

Папа вдруг улыбнулся.

— Ну, было дело… Да ты ешь. А вы, дамы, что? Давайте! Или вам снова пирожных, бланманже и марципану?

Мама хихикнула, как девчонка, и присела к столу. Папа принялся шутить. Мы смеялись. А потом в прихожей снова позвонили. Я вскочила и, пробормотав, что это опять, наверное, эта умирающая лебедь тётя Тамара, пошла открывать. Но на этот раз я была собранна и готова к любой неожиданности. На пороге снова оказалась женщина. Я её точно не знала, но в то же время она показалась мне до ужаса знакомой. И прежде, чем она хоть что-то сказала, я выпалила:

— Вы Серёжкина мама?

Она кивнула и хорошо улыбнулась.

— А ты — Полина. Здравствуй. Он у вас?

Я кивнула и предложила войти.

— Он на вас так сильно похож! — не удержалась я.

Она засмеялась.

— Пусть идёт сюда.

— Нет! — сказала я. — Мы сейчас ужинаем. Идёмте к столу, — а когда увидела, что она собирается возражать, громко позвала. — Папа!

Мой батюшка умеет быть очаровательным, если захочет. Когда он появился в прихожей и узнал, кто перед ним, принялся ухаживать и отвешивать комплименты. Благодаря ему я узнала, что Серёжкину маму зовут Валерия, Валерия Сергеевна. Уже сидя за столом и отказываясь от угощения, она рассказала, что забыла дома ключи, и уже давно разыскивает паршивца, у которого не отвечает мобильный телефон.

— А как вы нас нашли? — спросила мама.

— Сказала, что ищу хирурга Гаймуратова, — улыбнулась Серёжкина мама. — Я сейчас общаюсь с людьми, которым найти такую информацию, как адрес, довольно просто. Аргентинскую делегацию сильно охраняют.

Мы просидели за столом, наверное, час. Папа ухитрился напоить обеих женщин и рисовался вовсю. Сначала они всё больше обсуждали нас с Серёжкой, а потом прониклись друг к другу и просто веселились. Но когда мы с Серёжкой решили убраться от них в мою комнату, мигом оказалось, что уже очень поздно. Папа стал вызывать такси, а мама приглашать заходить почаще.

Серёжка сграбастал меня со спины, положил голову мне на плечо и сказал в ухо:

— Утром я зайду за тобой, куэрида. Дождись меня.

Потом папа пошёл их проводить до машины, а мама, взглянув на меня, сказала:

— Какие славные люди!

— Вы у меня тоже, — сообщила я и только тогда ощутила всё утомление этого странного дня.

Наш театр имел неожиданный успех. В школе действительно организовали что-то вроде клуба под названием, конечно же, «Романтика». Говорят, предлагалась ещё «Бригантина» и что-то ещё в этом же роде. Вот тоска! Но записалась туда чуть ли не половина школы. Однажды я услышала в столовой, как обсуждался мой неудавшийся обморок на сцене. Две какие-то шмокодявки, которые сидели ко мне спиной, подробно обсасывали, за какое место и как схватил меня Евген, когда я сделала рукой вот так. Я высмотрела жест и ужаснулась. Боже правый, больше никогда!