— Что здесь происходит?

Марьяна ничтоже сумняшеся начала выкладывать ей свои домыслы, будто нас с девчонками тут вовсе не было.

— Любезная! — брезгливо заявила Валентина, не дав ей договорить. — На вашем месте я бы поостереглась это всё произносить вслух. Родители девочки могут обратиться в суд. И будут правы…

Марьяна уставилась на неё, глотая воздух, а потом принялась обзываться. Математиня сделала нам совершенно недвусмысленный знак — убирайтесь вон! Мы пулей вылетели из туалета. Девчонки хохотали, а меня буквально трясло. Возле дверей актового зала меня перехватил Серёжка.

— Что с тобой?

И тут я разревелась. Серёжка полез в карман за платком.

— Перестань, — попросил он. — Народу полно.

Он схватил меня за локоть и потащил под защиту пальмы, которая у нас в холле живёт в здоровенной кадке. Тут нас и нашла моя мама.

— Я уже знаю, — коротко сказала она Серёжке. — Иди. Всё будет нормально.

Она достала из сумочки наше дежурное средство.

— Что ж ты у меня такая чувствительная, — пробормотала мама. — Ну вот, теперь глаза красные. Не волнуйся, Марина Ивановна извинится. Вы что с Сергеем, целовались на публику что ли?

— Ты что?! — возмутилась я. — Мы только пришли и нас сразу развели — меня на репетицию, а он на уроках остался.

Мама пожала плечами и прищурилась. Заметив этот прищур, я успокоилась совершенно. Марьяне теперь точно непоздоровится.

— Пойдём, — сказала мама. — Папа тоже пришёл. Захотел посмотреть на тебя на сцене. Я помогу тебе переодеться.

Мы устроились в зрительном зале, потому что наша сценка была во втором отделении. Сначала выступала Марьяна и заливалась соловьём, какие мы, оказывается, все талантливые, умные и красивые. В первом ряду сидели чиновники из образовательного департамента и члены попечительского совета. Марьяна склонялась к ним и просила обратить внимание на то, что в школе должен быть обязательно свой театр. Потом на сцену выкатились анархисты из «Оптимистической трагедии». Они были совсем не страшные, а когда начинали говорить, зрители просто валились от хохота. Потом был монолог из Фонвизина про «карету мне, карету», потом сценка из «Ревизора». Потом в перерыве включили музыку, а мы пошли переодеваться.

Увидев меня за кулисами, Марьяна сразу извинилась в присутствии девчонок и попросила сделать скидку на то, что она тоже очень волнуется. Я кивнула. Светка с Наташкой с любопытством посматривали на меня. Они хорошо потрудились над своими платьями и теперь смотрелись сногсшибательно. Мы должны были открывать отделение, за нами готовились ребята с военной постановкой, а завершить всё должны были Ромео с Джульеттой. Они как раз цапались, как обычно, и кидались фантиками от конфет.

Перед вторым отделением тоже кто-то выступал, стоя внизу под сценой. Говорили про то, что театр и в самом деле нужен, что в нашей школе ученики должны иметь максимум возможностей для того, чтобы выявить талант. Я выглянула в зал, чтобы посмотреть на говорившего, и обмерла. Женщину, которая выступала, мне было видно в профиль. Но я бы узнала её и со спины. У неё была умопомрачительная расцветка на волосах — как пламя, а одета она была очень строго — в чёрное простое, до невозможности элегантное платье. Потом она слегка повернула голову, и мы встретились взглядами. Я прочитала в её глазах узнавание. Это была та самая кошка, и она про меня знала.

Я не помню, что я там несла со сцены. У меня царил такой хаос в голове, что подгибались ноги. Я сосредоточилась на родителях и кое-как закончила выступление. Однажды у меня закружилась голова, и я чуть не сбрякала прямо там, на виду у всего зала. К счастью, рядом был Евген и ловко поддержал меня, изобразив, что так и задумывалось. Нам даже хлопали, кажется.

Потом, когда выступали другие ребята, я выглядывала в зал. Кошка сидела в первом ряду. Она элегантно, как по протоколу, выпрямила спину, соединила и слегка наклонила колени, и о чём-то переговаривалась с соседом, улыбаясь уголками губ. А потом, когда мы все вышли на поклон, она смотрела только на меня, всё так же царственно улыбаясь. Вот только глаза у неё не улыбались, а были холодные и изучающие.

Мужчина, который сидел с ней рядом, оказался батюшкой Евгена. Он тоже входил в попечительский совет. Когда вечер завершился, он предложил перенести праздник к ним в дом и пригласил желающих.

— Поль, приходи, — попросил Евген.

— Я не могу, — сказала я, — Неважно себя чувствую, извини.

А потом я спросила, кто эта кошка. Женька глянул.

— А, — сказал он. — Это Надежда Йенсен. Она председатель попечительского совета.

— А кто у неё учится в нашей школе? — спросила я.

— Никто, — пожал плечами Евген. — Она сама у нас училась. Потом вышла замуж за одного богатого херра, а он откинул копыта и всё ей оставил. Она вернулась в Россию и теперь занимается благотворительностью.

Это ничего не объясняло. И почему она всё время смотрит на меня — тоже.

Меня нашла мама и сказала, что мы идём домой. С папой мы встретились в вестибюле. Папа был очень усталый, но поздравил меня с дебютом и сказал, что я молодец. Когда мы уже отъезжали от школы, я увидела Серёжку. Он выскочил из школы в одной рубашке и оглядывался по сторонам.

Сначала он пытался до меня дозвониться. Я лежала у себя в комнате и слушала, как мой телефон снова и снова выводит одну и ту же музыкальную фразу из «Ночных снайперов»: «Ты дарила мне розы, розы пахли полынью…». В конце концов, заглянула мама и вопросительно на меня посмотрела.

— Мешает? — спросила я и выключила телефон.

Мама покачала головой, но ничего не сказала. Хорошо, потому что и ей тоже я ничего не смогла бы объяснить. Мне было очень грустно. И почему-то страшно. Всё время вспоминался пристальный холодный взгляд этой кошки Надежды. А ещё Светкины вопли и сентенции Марьяны. Что-то сегодня такое произошло, что-то, чего я не понимаю. И ещё мне очень хотелось, чтобы Серёжка был рядом. И не хотелось тоже, потому что — ничего не поделаешь — придётся рассказывать, что я посмотрела его секретное видео.

В квартире стало совсем тихо. Мои вымотанные родители спали. Я решила пойти прибраться на кухне. Работы было немного. Я справилась быстро, а потом взяла пакет с мусором и пошла на лестничную клетку, чтобы его бросить в мусоропровод. Я прошагал до самого люка, свалила туда пакет и повернулась к двери. И тут у меня всё оборвалось внутри. Он сидел прямо на кафельных плитках, уткнувшись головой в согнутые колени. В одной рубашке, в летних кроссовках. Целый час.

Во мне снова вскипели слёзы. Я подошла и присела перед ним. Серёжка поднял голову и посмотрел на меня. Его колотил озноб. И он будто закрывался от меня рукой с зажатым в кулаке мобильником. Я взяла его за эту руку и затащила в дом. Он пытался что-то говорить, но я прижала пальцами его губы и затолкала в ванную. Сама открыла воду и отрегулировала так, чтобы только рука терпела.

— Пожалуйста, — попросила я. — Ты же заболеешь…

Он снова хотел что-то сказать, и я опять не стала слушать. А поскольку он так и стоял столбом, начала стаскивать с него одежду. Серёжка смирился и полез в горячую воду. А я вернулась на кухню и забралась в нижнее отделение посудного шкафчика. Папе пациенты всё время дарили алкоголь. Обычно он его тут же передаривал младшему персоналу в больнице. Но некоторые экзотические или просто дорогие напитки приносил домой. Мне был нужен коньяк. Я долго рассматривала все эти разноцветные бутылки, пока не обнаружила одну с угловатыми греческими буквами, повертела её и нашла читаемую надпись — коньяк и «Метакса».

Потом я сходила за одним из папиных махровых халатов и просунула ему в приоткрытую дверь. Когда он пришёл ко мне, у меня уже была готова большая кружка очень сладкого кофе, щедро сдобренного коньяком.

— Пожалуйста, — начала я.

Но Сергей притиснул меня к стене.

— Послушай, Принцесса, — сказал он. — Я ни в чём не виноват! Понятно тебе?