На часах было пятнадцать минут первого.

К неприятному разговору я была чуть более, чем просто «готова». По крайней мере, сейчас.

Супруг ступил на крыльцо нашего дома чуть позже двух часов ночи.

Еда за прошедшее время, естественно, успела остыть. Мне казалось, что, подожди я ещё немного — и она бы покрылась тоненьким слоем пыли.

Глупости, конечно, — пыль так быстро не оседает, — однако глупости, отлично описывающие моё настроение.

Всё это время я в какой-то липкой прострации просидела за столом, бессмысленно пялясь на приготовленное. Говорят, что счастливые часов наблюдают; находящиеся в отчаянии, видимо, тоже. Мне не было скучно, я даже не особо заметила прошедшее время, погрузившись в свои невесёлые мысли и прокручивая их на разный манер по кругу. Обычный для меня позитив, видимо, робко затаился где-то в уголке сознания, пока я пыталась переварить полученную информацию.

Как бы не подавиться ею.

Настроение оставалось упадочно-пришибленным; косметика, одежда и, конечно же, красивое бельё не давали окончательно уплыть в негатив, поддерживая меня на плаву. Как много женщины черпают от того, как они выглядят!

Какое-то время, ожидая супруга, я злилась и даже немного накручивала себя. Потом, — обухом по голове, — пришло осознание: а смысл-то какой? Нервные клетки пусть и восстанавливаются, но чрезвычайно медленно. Моя злоба ничего не даст, а, напротив, может только навредить. Вот явится мой супруг под утро — а у меня ни сил, ни желания скандалить нет.

Ладно, побуждения именно «скандалить» у меня и сейчас не было. Только небольшая кучка вопросов к своему суперу. Если обобщать их в один-единственный, то это будет вечное «зачем». Если разворачивать, то выходило что-то вроде этого:

Зачем он врал? Зачем он флиртовал с Чудо-Девочкой? Зачем он изменил своё расписание?

Зачем он так со мной, в конце концов?

Услышав бряцанье ключей, я встряхнулась и встала из-за стола. Глаза у меня пересохли, и оттого болели: кажется, за время своего ночного бдения я практически не моргала. Аккуратно помассировав веки, чтобы не смазать макияж, я вздохнула и пошла приветствовать своего ненаглядного.

Когда я вышла в коридор, Анхелл как раз закрывал дверь. Увидев меня, супруг улыбнулся, — сердце моё сделало тревожно-восторженное ту-дум, — и снял светло-серую федору. Он обожал шляпы: говорил, что они напоминают ему про давние времена. Совсем не «ретро» для нас, скорее, прошлое.

— О, Лив, привет, — сказал Анхелл как ни в чём не бывало. — У нас есть что-нибудь перекусить? Голоден, как волк.

Я кивнула, но ничего не сказала. Анхелл снял плащ, — светло-серый, в тон федоре, — повесил его на крючок и прошёл мимо меня. К своей настоящей любви — к еде.

Смотря вслед супругу, я в который раз вяло удивлялась тому, насколько же одежда меняет людей. Когда Анхелл носил серые шмотки, костюмы и плащ, он был обычным бухгалтером; естественно, он ни разу в жизни не составлял баланс или смету, — не знаю, чем занимаются бухгалтеры, если честно, — однако мне же надо было что-то говорить соседям, дабы поддерживать нашу тайну и легенду.

Его тайну и легенду. Не «нашу».

Когда Анхелл натягивал свой супер-костюм, — белый с золотом, словно девственно-новый благодаря моим приобретённым познаниям в стирке, чтоб его, — то вместо обычного парня с нашей улицы появлялся Сверхчеловек. Уникальный, невероятный, всеобщий любимец.

Смешно, что Анхелл не носил ни очков, ни маски, однако никто при этом даже не сравнивал две ипостаси моего супруга. Секрет прост: причёска, разное выражение лица и кардинально отличающееся поведение. Как «бухгалтер» Анхелл улыбался нежно, робко, смотрел из-под ресниц или снизу вверх, несмотря на свой немаленький рост, говорил тихо и вдумчиво; «бухгалтер» вёл себя зажато, стеснительно, не любил фотографироваться и привлекать внимание. Сверхчеловек, в свою очередь, был настоящим самцом: сверкал белоснежной улыбкой, надменно поднимал брови, позировал для любой камеры, говорил так, что все слышали каждое слово супера; движения у героя были свободные, размашистые, давающие каждому понять, кто здесь «папочка» и главный босс.

Волосы Сверхчеловека были зачёсаны назад и тщательно уложены гелем. Анхелл ненавидел те свои фотографии, на которых хоть одна из прядок лежала не так, как было запланировано. Идеален во всём, начиная от костюма и заканчивая причёской.

Волосы «бухгалтера» — не то чтобы совсем уж беспорядок, но никакого сравнения с укладкой супергероя. Анхелл носил прямой пробор, и прядки доходили ему чуть ниже скул, иногда мешаясь; из-за геля волосы часто казались грязными. Супруг долгое время отвыкал от привычки зачёсывать свою недочёлку, чтобы не становиться похожим на геройское альтер-эго.

Смешно, что в гражданском виде наша соседка-старушка регулярно гаркала: «Причешись!» И эта же дама всегда делала комплименты Сверхчеловеку, которого видела в новостных репортажах:

— Какой красивый, аккуратный мальчик, — умилялась женщина. — Как мало таких осталось, ах…

Этот «милый и красивый мальчик» даже не заметил, что я за ним не пошла. Устало привалившись плечом к стене в коридоре, я прождала какое-то время, надеясь, что Анхелл меня хотя бы окликнет… но нет. Еда моего супера интересовала намного больше, чем я сама.

Как и всегда, получается.

Почему я это терплю, кто скажет?

Отлипнув от стенки, я оправила кофту, мельком бросила взгляд на своё отражение в коридорном зеркале, решительно кивнула девушке по ту сторону амальгамы и направилась на кухню. Нужно было не пропустить момент, когда муженёк насытится и вернётся сознанием обратно в реальность, чтобы поговорить.

Тут какое дело: чуть зазеваешься — и никакого диалога. Сверхчеловек за день, видите ли, устаёт. Всё, чего ему хочется — это поесть, помыться и поспать.

Будто я не устаю, подумать только.

Вообще, я знала, что важные разговоры лучше проводить на свежую голову, с утра. Ночь подходит для откровенности, если ты, например, знакомишься с человеком. Или если ты боишься в чём-то признаться самому себе. Вот тогда да, три часа после полуночи — самое лучшее время для тайных диалогов, лёжа под одним одеялом или зависнув напротив телевизора с выключенным звуком. Тут главное, чтобы было не слишком много света: я давно заметила, что электричество надёжно убивает любые проявления волшебства, романтики и таинственности.

Ночь не подходит, чтобы делать важные решения или говорить о чём-то, что может в последствии изменить твою жизнь. Но что мне оставалось, если Анхелл утром растает быстрее, чем на траву уляжется предрассветный туман? На СМС или звонки супруг отвечал по велению своей величественной левой пятки; неизвестно, ответит ли вообще, проще говоря. Поначалу такое отношение к коммуникации меня вымораживало, но с течением времени я привыкла.

Я вообще много к чему привыкла.

На кухне мой благоверный сел во главу стола, как всегда. Я вернулась в своё царство сковородок и кастрюль, садясь напротив мужа. Максимальное отдаление, пускай оно мне поможет; с такого расстояния можно представить, что мы сидим не на совместной кухне, а за столом переговоров. Тоже плюс к определённому настроению.

Вообще… если подумать… дом-то мой. Куплен на мои деньги, записан на меня; имя Анхелла нигде не фигурирует. Да, внутреннее убранство было приобретено на деньги супруга; вот только использовались последние навороты техники исключительно для обслуживания нашего дорогостоящего супергероя. Я бы и простой сковородкой обошлась, без всяких там резалок-варилок-мультиготовок.

Это я к чему. Если дом мой, то и кухня, получается, моя? Не общая?

— Как-то сегодня мало, — заметил Анхелл, пододвигая к себе блюдо с кусками жареного мяса. — Лив, детка, что ты делала целый день? Мне этого вряд ли хватит.

Жалость-то какая. Интересно, что Анхелл ничего не сказал насчёт холодной еды; чувствовал, что ли, что я на пороге конфликта, и не стал упоминать о своём опоздании? Не знаю, что и как там устроено в его супер-теле, а есть остывшую свинину, на мой взгляд, удовольствие такое себе. Особенно если мясо жирное.