У нее будет покой — на тридцать дней.

Я достал свой телефон из заднего кармана джинсов и взглянул на экран.

Тик-так, маленькая проказница. Я скоро вернусь за тобой.

Открыл контакты и прокрутил вниз до имени Чендлера.

— Черт, чувак. После четырех лет я ожидал, что это продлится дольше, — сказал он, когда ответил.

Ублюдок.

— Что случилось? Она отшила тебя из-за квотербека?

Теперь он просто напрашивался на порку задницы.

— Отвали. Она не настолько глупа. — Она знает, что я бы сдул его яйца. — Я в двух кварталах от офиса. Можешь меня встретить? Нам нужно поговорить. — У меня был план.

Отец Чендлера терся о члены элиты, как и мой отец и Малкольм Хантингтон. У них было свое братство. У нас было свое. Пока Пирс Кармайкл был занят скупкой недвижимости по всей стране, Чендлер управлял подбрюшьем Нью-Йорка. Если это было незаконно, Чендлер ставил на этом свои отпечатки пальцев. Не детская проституция или подобное больное дерьмо. Он оставил это людям, с которыми общались наши отцы — таким, как Халид. Но оружие, наркотики и азартные игры? Это была империя Чендлера.

Да, — сказал он, — Я буду там в десять.

***

Нам с Чендлером потребовалась неделя, чтобы разработать пуленепробиваемый план и осуществить его так, чтобы отец не узнал. Остаток месяца я провел, сидя за своим столом в офисе напротив папиного, расставляя точки над i и t.

В настоящее время он заставлял меня работать над тем, что его братство называло вооружением социальных сетей. По сути, я создавал активистскую группу в социальных сетях, создавал культ, затем начинал кучу дерьма, чтобы взбудоражить население. Затем я возвращаюсь и делаю то же самое, только на этот раз создаю группу активистов с совершенно другой точкой зрения.

— Брось им бифштекс, и пусть они дерутся за него, — сказал он.

Согласно Братству Обсидиана, люди были расходным материалом. Существовал порядок, пищевая цепочка, так сказать, и мы были на самом верху. Деньги говорили громче всех, поэтому все остальные просто делали то, что им говорили. Братство, в которое входили элитные члены со всего мира, было одной из самых могущественных сил в мире. Их влияние распространялось от СМИ до военных, вплоть до глубоких корней правительства. Никто ничего не говорил, потому что никто ничего не знал, а те, кто говорил, никогда не жили достаточно долго, чтобы что-то доказать. Их чертовы ритуалы и эксклюзивный список членов были окутаны тайной. Это было общество строго для мужчин, а руководящие роли принадлежали только чистокровным потомкам пяти основных семей.

Я знал все о Братстве, потому что был посвящен в него в тринадцать лет и проводил каждую минуту, ненавидя игру, в которую меня заставляла играть моя фамилия.

Но она была почти закончена. Я собирался обналичить свои фишки.

Сегодня был мой двадцать пятый день рождения.

Обычно это ни черта не значило. Мама заказала бы какой-нибудь изысканный торт в Ladurée, папа оплатил бы хороший ужин, и мы бы на этом остановились — за исключением того, что я был первенцем Донахью в четвертом поколении.

Для моего отца, для меня, для всего остального мира это ни черта не значило. Это было просто гарантированное место во главе стола. Но в мой тринадцатый день рождения все изменилось. Я помню этот день, как будто это было вчера.

В тот день я сидел на диване в папином кабинете, пытаясь решить кубик Рубика и слушая его лекцию о налоге на международную торговлю, когда адвокат положил ему на стол папку. Как только папа увидел, что там написано, и увидел, как он преобразился. Он посмотрел на меня с самой сильной ненавистью в глазах. Затем он встал, прошел через всю комнату, схватил меня за рубашку и прижал к стене.

— Я надрываю свою задницу. Я жертвую временем со своей семьей. — Он крепче сжал мою рубашку, выплевывая свои слова в лицо. — Я продал свою душу. — Он приподнял меня и снова ударил. На этот раз моя голова ударилась о стену так сильно, что треснула обшивка. — И все, что тебе нужно было сделать, это существовать. — Он отпустил мою рубашку, отправив кувыркаться на пол. — Я позабочусь о том, чтобы ты заработал эти деньги. Ты заработаешь все до единого гребаного пенни.

Я понятия не имел, о чем он говорит, во всяком случае, пока. Здравый смысл подсказывал, что папа не сердится на меня, но прадедушки Донахью уже не было рядом, чтобы он мог сорвать на нем злость. А тринадцатилетние подростки не обращали внимания на здравый смысл. Все, что я знал, это то, что с этого момента мой отец стал другим. Я стал сыном, который одновременно был и врагом. Он относился ко мне так, будто я украл у него, и поэтому он украл у меня. Он украл остаток моего детства, заставляя работать с ним вместо того, чтобы проводить время с друзьями. Он лишил меня невинности, показав самые темные глубины своего мира. И он лишал меня достоинства каждый раз, когда накладывал на меня свои руки — пока я, наконец, не стал достаточно взрослым, чтобы начать сопротивляться.

Но он был прав.

Я заработал каждый гребаный пенни.

Только спустя годы, когда мне было восемнадцать лет, сидя в офисе адвоката, куда меня вызвали в частном порядке без ведома отца, я понял, что именно означал тот день.

В 1911 году мой прадед стал самым первым миллиардером в этой стране. Двадцать лет спустя он учредил траст.

Для меня.

Конечно, в то время он и подумать не мог, что я стану собой. Он просто создал траст для первенца в четвертом поколении Донахью. Все наследники до меня, включая моего отца и деда, получили акции компаний в качестве траста.

Я получил наличные — много наличных.

Джон Р. Донахью отложил значительную часть своего финансового состояния именно на этот день. В то время как все мужчины до меня должны были разрабатывать стратегию и управлять своей долей состояния семьи Донахью, чтобы сохранить его, мне нужно было просто обналичить чек. Единственными условиями были: Я не мог находиться в тюрьме, должен был быть психически устойчивым, и траст не должен был созреть до моего двадцать пятого дня рождения. Полагаю, он считал, что к тому времени я либо буду достаточно умен, чтобы вложить деньги обратно в компанию, либо достаточно сыт, чтобы убраться на хрен. Один этот поступок дал мне надежду на то, что прадедушка, по крайней мере, был порядочным человеком. Деньги меняли людей, я не понаслышке знал, как они превращают мужчин в монстров, а женщин — в шлюх.

Я вышел из всех своих вкладок и отодвинул кресло от стола. Было двадцать минут до часу дня — пятьдесят минут до встречи с семейным адвокатом. Его офис находился на семнадцатом этаже башни Рузвельта, что было ровно в одиннадцати минутах езды отсюда. Это давало мне тридцать девять минут, чтобы перекусить сэндвичем в гастрономе внизу.

— Каспиан, — позвал папа из своего кабинета, как только я вышел в коридор.

Я спрятал свое разочарование за улыбкой, подойдя к его открытой двери и прислонившись к раме. — Как раз собирался отправиться на обед. У нас уже пятнадцать тысяч подписчиков на IG.

Я никак не мог сказать ему, куда иду, и позаботился о том, чтобы никто не узнал об этой встрече, пока она не закончится. Никто, включая моего отца, не знал, что я узнал о трасте. Наш адвокат поставил на карту свою жизнь, даже сказав мне о его существовании. С тех пор как он узнал о трасте, папа проводил каждый день, чтобы я не узнал о том, что толкнуло его на край пропасти. По его мнению, если я не буду знать об этом, я не обналичу деньги. Если не обналичу его, и если по какой-то причине я умру раньше отца, деньги достанутся ему. Все, что ему нужно было сделать, это убедиться, что я поставил галочки во всех графах, чтобы деньги дошли до него. Это, без сомнения, объясняло, почему он так стремился заключить сделку с Хантингтоном, чтобы уберечь меня от тюрьмы. Но теперь все галочки были поставлены. Мне исполнилось двадцать пять, и, насколько знал отец, каждый мой вздох стоил три миллиарда долларов.