А я только что трахнул его дочь.

Папа отпустил мою рубашку и сделал шаг назад. — Это будет хорошо для тебя. Ты пойдешь в колледж, узнаешь все тонкости бизнеса и финансов. В конце концов, так будет лучше для всех, — сказал он, спокойный и собранный, как будто две секунды назад не был похож на бешеную собаку.

Я выровнял дыхание. — Европа? Колумбийский университет был недостаточно хорош?

Отец провел руками по передней части своего сшитого на заказ костюма, руками, которые, как я поклялся тогда, никогда больше не коснутся меня. — Такова была сделка. Ты уезжаешь отсюда как можно дальше.

— Ты заключил сделку с Хантингтоном? — Я рассмеялся. — Невероятно, черт возьми. А если я не соглашусь?

— Ты согласишься.

— А если не соглашусь?

Он снова подошел к окнам. — Утром отправляются два рейса. Либо ты улетишь в Европу, либо Татум улетит в Саудовскую Аравию.

Саудовская Аравия. Я должен была знать, что Малкольм Хантингтон больше заботится о своей гордости, чем о дочери. Он, вероятно, ждал, когда она облажается, чтобы у него был повод отправить ее к тому, кто больше заплатит. В данный момент этим покупателем был Халид.

Я провел пальцами по волосам, снимая надвигающуюся головную боль. — Ей шестнадцать! Да что с вами такое, люди?

— Да, а тебе двадцать. Это изнасилование по закону, если тебе интересно. Добавь сюда обвинение в нападении, и твоя жизнь превратится в один большой гребаный бардак. — Он посмотрел на меня через плечо, его глаза пылали яростью. — Я не позволю тебе разрушить десятилетия прогресса ради какой-то киски, какой бы молодой и тугой она ни была.

Гнев вскипел во мне, дикий и горячий, я в мгновение ока закрыл пространство между нами. Затем схватил отца за лацканы и толкнул его к ближайшему книжному шкафу.

Наклонился, остановившись в сантиметрах от его лица. Его глаза потемнели от ярости. Пришло время показать ему, как выглядит ад, когда он маскируется под человека. С меня было достаточно.

— Я поеду в Европу. Но если еще хоть раз заговоришь о Татум в таком тоне, ты будешь есть через трубочку и срать в пакет. То, что я сделал с Линкольном, покажется тебе детской забавой. Я ясно выразился?

Отец отпихнул меня и поправил пиджак. — Думаешь, ты первый человек, который когда-либо угрожал мне? — Он рассмеялся. — Тебе повезло, что ты мой сын. А теперь иди и собери свое дерьмо.

Единственное, в чем мне повезло, так это в том, что я ношу фамилию Донахью. Я шел в свою комнату, улыбаясь сам себе, зная, что все это закончится менее чем через пять лет. До тех пор мне нужно было просто держать рот на замке.

Единственное, что я знал об Айелсвике — это то, что это была до смешного богатая страна средних размеров, расположенная где-то между Англией, Ирландией и Шотландией. Это также было одно из немногих мест в мире, где до сих пор сохранилась монархия. Когда разблокировал свой телефон, чтобы проверить погоду, прежде чем собирать вещи, на экране высветилось приложение новостей.

Главные новости

Люди

Лирик Мэтьюс найдена мертвой в своей Нью-Йоркской квартире.

Мое сердце билось в ушах, когда слова Линкольна вернулись ко мне.

— Итан видел, как ее машина вчера подъехала к твоему подъезду, придурок.

Лирику видели в моем доме, а теперь она мертва — передозировка, если верить статье, на которую я кликнул. Что если Итан решил рассказать другим людям о том, что он видел? Не то чтобы он действительно что-то видел, но все равно не хотел думать о том, какой вред могут нанести эти слухи. Моя тарелка и так была полна дерьма из-за Татум и ее брата.

Дерьмо. Татум. Лирика была ее лучшей подругой. Не может быть, чтобы она не слышала об этом.

Я представил, как ее тело сотрясается от рыданий, пока не исчезнет звук и не останется ничего, кроме боли. Это была единственная вещь, от которой я не мог защитить ее, единственная вещь, которую не мог предотвратить.

Бросил телефон на плед, больше не заботясь о погоде в Европе, и упал обратно на кровать. Она была одна, возможно, боялась, а я уходил. Как же это было хреново! Я провел большую часть своей жизни, защищая ее от уродливого. Что ж, смерть была как раз таким уродством, и я ничего не мог с этим поделать. Это был извращенный способ судьбы проверить, как далеко я зайду, чтобы защитить ее. Я не сомневался, что Малкольм имел в виду то, что сказал, отправляя ее, поэтому я встал и достал из шкафа свой чемодан.

— Через океан, — сказал я вслух, как будто судьба ждала ответа на свой вызов. Как далеко ты готов зайти, чтобы защитить ее? — Я пересеку океан, чтобы сохранить ее в безопасности.

Даже если бы это означало причинить ей боль в процессе.

Татум была сильной. Она справится с этим.

Она должна была.

ГЛАВА 9

Татум

Передозировка наркотиков. Смертельный коктейль, — так они это называли.

Они обвиняли ее в том, что ее мама была наркоманкой и умерла от передозировки наркотиков, поэтому Лирика должна была сделать то же самое, верно? Они показывали фотографии из Инстаграм ее дикого поведения и цитировали ее Твиттер, чтобы оправдать свою историю. И никто не подверг это сомнению, потому что те, кто знал другое, молчали, а те, кто говорил, ни черта не знали.

Такая трагедия.

Она была так молода.

У нее было такое блестящее будущее.

Я ненавидела эти новости.

Сегодня была ее панихида. Я сидела на первой скамье рядом с ее отцом, держа его за руку. Майкл Мэтьюс был человеком, который создал наследие своими словами, но сегодня он был безмолвен, молчалив. Время от времени он сжимал мою руку, и я знала, что в его голове промелькнуло какое-то воспоминание. Они мелькали в моей голове всю неделю. Мы уставились на фотографию над закрытым гробом. Это была фотография с шестнадцатого дня рождения Лирики. Она держала на руках своего белого щенка Каспера и улыбалась, как ребенок на Рождество. На ней была шляпа-ведро и ярко-желтый топ. Это была моя любимая фотография. Это была Лирика, которую я знала. Это была Лирика, которую я любила.

Я смотрела на ее улыбку и была благодарна отцу Лирики за то, что он принял предложение похоронного бюро. Он сказал, что иногда проще закрыть гроб и выставить фотографию. Видеть ее там, холодную, жесткую и безжизненную, было бы слишком тяжело. Мистер Мэтьюс согласился. Таким образом, мы могли запомнить ее так, как хотели. Я хотела запомнить эту улыбку.

Люди входили в отдельную комнату внутри собора. Некоторых из них я знала. Некоторых нет. Все они раздавали объятия и фальшивые соболезнования. Ложные, потому что никто по-настоящему не любил Лирику. Она высказывала свое мнение в элитном мире, где людям платили за молчание.

Но она была моей лучшей подругой.

Теперь ее больше нет.

Лирика не принимала наркотики. Она видела, что они сделали с ее мамой, и ненавидела их. Любой, кто провел с ней пять минут, знал это. Она была откровенной и уверенной в себе. Она была саркастичной и громкой. Но это не делало ее наркоманкой. С ней случилось что-то другое, кто-то, у кого денег больше, чем морали, заплатил за то, чтобы это было замято. Может быть, кто-то стал слишком извращенным. Может быть, они были слишком грубы. Я не была ханжой, но знала, что такие вещи случаются. Нас окружали влиятельные люди, а где были влиятельные люди, там были и другие влиятельные люди, скрывающие свои секреты.

Тихий, тоненький голосок шептал в глубине моего сознания. Или сбрасывают их на дно озера. Я вздрогнула от далекого, мутного воспоминания, в реальности которого не могла быть уверена.

Пастор поднялся за трибуну, чтобы произнести речь, и время замедлилось. Я не была готова к прощанию. Мой желудок сделал то, что всегда делал, когда мое тело искало Каспиана. Я скучала по тяге в воздухе, когда он был рядом, скучала по утешению, которое находила в его взгляде. Прошло несколько дней с тех пор, как я открыла ему те интимные части себя, которые до сих пор держала только для себя. К концу церемонии мой разум окончательно примирился с сердцем, что он не придет.