А Марина пошла, если ее пустят по моему пропуску, то тогда, может быть, останется мой пропуск, и я пойду на следующей неделе. А если у меня пропуск она переделает на себя, то будет сама ходить вместо меня с маменькой по воскресениям. Ну и бог с ними, пусть ходят, что будет пропадать, а то мой, может, радикулит у меня протянется до самого лета. А кто будет работать на участке?

Ну да ладно, я сейчас вспоминаю, на чем я вчера остановился, потому что так резко прервалось мое повествование, что я даже сейчас не помню. По-моему, я рассказывал, как мы переехали в Москву. 1953-й год был… пустили, по-моему, метро Киевская и Кольцевую, и Сталин И. В. помер, и отец уже работал в Госплане, был экспертом в отделе, я уже об этом говорил.

Госплан раньше был серьезным, важным учреждением – организация была очень мощная, в свое время Госплан возглавлял Вознесенский. Отец работал, когда Госплан разделили на перспективное планирование и текущее. Перспективное разрабатывало планы на перспективу, а текущее планирование – уже в пределах пятилетки, расписывало все по годам и кварталам. Отец остался в Госплане.

Удостоверение у него было красного цвета, как у всех важных государственных работников. Он иногда выпьет и показывает: «Красная книжка у меня».

Переехали в Москву, квартиру дали отцу на Кутузовском проспекте, в 22-м доме. Я уже говорил, как он стоял так косо, не поймешь, чего, а тут уже Драгомиловская шла, а дальше там, через несколько домов, был дом, где жил Л. И. Брежнев. На преддипломную практику я уже поехал из Москвы, и на занятия ездил уже в Мытищи из Москвы. Мне стало хуже добираться. Раньше на электричке 20 минут или 30 и я уже в Мытищах. А из Москвы вначале на метро по Кольцевой до Комсомольской (хорошо, метро пустили), а потом на электричке.

А от Болшево отходила ветка на Ивантеевку, тоже такое разветвление было. На этой ветке на Ивантеевку мы ездили за грибами – я потом, может быть, и расскажу, как мы за грибами ездили, очень интересно было – туда, в Ивантеевские леса.

Сейчас это – мы как-то проехали – ничего не узнаешь, все дома, дома, дома. Ну что они все в один муравейник собираются, просто ужас какой-то! И сейчас такую глупость, пристроить еще одну пристройку к Москве – какую-то новую Москву, Нью-Москва. Ну что это, зачем? Неужели земли мало? Построй ты, как Вашингтон, отдели ты от этих всех спекулятивных дел. Пока доедут согласовать, дать взятку до центра этого правящего – глядишь, его где-нибудь и расколют, этого взяточника. А тут все опять перемешают в одном мегаполисе.

Не знаю я, что из этого получится, но это дело другое, а я еду на практику, повышать свои специальные знания очень далеко. В эти же края должна ехать выпускница нашего техникума. И вот ее мама подошла ко мне и говорит:

– Вот, наша Светочка, мы знаем, поедет с вами, вы уж посмотрите за ней, а то она девочка скромная, как бы ее кто не обидел.

Она уже техникум кончила, а я только на практику еду, кто из нас за кем должен смотреть-то? И вот она:

– Вы уж присмотрите за ней, пожалуйста, чтобы ее не обидели.

Я говорю:

– Да не боись, – то есть, я так не сказал, это бывает.

Я говорю:

– Не бойтесь вы, я за ней посмотрю, и не беспокойтесь, все будет отлично.

И мы поехали до Барнаула, доехали до Новосибирска, где у нас должна быть пересадка. А я уже в Новосибирске-то жил, как вам известно. Приехали мы там – хоп-с, а поезд на Барнаул идет только через ночь в полдень.

В гостинице мест нет! Какие там гостиницы! Никуда не устроишься, да и денег не было особенно в гостиницу ходить. Я так думаю: «Дай-ка я пройдусь по Новосибирску, где мы жили раньше». Я прошелся, и вот мои детские впечатления куда исчезли. Мне в Новосибирске после войны было хорошо, и приятелей много.

А пришел, посмотрел, мне и дом-то казался раньше такой большой, а пришел, все стало какое-то маленькое. Стадион – Заельцовский район, сосновый бор, тоже все уменьшилось. Я походил-походил и вернулся, и решил: «Больше я не буду никогда возвращаться в те места, где у меня там какие-то хорошие воспоминания были». Настроение у меня было, вообще-то, неплохое, потому что я же двигался все-таки, вот уже преддипломная практика, потом диплом, и потом видно будет, куда господь повернет.

Пришел в центр города, походил мимо оперного театра – оперный театр шикарный. Он и сейчас-то лучший в России, у него такой купол, как в Кремлевском дворце, над куполом флаг развевается. Вот от Оперного театра мои впечатления не изменились. После небольшой экскурсии вернулся на вокзал, она, эта Света, сидит с грустным видом и говорит:

– Вот, ночевать негде, нигде никак не могу пристроиться, где, как ночевать не знаю, а уже вот ночь начинается.

А я говорю:

– Как так?

– Да и не разрешают сидеть и спать в зале ожидания. А куда деваться-то, в город, что ли, под куст пойдешь спать? Нет.

Я говорю:

– Ну пойдем, я, может быть, там уговорю кого-нибудь, – меня же ее мама-то попросила, чтобы я курировал – это слово такое, я и не знал, «курировать», курировать от слова «курить», что ли, я потом, когда уже начал работать, понял, что это такое, и тоже в министерстве. Я здесь над ней шефствовал, пошел:

– Пойдем, – и мы пришли с ней в комнату матери и ребенка.

Я говорю:

– Вот девушка, понимаете, она молодой специалист, ей приткнуться негде. Может, где-нибудь найдете ей местечко, пусть она у вас тут поспит, потому что нам завтра надо в Барнаул ехать.

А дежурная говорит:

– Да нет, у нее же детей нет.

Я говорю:

– Да нет, но будут.

– Она кто вам?

Я хотел соврать, что невеста, но говорю:

– Это, как говорится, сокурсница, едем мы в Барнаул, я на практику, она на работу.

– И откуда же вы едете?

– Из Москвы.

– Ой, господи! Да что же вас занесло сюда, так далеко от Москвы!

А у нас трест работал, я же говорил, по всей России и по всем стройматериалам, все централизовано, все было – попробуй, отверни в сторону, быстро тебя в колею поставят. Как Высоцкий пел: «А я из колеи вырвался и попер», – куда он там попер? Он с этой-то не мог справиться, с Мариной Влади. Говорит:

– Отдай жену дяде, а сам иди к Марине Влади.

Но это я так, к делу не относится. И заведующая говорит:

– Ну ладно, уж пусть она здесь поспит, а ты иди отсюда.

Я думаю: «Ну ладно, хоть она пристроилась, а я пойду, тут по залу буду ходить, как этот маятник, туда-сюда». Я ходил-ходил по залу, потом меня сморило совсем, я постелил газетку и на пол прилег. Прилег и заснул, и, видно, я поспал нормально, спокойно, потому что вещи мы в камеру хранения сдали. Вдруг что-то меня ногой пихает:

– Эй, ты, парень, ты чего тут разлегся? Что тебя, забрать в милицию?

Смотрю, открыл я глаза – а надо мной милиционер стоит.

– Что это ты на газете тут спишь, как все равно кошка и собака?

Раньше бомжей не было, даже понятия такого не было. Я говорю:

– А где же мне спать-то? У меня же вот билет есть, ехать мне надо в Барнаул.

– Ну-ка давай, вставай быстро, не положено тут спать.

Я газетку свою свернул, смотрю – а я лежу под витриной – такие были на ножках витрины для газеты, и меняли их каждый день. А газета оказалась «Гудок». И я под этой газетой «Гудок» прогудел полночи. Утром пошел, перекусить надо чего-то. Света по своим делам, я по своим, и я где-то, наверное, после обеда пошел, думаю: «Дай я в ресторан пойду, хоть щей поем или чего-нибудь подешевле». Пришел, сел за стол, официант подходит:

– Что угодно вам?

Я говорю:

– Да вы мне дайте что-нибудь подешевле.

И он мне принес суп, а напротив сел такой молодой вроде парень или мужчина, и он заказал закусочки разной, и «принесите мне 200 грамм водки в маленьком графинчике». Я тогда вообще водку не пил, думаю: «Как это он водку пьет с утра, сидит в ресторане, водка в маленьком графинчике». Я вообще тогда отрицательно относился к алкоголикам и тем, кто пьют. Этот молодой человек и не пьяница, может быть, а просто так, как раньше дворяне в каком-нибудь собрании или у кого-нибудь в гостях соберутся и в буфет идут, хряпнут по рюмочке, икрой или семушкой закусят, потом уже к обеду.