— Когда остановка мельницы для добавления стержней?

— Думаю, дня через два, не раньше.

— Вскроете все подшипники, хорошенько промоете, проверите шейки валов и баббитовую заливку вкладышей. Когда подшипники откроете — позовите меня, хочу посмотреть сам!

Моисеев утвердительно машет головой, как бы во всём соглашаясь со мной.

— Всё понятно, товарищ начальник, а вот к чему вы рассказали мне случай с вашим Суворовым, это не совсем до меня дошло. Поменьше вас беспокоить, что ли? Так бы и сказали!

— Нет, Сергей Иванович! Какой вы недогадливый! Рассказал, чтобы вы поняли, что мы все отвечаем за порученное дело, чтобы больше проявляли инициативы, что вы сами сделали бы всё, что сказал сделать я и не звонили бы на квартиру Муравьёву, не вызывали бы Абелевича из зоны! Лучше уж по-честному признайтесь, когда вы подошли и позвали меня к мельнице — вы уже знали, что нужно делать?! Так зачем же эта комедия? Проверить хотели меня? Так что ли?

Моисеев опустил голову, молчит.

— Я не обижаюсь, Сергей Иванович, проверяйте почаще меня, я только буду рад этому, но буду проверять и я вас, и заранее предупреждаю, что ошибки в работе неизбежны, и эти ошибки не страшны, а вот устранения себя от решения вопросов, связанных с возложенным на вас делом, будут рассматриваться, как нежелание работать на фабрике. Теперь понятно, зачем рассказывал?

С этого момента мы с Моисеевым стали друзьями. Мы поняли друг друга. А Серёжа, так я его называл многие месяцы совместной работы, убедился в неправомерности своего поступка и больше не повторял его, и при всяком удобном случае рассказывал о нём своим коллегам.

Так прошла первая ночь помощника механика обогатительной фабрики Норильского комбината.

На другой день вечером подошёл Муравьёв, я как раз возился с турбинкой насоса «Зильфлея».

— Здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич! Осваиваетесь? Слышал, как вчера лечили стержневую. А говорили: «Не знаю оборудования»!

— А он вам не про мельницу говорил, а про оборудование, — довольно громко подхватил разговор плечистый, крепко стоящий на ногах, голубоглазый человек в косоворотке. Руки в карманах брюк, на лице улыбка с лукавинкой.

— Мой заместитель Кухаренко, — представил мне подошедшего Муравьёв. — А это помощник Абелевича — инженер Сагайдак Дмитрий Евгеньевич, москвич.

— Знаю, знаю, видел вчера у стержневой, подходить не стал, не люблю мешать людям, в особенности, когда они не зовут. Михаил Александрович! А спецовку-то ему нужно было дать, машины у нас грязные. Сказать, что ли, Сергею?

— А это уж по твоей части, конечно, скажи!

На другой день вечером подошёл Сергей-кладовщик. Он тоже бесконвойный.

— Я, Сергей Михайлов, бывший лётчик гражданского воздушного флота, сейчас заключённый сроком на пять лет, по мнению Особого Совещания — «социально опасный элемент» — СОЭ. Работаю по милости Муравьёва кладовщиком, на судьбу не обижаюсь. Думаю, что и вы будете довольны фабрикой и её людьми. Кухаренко распорядился одеть вас, а что приказано им — у нас дискуссии и обсуждению не подлежит, какой бы изворотливости это ни по требовало. А потому — извольте пожаловать ко мне! — последнее было произнесено явно в подражание какому-то театральному персонажу.

Выдал хлопчатобумажный комбинезон, резиновые сапоги, брезентовые и резиновые рукавицы.

— Вы не смотрите, что Кухаренко вроде грубоват и как будто бы играет в простачка. Такого человека — поискать. Он вечно подсмеивается, но не зло, совсем не обидно. Вот и сегодня, думаете, он приказал выдать вам спецодежду? Совсем нет. Он сказал мне: — Сергей, вы не знаете товарища Абелевича? Мы с Михаилом Александровичем вчера решили познакомить его с вами. Может быть, не сочтёте за труд познакомиться с ним и без нашего посредничества? Уверяю вас, человек стоящий!

— Что, спецодежду? — задаю ему вопрос.

— А вы что думали — досрочное освобождение? Так вы же этого не в силах сделать при всём вашем благодушии и любви к ближнему.

И… расхохотался заливисто, громко, от души. Очевидно, невольная острота понравилась самому. А насмеявшись вдоволь, сказал:

— Так вы говорите, спецодежду? А я думал, что вы сами до этого додумаетесь!

Опять чему-то улыбнулся и около меня его не стало. Вам о чём-нибудь это говорит? И вот так всегда. Часто не поймешь — шутит он или серьёзно!

— Заходите как-нибудь, чайку со сгущёнкой попьём! Только смотрите, в зону не носите комбинезон, а то распрощаетесь с ним в два счёта. Почему-то этот вид одежды сильно приглянулся нарядчикам.

На фабрике узким местом была насосная с двадцатью четырьмя насосами и отопительная система дробильного отделения. Большую часть рабочего времени работники сидели на этих участках. Насосы выходили из строя ежедневно — то забьются пульпой, то выйдет из строя шарикоподшипник, то сработается турбинка или вал, на который она насажена, а то и крышка улитки. Выход из строя одновременно двух насосов, обслуживающих чан, приводил к аварии. Пульпу, поступающую из флотации, приходилось спускать в насосной прямо на пол. Ремонт производили тут же, по колено в пульпе. Вот почему все имели резиновые сапоги.

Через неделю я уже знал насосы и их болезни, как свои пять пальцев. Да как и не знать, когда своими руками разобрал и собрал до десятка этих уязвимых машин. Предложил вместо ремонтов на месте заменять насосы полностью, предварительно собирая корпус-ствол, вал с турбинкой в мастерской. Времени на замену требовалось очень немного, не больше двадцати минут. За сборкой и ремонтом насосов в мастерской закрепил постоянных слесарей. Проведение этого незначительного мероприятия исключило выпуск пульпы на землю. Фабрику перестало лихорадить.

С К.П. Шмидтом и М.М. Омётовым разработали график осмотров и профилактического ремонта всего оборудования фабрики. А.М. Муравьёв санкционировал остановку последнего в строгом соответствии с нашим графиком при любых условиях.

Организовали электросварку, автогенную резку, кузницу, токарную мастерскую, инструменталку.

В течение полутора месяцев перебрали всё оборудование — насосы, компрессора, вакуум-установки, редуктора, привода, транспортёры, скиповой подъёмник, флотационные камеры, дробилки, мельницы, сгустители, грохотА, лебёдки. Принимая непосредственное участие в этой работе, ознакомился с фабрикой. Всё прощупал руками и осмотрел собственными глазами.

Шмидт заэскизировал быстро изнашивающиеся части машин, составил подробный альбом и мы стали пополнять кладовую деталями, изготовленными на РМЗ и в своей мастерской.

Фабрика перешагнула через пусковой период и твёрдо встала в ряды действующих предприятий Норильского комбината.

Я стал работать исключительно днём. В ночь посылал только дежурных слесарей и электриков.

Работа шла слаженно. Взаимоотношения с вольнонаёмными не оставляли желать лучшего. Их ровное, а в ряде случаев, предупредительное отношение к каждому из нас, создавало атмосферу искренней благодарности к ним и желание делать только хорошо, не жалея сил, времени, знаний. Мы были равными среди равных и сознание, что ты человек, что с тобой и твоим мнением считаются, что ты необходим — создавало условия, когда мы забывали своё положение. Удары, наносимые конвоем, лагерной администрацией, придурками, нарядчиками, комендантами, поварами, каптёрами, наконец, ворами, рецидивистами, — сносились менее болезненно, локализовались доброжелательным и чутким отношением людей, создающих материальные ценности. Доходило до того, что мы часто просили вольнонаёмных быть с нами официальное, быть осторожнее при оказании нам помощи (отправка писем и заявлений не через лагерь, покупка некоторых продуктов — папирос, табаку, передача посылок, приходящих на адрес вольнонаёмных для нас, приветы, письма, передаваемые родными и знакомыми при их поездках на «материк»).

На фабрику после неудач наших войск на Карельском фронте приехала большая группа рабочих и ИТР с Мончегорского никелевого комбината. Среди них три девушки — техники, которых назначили работать начальниками смен. Они привыкли к своей технологии и на первых порах нам пришлось им помогать разбираться с работой фабрики.