После бритья возвращаешься опять в баню и получаешь вторую шайку воды, если ещё не потерял бирку. К этому времени вывалили вещи из прожарки. Ищешь свои очень долго. Счастье, если нашёл всё, чаще возвращаешься в барак с потерями. Здесь же меняешь грязное прожаренное бельё на стираное. Но предпочитаешь надевать грязное — его можно постирать самому, согрев котелок воды. Всё-таки будет чище и непорванное, тысячу раз стиранное. Ведь новое выдадут только через год.

…Так прошло четыре месяца. В шахту идёшь уже спокойно. Как бывший слесарь и инженер по образованию, уже свыше месяца работаю на ремонте оборудования, смазываю буксы вагонеток. Последнее делаю с исключительной добросовестностью, памятуя первый мой опыт на откатке. Вскоре уже работаю на монтаже первого на шахте рештачного конвейера, устанавливаю привод к нему, монтирую скребковый транспортёр, предложил скоростной метод сшивки транспортёрной ленты, термическую обработку быстро изнашиваемых втулок и пальцев рештачных мотылей. Меня уже знают механик шахты и начальник участка. Побывал у главного инженера шахты, интересовавшегося моей инженерной специальностью и работой до ареста — где, в качестве кого и как долго. Оказался земляком-москвичом, кончил московскую Горную академию. Обещал вывести из шахты в ремонтномеханические мастерские, а может быть, даже в ремонтномеханический завод комбината.

Но мне не повезло. Посылок я ещё не получал — нарядчику дать было нечего, а потому попал в первый же этап. И произошло это далеко не случайно. Я привёз с. собой хороший, почти новый костюм (тройка, сделанная незадолго до ареста) и демисезонное пальто, приобретённое мною ещё в 1931-м году в Германии. Вместо того чтобы поделиться этим богатством с имеющим неограниченную власть нарядчиком, и костюм, и пальто я продал одному технику, ожидавшему в ближайшее время освобождения (у него заканчивался пятилетний срок наказания). Техник работал в проектном отделе комбината. Пальто и костюм были проданы за очень приличную цену — 140 рублей (себе стоили 230) и впридачу он дал мне лагерную неношенную рубаху и пару белья.

Есть теперь у меня смена белья, две рубахи, да и деньги по тем временам не маленькие, можно и табаку купить, и лишним куском сахару побаловаться. Денег он дал мне сорок рублей, пообещав остальные выплатить частями в ближайшие три месяца. Это меня вполне устраивало.

Эпизод, последовавший за продажей, достоин того, чтобы остановиться на нём подробнее.

В зоне был открыт продуктовый ларёк. В нём можно было купить папиросы, махорку, конфеты, сахар, конверты, бумагу и другие мелочи. Покупателями являлись шахтёры-забойщики, крепильщики, посадчики лавы, маркшейдеры, работники мастерских и завода — токари, фрезеровщики, строгальщики и работники проектного отдела — инженеры и техники. Эта категория заключённых получала ежемесячно денежное вознаграждение в размере не свыше пятидесяти рублей (сколько шло на их депонент, и шло ли вообще — мне хорошо не известно; говорили, что кое-что попадало и туда). Покупателями являлись также и те, кто начал получать денежные переводы с воли и все, кто каким-либо способом обзаводился копейкой.

Одним из покупателей стал и я, но… к сожалению, весьма ненадолго и не по своей вине.

Рано утром в воскресенье, захватив миску, унесённую ещё в субботу из столовой, я задолго до открытия прохаживался у ларька. Ещё никого не было и я мог помечтать о скором чаепитии с сахаром или конфетами, о папироске после этого.

Деньги были завёрнуты в тряпочку, положены в правый карман ватных брюк. Карман изнутри был туго перевязан крепким шнурком. Сохранность денег гарантировалась принятыми мерами. Поверх телогрейки предусмотрительно был надет бушлат, в нём теплее, да и в карман труднее проникнуть.

Постепенно группами и в одиночку стали подходить люди. Оставались считанные минуты до открытия ларька. Ко мне подошёл один из ожидающих, по манерам и разговору — шахтёр, под глазами тёмные круги, на руках — не смытая, въевшаяся в поры угольная пыль. Завязался разговор. Инициативу проявил подошедший.

— Где работаешь? — спрашивает меня.

— В шахте, на Шмидтихе, — отвечаю, — а ты где?

— Вот уже целый месяц на РМЗ (ремонтно-механическом заводе).

Слово за слово, начинает рассказывать о заводе, о порядках, отзывается с большой теплотой о руководстве завода. Я стою против него и буквально впитываю каждое его слово. Ведь я сам скоро буду там работать.

Вблизи нас никого нет. Я постукиваю по бушлату миской, как раз по карману с деньгами.

Вдруг толпа ринулась с бою брать открывающиеся двери ларька. Бросились и мы с ним. Выстроилась очередь, он впереди меня, я за ним. Продолжаем начатый разговор. Очередь продвигается к прилавку, продвигаемся и мы. Передо мною остаётся три человека. Пора достать деньги. Поднимаю полу бушлата. Лезу в карман брюк, забыв, что в него можно попасть, лишь развязав шнурок. Но рука не встречает препятствия, свободно проваливается, не находя ни кармана, ни тряпки с деньгами. Несколько попыток нащупать её не увенчались успехом.

Выхожу из очереди, осматриваю брюки. Там, где был карман — на всю ширину его зияет прореха. Деньги с карманом, тряпицей и верёвкой — исчезли.

— Не иначе как срезали! Вот падло! — сокрушается мой новый знакомый и тут же предлагает: — Возьми, покури, браток, хорошие папиросы — Дукат!

Сунув мне в руку папиросу, собеседник нырнул в толпу и исчез. Понурившись, я вышел из ларька со смятой папиросой в руках. Больше там мне делать было нечего.

Что же произошло? Кто взял деньги, когда и как? С такими мыслями возвращался я в барк. Очевиднее всего, пока я, увлёкшись рассказом о РМЗ, мечтал о такой работе для себя, кто-то сзади, между похлопываниями миской по бушлату, сумел вырезать карман, вытащить его вместе с узелком и, может быть, стать даже в ту очередь, из которой я только что вышел.

Ловкость, с которой всё это было проделано, искренне меня восхитила и, пожалуй, в какой-то степени, локализовала мою боль и горе.

Но этот случай научил меня «засекречивать» мою «наличность» от всего окружающего. Я стал прятать деньги в валенке или ботинке, а на расходы вынимал, уединяясь от всех и вся. А перед своим походом в ларёк я заходил в парикмахерскую и там расплачивался, вынимая деньги и опять пряча их, не скрывая этого от людей и чуть только отвернувшись от них, развязывая и завязывая шнурок. Кто-то, наверное, видел это и не утерпел от соблазна.

Принятые и не нарушаемые «меры предосторожности» сделали своё дело. За последующие семнадцать лет я ни разу не стал объектом для любителей чужого.

Итак, вечер, который должен был стать вечером сладкого чая, оказался для меня очень горьким — ни сахару, ни табаку, ни денег.

Уже будучи на шахте «Надежда», через пять месяцев после этого случая, поздно вечером заходит в барак человек в брезентовом плаще и, найдя меня, просит выйти с ним из барака. Недоумевая, одеваюсь и выхожу. На снегу, за бараком, под небом, пылающим сполохами северного сияния, незнакомец учинил мне целый допрос и с таким пристрастием, что я вынужден был от ответов перейти к контрвопросам — кто он и что ему нужно от меня. А спрашивал он — и откуда я, и где работал в Москве, интересовался статьёй и сроком, в каких тюрьмах сидел, откуда прибыл в Норильск. И только убедившись, что он разговаривает с тем, кто ему нужен, вытащил руку из кармана и, передавая мне пакет, сказал, что это деньги в сумме сто рублей и что Стоколов (техник, которому я чуть ли не полгода тому назад продал свои вещи), извиняется за задержку их дольше обусловленного срока, но и Вас (это — меня) винит в том, что не дал ему знать о своём переезде.

— Пришлось очень долго искать Вас, но всё же, как видите, нашёл. Не будь подрядчик у меня на «крючке», не нашёл бы! Стокалов сейчас работает уже вольнонаёмным в том же проектном отделе.

На мой вопрос, почему не отдал деньги в бараке, неизвестный ответил:

— Удивляюсь Вашей наивности, дорогой товарищ! По-дружески советую Вам — в лагере о деньгах ни с кем не разговаривать. О том, что у Вас есть деньги — лучше никому не знать. Деньги в лагере — большой соблазн. Учтите это и хорошенько запомните.