Длинные, как две капли воды похожие один на другой бараки выстроились по обе стороны вымощенного шестиметровыми брёвнами «проспекта». Таких «проспектов» несколько, каждый из них имеет своё название, придуманное самими заключёнными.

Просто «проспект» — это главный, который делит лагерь на две равные части, а есть ещё «проспект посылок», «проспект гигиены» — на нём размещены баня, парикмахерская и санчасть, «проспект культуры», «рабочий», «проспект генеральных поверок», «карцерный» и т. д.

От этих проспектов, строго под прямым углом — узкие, в полтора метра, тротуарчики, сделанные из досок, уложенных на столбиках высотою в полметра от земли. Тротуарчики идут вдоль каждого барака, доходя до середины его, то есть до входа в здание.

А всё, что окружает проспекты и дорожки — сплошное болото со снятым верхним покровом растительности. Кое-где ещё остались и нетронутые участки, покрытые зелёным с проседью мхом, какой-то травой, манящей к себе своей зеленью, и яркими цветами тундры. Обольщённый этой красотой и рискнувший сорвать цветочек, проваливается по колено в холодную жижу, проклиная своё любопытство, нахлынувшую сентиментальность и обманчивую северную природу.

Но это только летом. Зимой же всё кругом замерзает, заметается снегом и представляет из себя опасность только во время пурги, когда человек не находит барака и замерзает в десяти-двадцати шагах от жилья, наткнувшись на гору снега, засыпавшего «до крыши» разыскиваемый барак.

В эту пору, как правило, лагерь погружается в «тёмную ночь». Пурга срывает электрические провода, валит столбы, заносит снегом проспекты и дорожки, бараки, столовую и вахту.

Движение по зоне прекращается, а если и идут люди, то только взявшись за руки или за верёвку, чтобы не потеряться.

Вокруг лагеря — двойной ряд заборов из колючей проволоки на столбах, с козырьками, обращёнными внутрь зоны и также густо оплетённых проволокой. Это ограждение почему-то называется «тульским забором» не только в быту, но и в официальных документах.

Между заборами — трёхметровая полоса вскопанной и заборонованной земли. В летнее время эти полосы регулярно пропалываются и разравниваются граблями, для чего в этот коридор загоняется бригада заключённых-«доходяг».

Зимой так часто этого делать не требуется — сама природа гладит эту узкую полоску ветрами, но после длительной пурги всё же приходится расчищать её, а в некоторых местах, где оказываются занесёнными снегом не только полоски, но и сам «тульский забор» с козырьками и проволокой, приходится снег пилить и вывозить на салазках в сторону.

Тщательный уход за этой «просекой» — не причуда местного начальства, а необходимость, продиктованная строгой инструкцией по охране мест заключения. В случае побега кого-нибудь из лагеря на ней останутся следы, легко просматриваемые часовыми с вышки, а также и разводящими, сменяющими посты.

Этот коридор освещается в тёмное время года стационарно установленными прожекторами, а нарушение в каком-либо месте целости проволоки вызывает звонки на сторожевых вышках и на вахте зоны. На каждой вышке — телефон для переговоров с караульным помещением и друг с другом.

За вторым рядом проволоки — широкая полоса земли, доходящая до трёхсот-четырёхсот метров, расчищенная от кустарников и низкорослых, с причудливо искривлёнными стволами берёзок. Эта полоса обеспечивает широкий обзор часовым.

В пургу, когда свет прожектора не может пробить несущейся лавины снега и недостаточен для просмотра коридора, в него запускают стаи тренированных волкодавов, разноголосо вторящих завываниям ветра, а через небольшие промежутки времени по всей периферии лагеря взвиваются в небо яркие вспышки ракет.

В двух метрах от внутреннего ряда проволоки, через каждые три метра, по всей длине забора набиты колышки с трафаретками «запретная зона» или просто с красными флажками. Перейти запретную зону — значит, быть убитым без предупреждения часовым с вышки.

Бараки разделены на две равные половины. Из тамбура две двери ведут в жилые помещения, одна — в «сушилку» и последняя, четвёртая, — в умывальник. Жилые помещения, как в левом, так и в правом крыле барака, имеют посередине широкий проход. В проходе — две печки (бочки из-под бензина, установленные «на попа») и длинный с тол с двумя скамьями. Над столом две электрические лампочки. При желании и с хорошим зрением — можно почитать, написать письмо, заполнить наряд на работы, выполненные бригадой за день. Лампочки освещают только стол, а в бараке полутьма; в дальних углах — просто темно.

В шахтёрском бараке вдоль прохода справа и слева — четырёхместные нары-«вагонки», во всех остальных, где живут строители, рабочие на поверхности, хозяйственная обслуга — двухэтажные, сплошные, во всю длину барака.

На нарах — мешки из чёрной материи, набитые промёрзшими опилками или древесными стружками. Мешки заполняются в индивидуальном порядке, по мере подвоза опилок, сбрасываемых с машин, как правило, прямо в снег или грязь. За деньги или продукты из посылок в столярной мастерской набивают матрац древесной стружкой уже только с естественной влажностью. И всё же, чем бы ни набивались матрацы, во всех случаях сушка их содержимого производится неделями собственным телом лагерника.

В каждом крыле барака размещается от ста двадцати до ста пятидесяти человек. Все люди разбиты на бригады по тридцать-сорок человек с бригадиром во главе. Последний назначается нарядчиком по согласованию с начальником лагерного пункта, начальником ППЧ (планово-производственной части), КВЧ (культурно-воспитательной части), начальником режима и «опером» (оперативным уполномоченным). Уже сам состав лиц, утверждающих бригадира, говорит о том, что таковым мог быть не каждый, но об этом несколько позже.

Каждая половина барака имеет двух дневальных — ночного и дневного, убирающих барак, обеспечивающих холодной водой и кипятком, собирающих в ремонт обувь, заготавливающих уголь для печей. Они же отвечают за сохранность оставляемой по уходе на работу личной собственности лагерника.

Несмотря на это, исчезновение продуктов и вещей происходит почти ежедневно. Применяемые подчас чисто звериные приёмы к дневальным со стороны пострадавших, то есть избиение его до потери сознания, — не приносят должного эффекта. Поэтому каждый предпочитает иметь только то, что на нём, а продукты съедаются немедленно после их приобретения — такая жизнь доставляет меньше волнений и переживаний.

Каждой бригаде присваивается номер, но знают их также по фамилиям бригадиров или по наименованиям объектов, на которых они работают. За бригадой закрепляется более-менее постоянное место работы и жильё в одной из секций барака.

Бригада, в которую попал я, размещена в самом выгодном месте барака — в торце крыла. Здесь гораздо теплее из-за удалённости от входной двери, меньше мешают отдыхать, так как никто из других бригад не проходит мимо нар, а самое, пожалуй, главное — такое «глубинное» расположение нар почти исключает вторжение незваных гостей из других бараков, охотящихся кто за бушлатом или телогрейкой, а кто — за валенками или ботинками; не брезгуют и рукавицами. Лишившись в результате такого налёта какой-либо одежды или обуви становишься «промотчиком», и только после долгих хождений по начальству получаешь взамен украденного одежду «второго срока» — бывшую в употреблении (лагерники говорят «БэУ»), то есть ношеную, состоящую сплошь из разноцветных заплат, и в дополнение к этому — на всё время пребывания в лагере лишаешься права на получение чего-либо первого срока.

Рабочий день начинается продолжительным звоном. Это дневальный вахты колотит молотком в подвешенный кусок рельса. Под эти долго несмолкаемые звуки раздаются крики барачного дневального: «Подъ-ём, подъ-ём!»

Все вскакивают. Одни бегут умываться, другие — за валенками и бушлатами в сушилку, кто-то ищет в большой куче тряпья, заранее принесённого дневальным из починочной мастерской, свою рубаху или штаны. Дежурные по бригаде мчатся в хлеборезку. Их сопровождают четыре-пять бригадников, вооружённых «дрынами» чуть не с оглоблю величиной, для охраны получаемого хлеба. Острая необходимость охраны вызвана участившимися случаями нападения на дежурных с хлебом.