– Нет, не обедал, – запоздало ответил он; канат между глазными яблоками слабел. – Но не трону. А когда придёшь, пойду сушиться.

Раз там почти всегда никого.

– Хорошо, – просто ответила она и обошла его, исчезнув в дверном проёме.

Через полминуты где-то в коридоре хлопнула фанерная дверь.

Не сдержавшись, он дёрнул носом в направлении кастрюли. Пахло мягко и густо, тушёным мясом со специями. Желудок предательски заурчал, успев соскучиться по еде с семи утра. Вскоре фанера вдали снова хлопнула, и вызывающий доверие сторож поспешно отступил от плиты, скрывая желание вероломно присвоить вверенный ему объект.

Спустя несколько шлёпаний по бетону секунд она возникла в кухне, одной рукой держа две тарелки и две вилки, а другой отбрасывая со лба волосы.

Они похожи на взорванный стог. Идеально.

Самые короткие из них трепетали на уровне глаз, а самые длинные касались острых ключиц, что виднелись в вырезе рубашки.

Кажется, это называется стрижка каскадом.

Под ложечкой хмыкнуло презрение к хозяйской эрудиции в подобных вопросах.

Остановившись у плиты, девушка ловко выудила из кастрюли и водрузила на тарелку сочное куриное бедро.

– Гарнира нет, – констатировала она, снабдив натюрморт вилкой и протянув тарелку ему.

– Это мне? – ляпнул он, против воли втягивая носом запах курицы.

Она выразительно заглянула ему за спину, прищурилась… Перевела взгляд влево… вправо… а потом, вытянув шею, – на шее проступило тугое сухожилие – обернулась назад.

– Ты видишь здесь кого-то ещё? – вкрадчиво раздражённо поинтересовалась она.

Твою мать, как остроумно.

Шевельнувшееся в груди раздражение было, впрочем, довольно ленивым. Подложив ладонь под тарелку, он ощутил мягкое тепло керамики.

Первое тепло на ладони за весь день.

Девушка между тем со слегка отстранённой страстью разглядывала кусок курицы, что лежал на её тарелке с уродливым рисунком. Наконец зацепив зубьями вилки куриную кожу, она проворно стащила её с мякоти, неуклюже стукнула вилкой по керамической поверхности и… поморщилась от резкого звука.

Поморщилась от резкого звука?..

Осознав, что он слишком откровенно наблюдает за тем, как кто-то ест, предавая вколоченный в мозг долбаный этикет, парень моргнул и уставился на свой кусок курятины, призывно поблёскивающий жирным боком.

На его тарелке уродливых рисунков не оказалось.

– У тебя моя любимая тарелка, – будто в никуда рассеянно произнесла она. – Люблю посуду без рисунка и рельефа. Гладкую. Однотонную. Как лист бумаги. Держи аккуратно и не расколоти её, ясно?

Начав слушать с интересом, он ошарашенно замер, когда она договорила.

Повариха командовала так нагло, словно не она только недавно назвала его гостем.

С неё чёртов этикет явно стекал как с гуся вода.

Но какого хрена это говорить? Он похож на того, кто…

В горле заклокотала необъяснимая тревога досада.

– Почему ты поделилась курицей? – напористо брякнул он.

Девушка беззаботно махнула рукой и едва уловимо передёрнула плечами.

Вероятно, это следовало понимать как «К чему вообще эти вопросы».

Этот жест будто нарисовал между ними невидимую стену – и нарисовал её рукой.

Невидимую стену?..

Внезапно. Абсолютно внезапно он осознал, что она смотрит на него сквозь стенки такого же мыльного пузыря, как тот, что окружал его самого.

А у тебя есть лимит касаний?

Нетерпеливое тревожное раздражение подталкивало к ехидным фразам. Какая-то из них непременно спровоцирует её на привычное ему женское поведение, и тогда…

Что – «тогда»?

– Сначала обвинила на будущее, что я могу её стянуть, – не успев подумать, продолжил он, – а потом положила мне громадный кусок – крайне гостеприимно, но почему?

– ДА НЕ ЗНАЮ Я, ПОЧЕМУ! – сдвинув брови, воскликнула девушка. – ОТВАЛИ!

Его едва согревшиеся руки вздрогнули, и кухню огласил возмущённый звон тарелки, что получила колотое ранение вилкой.

Спровоцировал на привычное, олень?

Нет, это для него привычным не было.

– Я К ТЕБЕ НЕ ПРИВАЛИВАЛ! – подавив растерянность, рявкнул он.

За грудиной на мечах дрались судорожное удовлетворение и липкая досада.

Поставив тарелку на стол, девушка медленно вдохнула и сложила руки на груди, глядя снизу вверх – устало, но решительно.

Она куда ниже Марины.

Всё в её жестах и мимике указывало на то, что её раздражение из-за его общества сейчас могло без особых усилий победить раздражение его – но она его умело сдерживала.

Прочистив горло, девушка быстро живописно пробежала пальцами по лицу.

Будто смахивая паутину.

– И правда, – негромко произнесла она. – Я неправа. Извини, пожалуйста.

Изумлённое уважение суетливо перебирало шаблоны женского поведения.

– К чему эта пугающая искренность рафинированная официальность? – буркнул он.

– «Отвали» я сказала не тебе, по сути, – невозмутимо продолжала она, спокойно глядя ему в лицо. – А другому человеку: словно вдогонку. Это был перенос.

Так вот кем стал бы Петренко, родись он бабой.

Захотелось высмеять её подкованную смелость, но вместо этого он глухо ляпнул:

– Ты знакома с понятием переноса?

Помедлив, она мелко кивнула.

– Я пришла на кухню уже злая. Но, естественно, не на тебя.

Ну конечно!

– Я слышал, – прервал он молчание. – Как только зашёл на этаж.

Вот где он «раньше» слышал этот голос.

Низкий, как интеллект Варламова, и уверенный, как американский Боинг.

– Что именно слышал? – с показной беззаботностью спросила она, сощурив левый глаз.

Рассматривая мелкие морщинки, что собрались у уголка её глаза, он честно сообщил:

– Что ты «не хочешь в сотый раз об этом».

Девушка сдержанно рассмеялась, приоткрыв маленькие бледные губы.

Неловкость испарилась.

Она не только извинилась, но и, похоже, не собиралась мстить за это.

Бросив быстрый взгляд на куриную кость с налипшей на неё мякотью, он на миг засомневался, стоит ли брать её руками и доедать. Но собеседница с таким аппетитом обкусывала с косточки остатки мяса, что он тут же осознал, что этот человек вряд ли станет оценивать его ловкость и чистоту пальцев после.

На удивление вкусно.

Что-то было не так. Отчётливо непривычно.

Поморщившись, он уныло приготовился распознавать очередную эмоцию.

Но уставшие нейроны отказывались бросаться в распознавание.

И лишь опустив на тарелку идеально чистую кость, он вдруг понял, что было не так.

Бьющий в висок теннисный шарик исчез. Узлы вокруг глазных яблок распутались.

Парящая вокруг её растрёпанной стрижки атмосфера настойчиво прорывалась в его мыльный пузырь, раскрашивая воздух внутри в золотистый цвет.

Давно ты увлёкся символичной колористикой, придурок?

Повинуясь внезапному порыву, он протянул к ней левую руку и негромко произнёс:

– Святослав.

Всё ещё обкусывая птичье мясо, девушка не спеша рассматривала предложение о знакомстве его руку. Наконец расправившись с едой и ловко зашвырнув кость в урну, она убрала за спину испачканную в курице правую ладонь и вложила в его руку левую.

– Вера.

Её ладонь была тёплой, а пальцы прохладными и тонкими – почти хрупкими.

Вот что стоило держать аккуратно, чтобы не расколотить.

Осознав, что уже миновало несколько длинных секунд, он легонько сжал узкую ладонь.

– Очень приятно, – склонив голову, по-светски припечатала она.

Ощущая странное облегчение, он рассмеялся и нехотя выпустил её руку.

Рассмеялся?

– Спасибо, было вкусно.

– Пожалуйста, – бодро отозвалась девушка, небрежно смахнув кость с его тарелки в урну. – Хорошего дня тебе, Святослав.