Ухаживая за Гэфиуцей, Купша все время думал о ее старшей сестре, и одно время ему казалось, что через младшую сестру он сможет познакомиться и со старшей. Однако произошло нечто неожиданное: вскоре после того, как он впервые заговорил с Гэфиуцей, до него дошел слух, что она, Гэфиуца, «крутила» с одним человеком и продолжает с ним встречаться. Это поразило Купшу, но он не поверил, убежденный, что Гэфиуца находится на седьмом небе оттого, что он снизошел до разговора с ней. Кроме того, соперник был вдовцом и выглядел весьма невзрачно, в то время как Купша, хотя и был бедняком, но считался парнем хоть куда, видным и отчаянным.
При первом же удобном случае он решил расспросить об этом девушку, будучи убежден, что все это лишь злые сплетни и что при его словах она подскочит и возмутится, но, к его удивлению, Гэфиуца, когда он изложил ей все, что о ней говорят, вовсе не оскорбилась. Купша потребовал от Гэфиуцы, чтобы она немедленно порвала с этим человеком, и еще раз удивился, когда та вовсе не торопилась пообещать ему это. Короче говоря, именно с этого момента Купша и начал ухаживать за щуплой, чернявой, суетливой девицей, которая совершенно сбила его с толку своим навязчивым вниманием и вместе с тем какой-то независимостью, дав ему понять, что область ее чувств — запретная для него зона.
Спустя месяц он привел ее к себе домой, а потом женился на ней, чтобы, демобилизовавшись через год, узнать, что все это время она продолжала встречаться с другим. Купша пришел в ярость, и особенно на самого себя.
Прошло несколько лет, и когда Купша вновь стал упрекать Гэфиуцу за ее поведение, та с улыбкой ответила, что вовсе не собиралась выходить за него замуж, что это он соблазнил ее, что она все время думала о другом, потому что он был более подходящим для нее, чем Купша, более умным и богатым. Поэтому, говорила Купше жена, она первая удивилась, когда он сделал ей предложение, и думала даже отказать ему. При этих словах Купша окончательно вышел из себя и хотел убить ее, поняв, на грани какого унижения он находился.
Но все-таки, продолжала жена, она не отказала ему, а послушалась его и вышла замуж, хотя тот, другой, умоляя ее быть его женою. Купша почувствовал, что она говорит правду, что она действительно принесла себя в жертву: ведь, выходя за него замуж, она думала, что его убьют на войне, и она останется вдовой. И он понял тогда, что женился только из ревности. Это просто ошеломило его, потому что жену свою он никогда не любил, а думал только о ее старшей сестре, даже в день свадьбы. Поскольку он никак не мог объяснить свой опрометчивый поступок, ему пришлось признать в конце концов, что он ревновал женщину, которую вовсе не любил. Но не в силах понять, как это все-таки возможно ревновать женщину, которую ни капельки не любишь, и ломая все время над этим голову, он пришел к выводу, что он все-таки любил Гэфиуцу, если не тогда, когда стал ухаживать за ней, потому что в это время он думал о старшей сестре, то раньше, когда Гэфиуца старалась всюду попадаться ему на глаза, а он тщательно избегал ее. «Да, да, — думал Купша, — как раз в то время, когда она бегала за мной, а я никак не мог от нее отделаться, только прятался от нее, вот тогда-то, наверное, я ее и любил». Купшу приводило в ярость не только то, что он попал в ловушку, но и то, что он потерял моральное преимущество, которое, как он вообразил, было приобретено им, поскольку он снизошел до Гэфиуцы и взял ее в жены. Во время венчания он именно так и думал, что жена должна быть ему благодарна и признательна до самой смерти, теперь же, узнав всю правду, он вынужден был с грустью признаться, что оба они совершили большую глупость и если кто и имеет право на признательность другого, то в первую очередь Гэфиуца, потому что ее жертва была больше.
С той поры прошло уже много лет, и Купша думал, что он избавился от этого несчастья, именуемого любовью, которую он даже не ощутил, но за которую вынужден был платить так дорого, словно постоянные проценты в счет несуществующего долга. Но вот он почувствовал, что ему нравится Викторица, и он вновь пришел в ярость. Утешало Купшу только то, что вся бригада, включая и ее самое, считала его первым врагом Викторицы, а это заставляло его держаться еще более настороже.
Купша чувствовал себя как затравленный зверь. Борясь против всего мира, он с самого начала беспощадно задавил в себе мысль, что ему может понравиться женщина из той бригады, которая ненавидит его. Любовь лишила бы его защиты, сделала бы уязвимым, в то время как ему нужно было быть твердым, как можно искуснее притворяться, скрывая подлинные намерения и чувства. Купша считал великим несчастьем то, что ему понравилась Викторица. Он испытывал слепую бессильную злобу. Когда он осознал, какую опасность представляет для него Викторица, он решил про себя, что для его же блага один из них должен покинуть бригаду, и стал прилагать все усилия, чтобы ушла Викторица.
Когда из бригады выгнали Фане Попеску, а не его, Купша впервые ощутил свою силу. Перевод Фане Попеску он рассматривал как свою личную победу, забывая о вмешательстве Карамиху, потому что не понимал причины его поступка и расценивал его как благоприятный случай, давший возможность проявиться его собственной силе, ощущение которой было столь новым и неожиданным, что чуть ли не вскружило ему голову.
И вдруг этому горделивому чувству, которое только что родилось, стала угрожать нежданно-негаданно любовь к Викторице. Купша, ощутив эту угрозу, идущую изнутри, поклялся про себя бороться против этой женщины. И это была сложная и изнурительная борьба, поскольку Купша вел ее в некотором роде и против себя самого.
Купша стал выбирать место работы поближе к Викторице, чтобы не выпускать ее из поля зрения. Викторица даже не обратила внимания на то, что Купша старался быть поближе к ней. К своему изумлению, Купша заметил, что работает она быстро и хорошо. Но работала она как-то беспорядочно. Больше всего не понравилось Купше то, что она совершенно одинаково относится ко всем. С легкой усмешкой и беззаботностью говорила она со Скарлатом, с Бикэ, с Цугулей, с Михалаке, с самыми уважаемыми рабочими в бригаде, а также и со всеми остальными, даже с ним, с Купшей, который был новичком и даже еще не считался рабочим. Купша сурово осудил про себя Викторицу за подобное поведение и таким образом объяснил то неуважение, которое все питали к ней. Однако находясь все время поблизости от Викторицы, он волей-неволей разговаривал с ней и даже оказывал мелкие услуги.
Сначала Викторица не обращала на него внимания, но потом ей надоели его огромная фигура, неизменно торчавшая перед глазами, его мрачное и неподвижное лицо, и она прозвала его Немым. Купша воспринял это как доказательство ее злонамеренности, хотя ни на какую злонамеренность она не была способна, но не показал и виду. Викторица же, видя его все время по соседству, начала подтрунивать над ним, вызывать на разговоры, насколько вообще можно было разговаривать с замкнутым Купшей, и в конце концов решила, что он не такой уж противный, как ей казалось раньше. О чем же они говорили? Чаще всего о пустяках: о том, чтобы принести молока, о ремонте забракованных рам, о выборе более удобного рабочего места, а порой Викторица обращалась с просьбой доварить шов, если она не успевала выполнить норму, прогуляв по цеху, или замолвить за нее словечко на производственной летучке. Вся бригада истолковывала эти отношения в пользу Купши, усматривая в них стремление повлиять на Викторицу. Всем казалось вполне естественным, что новый рабочий, который явно хочет заслужить уважение товарищей, должен не только хорошо работать, за что он, в конце концов, получает зарплату, но и вести себя соответствующим образом с товарищами. Никому не казалось странным, что кто-нибудь возьмется за перевоспитание Викторицы, тем более что вся бригада несла за нее коллективную ответственность. То, что здесь может быть замешано какое-нибудь чувство, никому и в голову не приходило, тем более чувство к Викторице, поскольку было уже известно, что Купша ее недолюбливал.
