— Меня? Откуда ты знаешь, что я «упражнялась»?
— Не знаю. Просто так, чую.
— Правда? — отозвалась она, не скрывая, что ответ ей понравился.
— Когда ты допьешь цуйку, можешь встать и уйти, если хочешь.
Она удивленно подняла на него глаза, но, увидев, что он улыбается, проглотила резкое слово, которое уже вертелось на языке. Вместо этого она сказала:
— А у тебя неожиданно теплая улыбка. Почему ты мне так улыбаешься?
— Чтобы сделать тебе приятное.
— Не понимаю.
Килиан не торопясь допил рюмку, потом повернулся и стал оглядывать зал. Заметив, что она пристально смотрит на него, ожидая ответа, он воскликнул:
— Ого! Тебя любопытство заело. Хорошо, я скажу.
Он выпил еще рюмку и загляделся на танцующие пары. Из-за столика, стоявшего возле стены, поднялся высокий худой мужчина, весь в черном, и что-то крикнул Килиану. Тот встал и направился к нему. Франчиска некоторое время следила за Килианом. Вокруг стола, к которому он подошел, сидело семь-восемь человек, мужчины и женщины. Как только он оказался рядом, все разом заговорили (это можно было только наблюдать, потому что стол стоял довольно далеко, а вокруг был такой шум, что услышать что-нибудь было просто невозможно). Франчиска видела, как сидевшие за столом искали стул для Килиана, усаживали его, как он все время говорил, удивительно быстро размахивая руками. Франчиска осталась за столиком, ожидая его. Она еще раз танцевала: к ней опять подошел юноша с пышной прической и пригласил ее. Минут через десять Килиан вернулся, чтобы расплатиться и забрать сигареты, забытые им на столе.
— Ты все еще здесь? — удивился он, засовывая пачку в карман и намереваясь вернуться к своим знакомым.
— Да, я еще здесь, — отвечала Франчиска резко и сухо, не скрывая какой-то особой напряженности.
Он взглянул на нее.
— Действительно, я вел себя не очень вежливо. Ты меня извини, с манерами то же самое, что и с умом: нужна длительная тренировка, упражнения, чтобы реагировать точно и не задумываясь.
— Дело не в манерах, — тихо и гордо сказала она, — это слишком просто. Я жду ответа.
— Ответа? На что?
Франчиска тонко улыбнулась, не глядя на него, отчего улыбка казалась несколько презрительной.
— Я спросила тебя, почему ты улыбаешься мне, словно ребенку, и ты ответил: чтобы сделать мне приятное. Почему? — спросила я.
— Почему? — переспросил Килиан и присел за столик. — Я хотел сказать, что хотя ты уже и не ребенок, но в тебе осталось еще много детского, ты часто двигаешься, говоришь, как ребенок. Вот я тебе и улыбнулся как ребенку, чтобы тебе было приятно.
— Ах, вот как! Спасибо. — Франчиска встала и хотела уйти.
— Подожди. — Килиан взял ее за локоть. — Посиди еще несколько минут. Я очень сожалею, но не могу пригласить тебя за тот столик.
Она повернула к нему побледневшее и удивленное лицо.
— А я вовсе этого не желаю. Я тебя дожидалась, чтобы ты мне ответил на вопрос. Ты мне ответил. Теперь я должна вернуться к буфету. Это моя обязанность.
— Ладно, оставь ты это. Подожди несколько минут. Сядь!
— Вовсе нет никакой необходимости быть вежливым со мной! Это тебе не доставит удовольствия.
— Это не из вежливости, — ответил он, — не очень-то я привык к ней, чем-чем, а этим похвастаться не могу. Садись!
Франчиска взглянула на Килиана. Его лицо выражало решительность и сосредоточенность, и она перестала сопротивляться.
— Я посижу несколько минут, потом пойду, — сказала она, усаживаясь. — Между нами нет ничего общего.
— Действительно, — согласился он, — я рабочий, коммунист, а ты, наверное, выросла в мелкобуржуазной семье, а то и повыше. Возможно, ты работаешь здесь, на заводе, в качестве обслуживающего персонала, служишь в конторе, медицинской сестрой, а может… фельдшерицей?
Как бы застигнутая врасплох, она смотрела на него, а он улыбался ей на свой манер, одними губами.
— Ты не должна удивляться. Я угадал наполовину. Мне нравится твоя настойчивость, твое стремление узнать то, что тебя интересует. Но, по правде говоря, здесь было не любопытство. Тебя задело, что я не ответил на твой вопрос.
Франчиска сидела прямая, холодная и без всякого выражения глядела на него. Килиан слегка наклонился к ней:
— Меня не обманешь выражением лица. Ты моргаешь большими глазами, а про себя думаешь: «Вот ведь что странно: чурбан чурбаном, а рассуждает!»
Она продолжала смотреть так же холодно и неподвижно, а потом вдруг громко рассмеялась. «Как белка заверещала», — подумал он.
— Ты вовсе не чурбан! Вовсе не чурбан!
— Правильно, — согласился он, — я не чурбан.
Она оборвала смех.
— Послушай, ты действительно не просто так. Знаешь, ты очень хорошо умеешь располагать к себе людей, когда этого хочешь.
— Да, знаю, — подтвердил он, — когда хочу.
— Ты не просто так, — повторила она, — ты сильный человек.
— Да, — сказал он, — я человек, который борется.
— Скажи, пожалуйста, — вдруг быстро заговорила она, — почему ты изменил свое обличье, почему ты не скрываешься под личиной мелкого собственника из деревни, румяного и спесивого, как ты это делал сначала?
— Я не привык скрываться. Это ты меня видела таким.
— Нет! — воскликнула она и даже не удержалась, чтобы не притопнуть ногой под столом. — Ты меня не обманешь! Теперь ты ведешь себя со мной как с равной.
— Да, — признался он без обиняков. — Я верю, что ты честный человек. А это не такое простое дело для людей, подобных тебе.
— Только поэтому ты еще сидишь здесь за столом?
Несколько мгновений Килиан смотрел ей в лицо.
— Не знаю, почему я еще здесь сижу. Ведь ты тоже осталась, не так ли?
Некоторое время они молчали. Потом она встала:
— Теперь ты должен вернуться к своим друзьям, они тебя ждут, а я к буфету.
— Хорошо, — согласился он, и Франчиска пошла с таким холодным видом и такой решительной походкой, что он заподозрил, будто она ждет, что он удержит ее.
Франчиска вернулась к столу со сладостями и прохладительными напитками, к немолодой женщине с крашеными волосами. Но не прошло и десяти минут, как подошел заведующий и объявил, что она может быть свободна, так как двоим здесь делать нечего. Было около двенадцати, и уже через полчаса Франчиска выходила из столовой. На аллее, которая вела во внутренний двор завода, против бараков, где находилась школа техминимума, она столкнулась с Килианом, поджидавшим ее.
— Ты меня еще не забыл? — иронически спросила она.
— Нет, — ответил он и с обычным своим суровым видом зашагал рядом с нею.
— Наверное, тебе стало скучно там, за столом, и ты решил отправиться домой.
— Нет, там скучно не было. Наоборот, очень интересно. Двое из той компании мои старые, хорошие друзья.
— Значит, я тебя интересую? — все так же иронически продолжала она. — Тебя интересуют девушки из буржуазных семей?
Килиан не ответил. Так, молча, они дошли до трамвайной остановки и успели прыгнуть в отходивший вагон. Народу в трамвае было мало. Килиан продолжал молчать.
— Ты чего такой надутый, как будто дремлешь? — спросила она с притворным равнодушием. Он не ответил. Тогда она рассмеялась: — Тебе хочется спать? А ведь я не знаю даже, как тебя зовут. Меня зовут Франчиска Мэнеску.
— Килиан, — ответил он.
— Килиан? Очень приятно. Ты чем-нибудь расстроен? Нет? Да?
Он не отвечал. Килиан сосредоточенно смотрел в окно вагона, и мысли его были настолько далеко отсюда, что он просто, наверное, забыл о девушке.
— Сегодня вечером, — начала она, не замечая его отсутствующего вида, — меня приглашали в один дом: что-то вроде вечеринки. Должна тебе сказать, что хотя мне недавно исполнилось двадцать два года, меня еще соблазняют легкомысленные приключения. Я уже около двух лет живу в Бухаресте и с самого начала решила наотрез отказаться от всего блестящего и соблазнительного, но не являющегося главным в жизни. У меня есть одна-единственная подруга, библиотекарша. Она гораздо старше меня, я думаю, ей года тридцать два, совсем некрасивая, но очень умная. С ней и с ее другом, человеком очень странным, который часто болеет, я иногда встречаюсь вечерами или по воскресеньям. Она родилась в семье железнодорожника, но имеет два диплома. Мне кажется, что она очень несчастная женщина, она такая слабая, но и в гимназии и в институте она должна была сама содержать себя, давая уроки, работая, ведь дома у нее оставалось двенадцать братьев. Однажды в минуту откровенности она мне сказала: «Я, Франчиска, всю свою жизнь страдала от голода, я и теперь испытываю какой-то органический голод». Понимаешь? Ты, наверно, понимаешь это лучше, чем я. И, странно, хотя эта женщина родилась в рабочей семье, она буржуазна до глубины души!
