Для того чтобы истина стала тебе яснее, нужно объяснить характер сделки, которую совершил отец, выбрав маму в подруги жизни. Я хочу сказать, что вначале это была жалкая идея, почти без шансов на успех, смешная, вроде лотереи. Ведь в момент трезвости (я хочу сказать — дерзости), когда отец решился просить руки племянницы епископального советника… — Здесь Франчиска споткнулась и долго смеялась, видимо, довольная своим наивным каламбуром. — Этот советник находился у епископа в опале и, насколько я помню, был даже послан в монастырь, хотя и был человеком весьма способным, что, как известно, в буржуазной среде означает быть блестящим, бесстрастным, уметь сухим выйти из воды. В епископии шесть советников, а у моего дядюшки имелась еще целая куча племянниц, претендовавших на его покровительство. Сверх того, финансовые дела у дядюшки были весьма запутанны, что часто бывает у полковников, префектов, примарей, то есть у тысяч чиновников на всем великом континенте, который именуется буржуазной администрацией. Я только хочу показать тебе, что шансы моего отца были действительно жалкими и шаткими. Но не имея никаких других, он решился, и вот родилась я. И вместе со мною существуют, дышат и мучаются миллионы живых существ, являющихся плодом того или иного стечения обстоятельств, во всяком случае плодом погони за каким-то возможным шансом, сколь бы он ни был шаток и иллюзорен, но никак не чувства. В конце концов моему отцу повезло, и повезло довольно неожиданно: советник вышел из монастыря, то есть был призван на свой прежний пост, епископ вовремя умер, советника избрали епископом, но самое главное, что мама среди других тринадцати или пятнадцати племянников и племянниц оказалась самой любимой. Таким образом на лотерейный билет выпал громадный выигрыш! Странно, что все эти дела не скрывали от нас, детей, как скрывали многое другое. Видимо, полагались на общее слабоумие всех нас, отпрысков подобных «благородных» махинаций. И нужно заметить, между прочим, что этот расчет вообще был правильным. Никто ничего не знает, даже не подозревает. Никто, во всяком случае очень немногие. Но одна весьма важная сторона этой сделки мне бросилась в глаза с самого начала, я хочу сказать, еще в первых классах гимназии, когда я стала, как уже говорила, интуитивно чувствовать и пыталась докапываться до сути вещей. Если я, икс, игрек рождены в результате подобной сделки, похожей на все другие деловые соглашения, то почему ожидают от меня, рожденной фактически по необходимости, чтобы я была похожа на своих родителей, на обе стороны, вступившие в сделку, чтобы я питала такое же непоколебимое уважение и огромную дочернюю любовь к ним, как и дитя, рожденное по любви, естественно и чудесно? Я остановилась на этой части моей исповеди, потому что для меня именно отсюда все и началось: сомнения, первая трещина, потом первая уверенность в своей правоте, вначале едва намеченная, но ставшая впоследствии моим убеждением.

Франчиска встала, и спустя несколько секунд Килиан услышал какой-то шорох. Он проследил за ее движениями и увидел, что она кидает камешки в большую лягушку с серыми пятнами на спине, затаившуюся среди обрубков дерева. Франчиска продолжала кидать камешки, пока наконец лягушка не спряталась в траве. Тогда Франчиска повернулась и зашагала прочь от берега. Килиану ничего не оставалось, как встать и последовать за ней.

Килиан проводил Франчиску до дому (она жила недалеко от парка). На прощание она, строгая и вся какая-то напряженная, поцеловала его в губы, а потом громко крикнула:

— До свидания! До свидания, хмурый селезень! — и засмеялась своим отрывистым смехом.

Килиан слегка ухмыльнулся, помахал ей рукой и зашагал в другую сторону. Было что-то около часа, а до дому был не ближний путь: он жил около бульвара Скиту-Мэгуряну. Но Килиан не торопился. Не успел он сделать нескольких шагов, как его нагнал грузовик, и Килиан, вспомнив, что час уже поздний, что он уже несколько ночей не спал, что завтра с утра его ждет множество дел, остановил машину. Когда грузовик тронулся, Килиан непроизвольно высунул голову в окно, посмотрел на ясное, лишь слегка затемненное небо, на огни, оттенявшие красоту этой сентябрьской ночи, от которой он был вынужден отказаться. Потом он улыбнулся, вспомнив слова, сказанные на прощание Франчиской, и, откинувшись на спинку сиденья, вновь пережил за несколько минут первый вечер их знакомства.

…— Ты не хочешь танцевать? Пригласи меня, и я соглашусь! — сказала она тогда на балу в огромном зале столовой и с детской грациозностью сделала какой-то ненужный жест, а он молча поднялся и повел ее танцевать. По дороге они натолкнулись на того высокого юношу с пышной гривой, с которым она танцевала несколько раз. Увидев их вдвоем, тот в замешательстве остановился, а потом бросился в противоположную сторону. Франчиска расхохоталась с той непосредственностью, которая удивила Килиана, и долго еще громко смеялась, совсем по-детски. Килиан выждал, когда она перестанет смеяться, не подавая никаких признаков нетерпения, как обычно, серьезный и даже немножко хмурый. Как неожиданно расхохоталась, так же она и оборвала смех и столь торжественно подала ему холодную руку, что Килиан вновь удивился.

— Я хотела от него избавиться, — сказала она откровенно. — Спасибо за услугу, которую ты мне оказал. Ты очень милый селезень!

— Это мне доставило удовольствие! — ответил он без тени улыбки.

— Я тоже так думаю, — заявила она с той уверенностью и смелостью, которые с самого начала поразили Килиана. — Наверное, не каждый день ты встречаешь таких девушек, как я.

— Действительно не каждый, — признался Килиан.

— И, вероятно, в скором времени и не встретишь, — рассмеялась она, не дожидаясь его ответа. Этот смех мог бы показаться возмутительным и надменным, если бы это смеялась не она, вся какая-то гармоничная, такая естественная в своей непосредственности.

— Больше не хочешь со мной танцевать? — спросил Килиан.

— Конечно, нет! Во-первых, ты мне совсем не нравишься, а во-вторых, мы с тобой рядом выглядели, наверное, очень смешно. Ты такой неловкий и тяжелый.

— Спасибо за ту легкость и смелость, с какой ты мне это говоришь, — по-прежнему серьезно сказал он. — Ты говоришь мне правду, не щадя меня, и это значит, что ты видишь во мне сильного человека.

— Да, — подтвердила она и стала оглядываться вокруг.

— Ты права, — сказал он, — я думаю, что все люди за нашей спиной хохочут над парочкой — лебедь и селезень.

— Ты так думаешь? — равнодушно спросила Франчиска.

— И поэтому я хочу как можно скорее прервать этот единственный случай, о котором говорила ты. Как ты правильно заметила, со мной подобного уже давно не случалось, и надеюсь, что вскоре не случится.

— Ты сердишься?

— Да! — подтвердил он.

Франчиска больше прислушивалась к звучанию его голоса, чем вникала в смысл произносимых слов.

— Ты такой серьезный, — заговорила она после непродолжительной паузы, — что если бы я умела рисовать, то изобразила бы тебя и подписала: «Карикатура на серьезность!»

— Скорее уж шарж! — первый раз за все время улыбнулся он и, церемонно поклонившись, пригласил: — Пойдем выпьем чего-нибудь? Или ты предпочитаешь пирожные?

Франчиска взглянула на него, пытаясь угадать, не насмехается ли он, но, не заметив ничего на его застывшем лице, быстро согласилась:

— Нет! Я лучше выпью вместе с тобой!

Килиан заказал цуйки, и они выпили.

— Ты где работаешь? — спросила она.

— По профессии я наладчик.

Она взглянула на его руки.

— Но теперь, — заметила она, — ты больше не работаешь. Руки у тебя словно лопаты, но теперь это белые лопаты, как в пекарне.

Он тоже посмотрел на свои руки.

— Ты права, вот уже несколько лет эти лопаты находятся не у дел.

— А чем ты теперь работаешь?

— Вот этим! — Он слегка постучал себя по виску.

— Ага! Ну и как, получается?

— Не сказал бы, чтобы очень. Если бы я прежде больше упражнялся, вот, вроде тебя…