Вот здесь-то и начали трудиться два владельца недвижимого имущества, моя мать и Петрашку, словно простые рабочие, все в муке и масле, ворочая мешки и разговаривая на равных с мелкими ремесленниками и крестьянами, составлявшими их клиентуру. Мать обычно работала с утра, а Петрашку приходил часа в три, когда возвращался из епископии. Матери довольно часто помогал и отец. Хотя он был таким же чиновником в епископии, как и Петрашку, но по утрам он забегал оттуда на несколько часов, особенно в базарные дни. Тетя Мэриуца, жена Петрашку, в течение почти двух лет не переступила даже порога мельницы, и это было единственной формой ее протеста по отношению к противозаконной связи моей матери и Петрашку.
Но, ко всеобщему удивлению, оба компаньона вовсе не желали, чтобы им кто-то помогал. Мать, пережившая необычайное превращение из сдержанной, строгой племянницы епископа в мельничиху, в белом от муки платке и грубом холщовом халате равнодушно, а весьма часто и раздраженно принимала помощь от своего мужа в наиболее напряженные дни. Мою мать, женщину энергичную и живую, выводили из себя и его медлительные, лишенные всякого энтузиазма движения, и его большое округлое лицо с маленькими бегающими глазками, подмечавшими смешную сторону вещей.
Через некоторое время отец стал все реже и реже убегать со службы в базарные дни, Петрашку же, напротив, стал все чаще появляться по утрам, пренебрегая своей духовной карьерой.
Таким образом, оба они, моя мать и Петрашку, почти в течение года работали на мельнице как простые рабочие и добывали хлеб свой насущный в буквальном смысле в поте лица своего. Вели они себя по отношению друг к другу, как муж и жена. Усилия, которые они прилагали, чтобы скрыть великую любовь, связывающую их, были равны фактически нулю. Иногда, когда у них была работа, они до позднего вечера оставались на мельнице, а потом бродили по улицам, прежде чем вернуться домой. Первый год они не сидели все время на мельнице. У них было соглашение с одним человеком, который жил позади мельницы в полуразрушенной хибарке, принадлежавшей тоже им, что рано утром и после полудня он принимает мешки с зерном от всех, кто живет по соседству, и запускает мельницу один раз к вечеру (хотя в базарные дни мельница работала беспрерывно). Так что в первый год, в этот период накопления капитала, работа шла чаще всего по вечерам. Для нас, детей, я говорю о моей сестре Анишоаре и двух мальчиках Петрашку, эти дни были самыми радостными. После уроков мы отправлялись на мельницу и проводили там все вечера. Там мы оказывались в совершенно ином мире, необычайно притягательном и таинственном.
Во втором дворе, за мельницей, стояло несколько старых, вышедших из строя тракторов, принадлежавших бывшему владельцу мельницы Рихтеру. Мы забирались на эти тяжелые большие машины, увязшие в грязи, усаживались за руль и совершали фантастические путешествия. Во время одного из таких путешествий на тракторе меня впервые поцеловал Габриэль, старший сын Петрашку.
Уже в сумерках, когда перед мельницей со всей окраины собирались такие же, как мы, подростки, мы выходили на улицу и все вместе играли и пели; в эти вечера я впервые научилась мастерить змея, которого при лунном свете мы запускали над низкими покосившимися домиками окраины.
Мы рассказывали друг другу самые различные истории, обменивались голубями, приключенческими книжками, романами, которые печатались отдельными выпусками, а когда уже совсем темнело, самый старший из нас, сапожный подмастерье Джиджи-Гибу, как мы его звали, под аккомпанемент старой гитары затягивал душещипательные романсы. Я помню до сих пор «Сквозь дым сигары», «Монах из старого скита», «Я ненавижу так мужчин» и другие.
Иногда мы засыпали на мешках, отворачиваясь от большой электрической лампы, которая качалась на черном проводе в воздухе, насыщенном мучной пылью и мягкими монотонными звуками вибрирующего лотка, колокольчика и приводного ремня, скользящего с легким свистом между двумя стальными колесами.
Мельница, улочка вокруг нее, даже небо и электрические фонари на столбах составляли как бы наше королевство, совсем особое королевство, отличное от всего, что мы знали до сих пор, и мы бегали туда каждый вечер, завороженные открывшимся нам миром. Моя мать и Петрашку, полновластные хозяева в королевстве, были так заняты своею любовью, вместе с тем трудясь в поте лица, что их власть над нами была призрачной и малоощутимой.
Я не знала и не понимала в то время перемирия, которое заключили любовники с окружающим их миром. Но они по-настоящему любили друг друга и имели мужество пренебрегать общественным мнением. Они не скрывали своей любви даже перед нами, перед детьми, а что может быть более преступным или более чистым, чем это? Действительно, когда я думаю об этой странной, почти юношеской паре, все мое прошлое кажется мне каким-то смутным, неправдоподобным, как будто я его и не переживала, и я все жду, что где-то в будущем я вновь увижу их красивые лица, немного расплывчатые от припудрившей их муки, услышу журчание их переплетающихся голосов, смогу ощутить атмосферу счастья, окружавшую их.
Тогда я не знала и не подозревала, почему молчит, почему притворяется спящим это чудовище, этот кровавый вампир, который называется судом буржуазной морали, святым общественным мнением! Позднее мне стало казаться, что этому можно найти объяснение в том, что они любили и трудились, что между их губами, сливающимися в поцелуе, была горькая завеса того пота лица, который отличал любовь первых библейских людей. Теперь же я знаю, что чудовище — суд общества, нормы которого они так откровенно попирали, вовсе не обязательно поднимается на дыбы, а может спокойно взирать на людей, которые имели смелость почувствовать себя счастливыми. Да, «чудовище» прекрасно знало, что возмездие заключено в самом этом счастье, что, когда зарождается любовь, зарождается и возмездие и оно куда более жестоко, чем все, что могут изобрести многоопытные палачи и линчеватели.
Ты, конечно, помнишь, что мельница была куплена у немца, некоего Рихтера, который продал ее как нерентабельную, и можешь меня спросить, как же могли справиться с подобным делом эти два человека, совершенно несведущие в мукомольном деле, если Рихтер, известный богач в околотке (у него были еще две мельницы неподалеку от города и значительный надел земли) и опытный делец, счел мельницу невыгодной? Любовники не только справлялись с делом, но впоследствии расширили самое предприятие, купили еще две более современные машины и в конце концов даже приняли Рихтера в качестве компаньона. Но эта старая мельница уже в первый год, когда она еще рокотала под романтический звон колокольчика, когда за кожухом, выкрашенным в желтый цвет, и засыпными ларями:, похожими на ласточкины гнезда, укрывались огромная любовь и наше фантастическое, волнующее королевство, уже в этот год она заслужила название поповской мельницы. Как же все это происходило?
Новые хозяева начали работать честно, что было заметно даже в мелочах, к которым так чувствительны простые люди. Они правильно взвешивали зерно, которое им приносили на мельницу, вешали даже с походом, что на первых порах приносило даже некоторый убыток. И это, и качество муки, и манера поведения с клиентами — все было не похоже на хищнические привычки Рихтера, толстого, краснощекого немца, который, казалось, лопался от здоровья.
Но не привлекала ли людей в первую очередь молва о любви, которая, словно птичка, кружилась над приземистым домиком, где помещалась мельница? Не льстило ли им то, что их обслуживают два существа с королевской осанкой? Как бы там ни было, пусть многие не желали замечать никакого чуда любви, так как считали их мужем и женой, разве не разбирало людей любопытство посмотреть на них вблизи? Два человека, о которых всем было известно, кто они такие, вдруг вышли за пределы своего социального круга и снизошли до общения с самой вздорной и упрямой старухой во всем околотке или самым грубым мужиком!
Они действительно были достойны того, чтобы поглядеть на них, и люди насыпали в мешок кукурузу и отправлялись взглянуть, как это попы управляются на мельнице. Странно, вместо того, чтобы забросать их камнями и выгнать неведомо куда, люди шли, чтобы посмотреть на них, посмеяться вместе с ними. Каждый клиент прихватывал еще одного-двух, которые прежде мололи свое зерно на других мельницах. И многие продолжали ходить на поповскую мельницу и после того, как их первое любопытство было удовлетворено, привлеченные тем, как с ними обходятся новые хозяева. Ходили на мельницу не только бедные жители окраины, мелкие ремесленники, мастеровые и крестьяне. Сначала прогуливаться мимо мельницы, а затем и заходить внутрь стали люди с весом, принадлежавшие к тому социальному слою, что и новоявленные хозяева. Наконец в один прекрасный день в сопровождении викария мельницу посетил доброжелательно и понимающе улыбавшийся его преподобие, сам епископ.
