— Вот как! — воскликнул Рэтяну и хотел еще что-то сказать, но его перебила Франчиска:

— Прошу извинить меня за то, что я такая упрямая, — заговорила она быстро и отчетливо. — Возможно, я была слишком непочтительна. Возможно, я рассердила вас.

— Не очень, — отозвался Рэтяну, вежливо улыбаясь.

— Но мне повезло с Килианом, — продолжала Франчиска. — Он человек с большим тактом, и ему так искусно удалось переменить разговор. Спасибо! — И она шутливо поклонилась Килиану.

Тот растерянно улыбнулся и поглядел на Рэтяну. Франчиска снова уселась в кресло и, внимательно разглядывая бархатную кисть на подлокотнике, произнесла каким-то неестественным, сладким голосом:

— Как же все-таки примирить это с дарвинизмом?

— Не понимаю! — ответил Рэтяну снисходительно, словно обращался к ребенку.

— Я хочу сказать, — несколько лениво, тем же сладким голосом продолжала Франчиска, — что между вашей верой и дарвинизмом существует явное противоречие…

— А что вы понимаете под дарвинизмом?

Глаза у Франчиски стали большими и круглыми, как у куклы.

— Под дарвинизмом? Да это все знают! Чарлз Дарвин, английский биолог, автор книги «Происхождение видов», появившейся в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году…

Рэтяну с тихой, задумчивой улыбкой слушал Франчиску, как ребенка, который находится в возрасте «почемучки» и задает такие наивные вопросы, что просто нельзя не улыбаться.

— Вы хотите сказать, — настаивала Франчиска, слегка сбитая с толку задумчивым видом Рэтяну, — что вы не верите в эволюционную теорию?

— Не верю, — с абсолютно спокойным лицом ответил Рэтяну.

— Как? Вы не читали Дарвина? — воскликнула она, крайне удивленная и раздраженная снисходительным, понимающим видом Рэтяну.

Тот не ответил.

— Хорошо… — начала она снова, помедлив секунду, словно переводя дух перед схваткой. — Значит, вы верите в божественное происхождение человека?

— Да, верю, — твердо сказал Рэтяну, и лицо его сделалось серьезным. — Я уже говорил вам об этом.

— Но сама церковь пытается примирить свои догмы и истины с объективностью науки. В конце концов она признала гелиоцентрическую систему, и я убеждена, что через некоторое время, возможно даже очень скоро, согласится и с антропоидным происхождением человека. Как вы можете…

— Моя вера, — перебил ее Рэтяну, заговорив весьма серьезно, — несколько автономна даже по отношению к церкви! Я человек свободный и глубоко религиозный! Церковь со всем ее огромным сложным ритуалом не достигает той интенсивности и глубины, которые можно пережить в одиночестве, той чистоты веры, на которую способен один человек…

Рэтяну сурово посмотрел на Франчиску своими маленькими глазками, в которых светились ум и одухотворенность. Медленно и тяжело Франчиска снова поднялась с кресла, испытывая почти что страх перед этим человеком, в котором скрывалась твердая, решительная, глубокая сила, противостоящая ее убеждениям, ее разуму.

— Ну, хорошо, — проговорила она через некоторое время дрожащим голосом, почти шепотом (ее удивление превратилось теперь во все нарастающий страх). — Вы не верите даже в коммунизм?

Рэтяну поднял брови, отчего его лицо приобрело трагическое и вместе с тем недоуменное выражение, потом нерешительно проговорил:

— В коммунизм? Как вам сказать… да, да, думаю, что верю!

Оба замолчали и стояли неподвижно. Они смотрели с таким безграничным удивлением, словно неожиданно столкнулись друг с другом, пересекая белую ровную пустыню Антарктики.

— Странно, — заговорила вновь Франчиска, криво улыбаясь и поворачиваясь то к Килиану, то снова к Рэтяну. — Вы знаете поразительное количество подробностей о виноградарстве в Бордо и в то же время… да, и в то же время игнорируете дарвинизм… Прошу извинить меня, но… — Она пожала плечами и недоуменно рассмеялась, поглядывая на Килиана, который все слушал, неподвижно сидя в кресле и уставившись глазами в пол. — Извините меня, — продолжала Франчиска, пристально глядя на Рэтяну, — я испытываю странное желание подойти к вам и коснуться вас, если бы это не выглядело нелепо, я бы склонилась ухом к вашему рту, чтобы услышать, как вы дышите, и… убедиться, что вы живой! Не сердитесь, пожалуйста, я, по всей вероятности, лишена такта и очень груба.

Рэтяну ласково и понимающе улыбнулся и в то же время кивнул головой в знак того, что он нисколько не сердится. Франчиска повела плечами и, бросив быстрый взгляд на Килиана, сделала несколько шагов к Рэтяну.

— Вы привидение! — воскликнула она с такой детской убежденностью, что тот расхохотался. Удивленная и, кажется, опечаленная его смехом, Франчиска проговорила: — Чего вы смеетесь? Вы хотите оскорбить меня? Я не верю в вашу реальность!

— Я хотел бы вас спросить… — Килиан поднял глаза на Рэтяну, разливавшего остатки вина по бокалам. — Я хотел бы вас спросить, каким образом вы верите в коммунизм. Я, — тут Килиан несколько раз сухо кашлянул, — я сам коммунист и хотел бы, чтобы вы мне все откровенно объяснили. Меня это очень интересует!

Рэтяну поднял бокал, поклонился гостям и выпил. Те последовали его примеру.

— Я предпочел бы, — ответил Рэтяну, блуждая взглядом по темному окну, — не касаться этого вопроса. — Глаза его вдруг блеснули, движения стали более быстрыми, словно он внезапно ощутил действие вина. — Сейчас слишком поздно обсуждать эту утомительную и мрачную тему. Но я не отвергаю ее… Я не утверждаю ее, но и не отвергаю! — торжествующе заявил он и рассмеялся своим музыкальным смехом. Килиан хотел что-то сказать, но Рэтяну остановил его и быстро заговорил, обращаясь к Франчиске: — Разрешите мне, барышня, сказать вам, что вы действительно исключительное и необыкновенно чистое существо! Я счастлив, что имел случай познакомиться с вами. Тот, кто станет вашим избранником, тот, кто окажется рядом с вами некоторое время, пусть даже весьма недолго, будет счастливым человеком. Я сам, несмотря на то что кажусь сегодня совсем иным, так как вообще-то у меня замкнутый, молчаливый, почти мизантропический характер, способен был бы подарить вам… В конце концов все это фантасмагории! — воскликнул Рэтяну и тихо засмеялся, как бы извиняясь и иронизируя над собой. — Во всяком случае сегодня вечером вы заставили меня вести себя совершенно необычно! — Рэтяну посмотрел на Франчиску и Килиана, и в его глазах блеснуло какое-то злое веселье. — Сегодня я выгляжу забавным и сентиментальным болтуном, шагающим по обманчивому откосу благородства. И последнее. Последнее! В действительности я вполне законченный мизантроп, человек, которому досталась довольно печальная участь верить себе подобным. В связи с этим коммунизм, в большей или меньшей степени покоряющий мир, оставляет меня равнодушным, оставляет меня в стороне. Моя вера в людей, моя великая вера, которую я питал, угасла, мало-помалу была задушена, и таким образом незаметно я стал бесполезным человеком. Так вот… — Рэтяну быстро зашагал по комнате, с каким-то странным удовлетворением потирая руки. — Вот почему я и не хотел обсуждать этот вопрос… Я, конечно, человек религиозный, но больше я ни в кого не верю… Сочувствие я питаю только к людям, себе подобным, я могу плакать тяжелыми, горькими слезами над их беспомощностью, над их жалкой беспомощностью, над их трагической борьбой! Но… — Тут он безнадежно взмахнул руками, хотя рот его кривился от подавленного, бесшумного смеха. — Но вы, барышня, — продолжал он на ходу, — заявили, что не верите в то, что я реален… Вы хотели прикоснуться ко мне, убедиться, что я существую, что я не призрак. О, разрешите мне это вам сказать, вы необыкновенно чистое существо. Люди, подобные вам, представляются каким-то призраком. Извините, что я говорю это так прямо. Действительно, может быть, вы и правы и я не существую, — нет, нет, я не шучу! Возможно, что я действительно нечто нереальное, очень, очень возможно. Но не думайте, что я представляю собой уникальное явление, какое-то исключение, что я изолирован. Нет, таких, как я, очень много. Заверяю вас, что я вовсе не одинок! В этом мире существует целая армия — как бы это сказать? — да, целая армия «привидений», и что бы ни случилось, куда бы ни повернула история человечества, эта странная армия будет продолжать свой марш! Да, да, обязательно, потому что это вовсе не зависит от перераспределения благ или исчезновения классов, потому что это связано с человеческой природой, с неизменной природой человека, которая все время по-разному соединяет все те же элементы, все время те же и те же элементы.