Все выпили, провозгласив тост за дружбу. Вино было хорошее и крепкое. Франчиска выпила почти полный стакан, и, видимо, оно ударило ей в голову, потому что она снова отошла к окну, разделенному белыми переплетами на маленькие, равные по величине квадратики, отчего оно было похоже на огромные соты, сквозь которые просачивался в комнату мрак.

— Это вино нужно пить осторожно, — с улыбкой сказал Рэтяну, глядя в спину Франчиске, которая, прислонившись к стене, смотрела на улицу.

— Вино хорошее, крепкое, — подтвердил Килиан.

— Не столько потому, что оно крепкое, — Рэтяну назидательно поднял желтый от никотина палец, — сколько потому, что мы слишком переполнены эмоциями сегодняшнего вечера и нам труднее сопротивляться этому желтоватому напитку из Молдовы.

Таким образом через несколько фраз выяснилось, что Рэтяну родом из Молдовы, точнее, из города Пашкани, «из семьи потомственных военных, насчитывающей также неведомое количество примарей и даже двух префектов в Яссах!». Он даже показал необычайно интересный семейный альбом с фотографиями, снятыми около 1900 года. Это был странный мир, чуждый и в то же время какой-то близкий. На плотном толстом картоне в овальных рамках были запечатлены молодожены, женщины с высокими прическами и маленькими вытянутыми личиками, бритые мужчины с огромными усами, торчащими в разные стороны или подкрученными вверх на венгерский манер. Была снята группа собутыльников: пять-шесть мужчин в просторных белых костюмах сидели в плетеных креслах за таким же плетеным столом и держали перед собой бокалы, глядя в объектив, словно хотели чокнуться со своим далеким неведомым потомком, который будет рассматривать альбом. Потом среди других обратила на себя внимание фотография пляжа, на которой рядом с названием фирмы был оттиснут золотом год — 1911. Где-то на побережье Адриатики, как сказал Рэтяну, человек десять в длинных, до колен, купальных костюмах (у женщин костюмы в кружевах и воланчиках, у мужчин тщательно закрученные усы) напряженно, как и на фотографии собутыльников, смотрели в аппарат и выглядели такими суровыми и торжественными в своих пышных цветных костюмах, что казалось, будто их запечатлели не на берегу моря под палящим солнцем, а в каком-нибудь «академическом» ателье, где песок и огромные зеленоватые волны, пахнущие водорослями и морским простором, были нарисованы на сером холщовом заднике.

— А чем вы занимаетесь? — спросил Килиан хозяина, медленно переворачивавшего страницы альбома перед Франчиской, которая внимательно вглядывалась в фотографии и иногда вскрикивала от удивления.

— Работал в магистрате, одиннадцать лет был советником в кассационном суде, теперь адвокат, — коротко и без запинки ответил Рэтяну.

Франчиска почти не слышала его. Когда кончили рассматривать фотографии, Рэтяну вновь наполнил бокалы и принялся рассказывать о своих путешествиях, которые он совершил до войны по Франции и Греции. По Франции он путешествовал почти два года, и рассказы об этом, следовавшие один за другим, перемежавшиеся французскими выражениями, были очень живыми, часто весьма тонкими, с неожиданными блестками несколько стилизованного юмора.

Потом Килиан заинтересовался сортом вина, которое они пили. Рэтяну подробно рассказал ему о виноградниках, где растет соответствующий сорт винограда, о том, как его давят, и наконец поведал и историю этого сорта вина. На мимолетный вопрос Франчиски, которая вновь открыла альбом и продолжала разговор, углубившись в поток серых овальных фотографий, о том, как изготовляется коньяк, Рэтяну пустился в подробное объяснение. Он не только описал вообще способ приготовления коньяка из специально выдерживаемых вин, но и перечислил все наиболее известные марки, европейские и американские, привел различные рецепты их изготовления, указывая порой на такие тонкости, которые являются секретом, известным лишь немногим. Потом, как бы продолжая развивать эту мысль, он вновь вернулся к Франции, к описанию бордоских виноградников и вин и целых полчаса говорил о продукции этого района, об основных сортах и разновидностях винограда, об их родстве с другими сортами, растущими в Венгрии и Румынии, со знанием дела рассказывал о компаниях, производящих вино и другие напитки, и наконец принес французские книги с картами, на которых показал своим гостям зоны распространения различных сортов винограда, места, где находятся наиболее значительные подвалы и дегустационные центры. Это были карты очень мелкого масштаба, на которых было последовательно отмечено распространение различных видов продукции в районах Бордо. Короче говоря, Рэтяну поразил своих гостей эрудицией в виноградарстве и особенно тонким знанием французских вин. Килиан, поначалу весьма равнодушно слушавший рассказ Рэтяну, в конце концов был поражен широтою познаний Рэтяну в этой области. Он даже стал задавать различные вопросы, на которые Рэтяну отвечал точно и со знанием дела, как специалист высшей марки, и даже предлагал взять почитать специальные французские журналы, которые лежали на нижних полках стеллажей, связанные толстыми веревками в большие пачки.

— А для кого горит эта лампадка? — спросила Франчиска, которой наскучили разговоры мужчин о винах, кивнув головой на лампаду в самом дальнем углу комнаты, висевшую под старинной, темной, почти черной иконой. — Это в память о ком-нибудь усопшем?

— Нет! — ответил Рэтяну и встал.

Это была обычная лампадка из толстого прозрачного красного стекла, заправленная деревянным маслом. Из нее поднимался тонкий высокий язычок пламени, отбрасывавший вокруг темноватый пурпурный ореол, похожий на нимб.

— Вы верите в бога? — спросила Франчиска Рэтяну, который продолжал стоять боком к ней и смотреть вниз на улицу через окно с грязными белыми переплетами, попыхивая сигаретой.

— Да, — ответил он медленно и глухо, но потом вдруг живо повернулся к ней и отчетливо и быстро проговорил: — Да, конечно! Я верю!

— Как это возможно? — изумилась Франчиска и одним движением поднялась с кресла. — Верить в бога, в святую троицу, чудо превращения хлеба и вина, в страдания и тому подобное!

— Да, — Рэтяну натянуто улыбался, но говорил вполне серьезно, — я верю в бога, верю в святое причастие, то есть верю в крестный путь и воскресение Христа, верю в святую троицу.

— Как? — продолжала удивленная Франчиска, настолько удивленная, что не могла сдержать чуть-чуть пренебрежительной улыбки, которую заметил Рэтяну и слегка нахмурился. — Вы верите в создание первого человека с помощью божественной силы, в его изгнание из рая, в первородный грех?

— Да, — сухо подтвердил Рэтяну, — я верю в божественное происхождение человека.

— Хорошо, но ведь вы тонко чувствующий, умный, культурный человек… — с жаром заговорила Франчиска и вдруг в растерянности замолчала, не зная, что еще сказать, и с изумлением посмотрела на Килиана, ожидая от него помощи.

Но тот, как обычно, молчал и внимательно глядел на Рэтяну.

— Это не исключает веры! Я бы даже сказал, что укрепляет ее! Вы еще слишком молоды, барышня, извините меня. Я весьма многоопытный человек, и это очень помогает мне. В наш век только те, кто имеют большой и глубокий опыт, могут достигнуть истинной веры, только весьма немногие могут стать глубоко религиозными людьми!

В течение нескольких минут Франчиска молча смотрела на Рэтяну, стоявшего перед ней и глядевшего на нее спокойно, сурово и даже несколько торжественно. Обмениваясь этими взглядами в полном молчании, Франчиска не могла удержаться и рассмеялась удивленным детским смехом, который тут же постаралась подавить.

Наступила довольно напряженная тишина. Килиан, видя замешательство хозяина и желая перевести разговор на другую тему, обратился к Рэтяну:

— А вы были женаты?

— Да, — ответил тот, — дважды. Вторая моя жена была из Трансильвании, из Сибиу. И вы, как мне кажется, тоже из Трансильвании.

— Да, — подтвердил Килиан.

— Из какого района? Из Сибиу, из Клужа?

— Нет, — ответил Килиан, — севернее, почти из Марамуреша.