— Можешь идти!
Эмилия нерешительно, словно не понимая толком, что же произошло, отошла от столика.
Крепыш спокойно выкурил сигарету, потом наклонился над спящим шофером, несколько раз осторожно тряхнул его за плечо, приговаривая строгим голосом:
— Митру, проснись! Проснись и поешь!
Спящий очнулся, растерянно огляделся вокруг и крикнул Эмилии:
— Эй, принеси-ка стаканчики!
— Чего принести? — переспросила женщина.
— Стаканчики принеси, вот такие. — Шофер показал на стопки для цуйки.
Эмилия взяла со служебного столика несколько стопок и поставила их перед шофером. Тот, с помятым лицом, хотя и не совсем пришел в себя ото сна, приподнялся и почтительно поставил стопки перед Килианом, Франчиской и стариком, которые разговаривали между собой, образуя на другом конце стола отдельную группку. Шофер осторожно и сосредоточенно расставил стопки, словно вся компания находилась на палубе парохода и стопки могли перевернуться, и налил всем троим цуйки. Потом налил товарищам и поднял стакан:
— Сделайте нам приятное и выпейте с нами рюмочку цуйки! Выпьем, — обратился он к Килиану, Франчиске и старику. — Пейте, она некрепкая! Прошу вас!
Он улыбнулся широкой, обезоруживающей улыбкой, такой неожиданной и детской для высокого и сильного человека, что все трое приняли его предложение без всяких возражений. Все выпили, и шофер снова наполнил стопки. Килиан пытался было протестовать, но шофер не дал ему ничего сказать, обратившись в сторону своих приятелей.
— Вот когда, Василикэ, мы вытащим нашу бутылку, то они поймут, что эта цуйка вроде бы… — Тут он запнулся и, словно испугавшись своей невежливости, обратился к Килиану, улыбаясь все той же обезоруживающей, почти женской улыбкой: — Для нас это самое, что вы тут пьете, вроде лекарства, этой цуйкой только ноги растирать, у кого ревматизм. — И он опять ласково улыбнулся, как бы прося извинения за свои слова.
Старичок захихикал, поднял стакан и чокнулся со всеми. То же сделали и Франчиска с Килианом, хотя их немного смутила речь шофера.
— Это просто удивительно, — зашептала Франчиска Килиану, — как он мгновенно проснулся, с какой силой вырвался из глубокого, животного сна…
Она продолжала еще что-то говорить, но Килиан, которого забавляла ее способность анализировать все, с чем бы она ни столкнулась, слушал ее как-то машинально, обратив свое внимание на шофера, угощавшего их цуйкой, который теперь предлагал юноше съесть его остывшее жаркое.
Коренастый экспедитор не произнес за это время ни слова. Он вежливо чокнулся со всеми стаканом вина, на лице его было написано доброжелательство, которое, однако, не было адресовано никому лично.
— Откуда вы? — спросил Килиан Митру.
— Из Бейуши, — ответил вместо того юноша негромким хриплым голосом. Он так пристально и неотрывно глядел на Килиана, что тот сразу же понял, что юноша прилагает все усилия, чтобы не смотреть на Франчиску.
— На машинах, — добавил Митру, проглотив кусок жаркого.
Когда Митру покончил с едой, второй шофер, которого он назвал Василикэ, вынул из рюкзака, лежавшего на полу, черную почти полную литровую бутылку и, слегка улыбаясь, поставил ее на стол.
Ему, как и Митру, было лет под сорок. Лицо его заросло густой бородой, а ярко-синие глаза были так глубоко упрятаны под нависшими лохматыми бровями, что создавалось впечатление, будто он вечно чем-то недоволен. Среди товарищей он казался самым сдержанным и самым серьезным. Большой мясистый нос придавал его лицу особую выразительность, которая усиливалась резко очерченным маленьким ртом, сжатые губы которого словно удерживали рвущийся наружу стон внутренней боли. В противовес ему ласковые, вечно смеющиеся глаза Митру говорили о доверии к людям, о радости встречи с ними. Юноша, высокий и сильный, был очень некрасивым: рыжий, с редкими волосами и лицом, усыпанным веснушками.
— А теперь, — сказал Митру, вытерев ладонью рот (на глазах у незнакомых людей он сделал это почти незаметно), — вы попробуете нашего винца. Очень прошу вас не отказываться! — И он так заразительно и весело засмеялся, что Франчиска первая протянула ему стопку. Все выпили еще по стаканчику, и несколько минут разговор вертелся вокруг поездки шоферов и тех дел, которые были у них в Бухаресте. Особенно оживленно поддерживал разговор старичок, и Митру, с особой вежливостью обращаясь к нему, лишь изредка поглядывал на Килиана и Франчиску. Экспедитор сидел молча. Его сытый, равнодушный взгляд то скользил по залу, где плотно сидевшие вокруг столов люди кричали, пели и пили, то с трудом поднимался вверх, упираясь в темную стену с осыпавшейся кое-где штукатуркой. Франчиска заметила эту сдержанность и, вспомнив ту чистую, робкую улыбку, которую она уловила на его толстом, лоснящемся, почти бесформенном лице, причину которой она так и не могла разгадать, повернулась в его сторону. Экспедитор, хотя и почувствовал, что она пристально смотрит на него, ничем не выдал себя, продолжая лениво рассматривать то людей, то какие-то предметы.
Но как только к столу подошла Эмилия, чтобы убрать прибор Митру, который с блестящими глазами, оживленно рассказывал о дорожном происшествии, когда несколько пассажиров около Сигишоары, чтобы не платить за проезд, выпрыгнули из кузова и двое из них довольно сильно ушиблись, — как только официантка оказалась рядом с экспедитором, лицо его вдруг приобрело суровое и сосредоточенное выражение. Эмилия, хотя и казалась безразличной и занятой своим делом, тоже была вся в напряжении, подобно гибкому хищнику, который, весь дрожа, ждет в засаде среди тростников, когда же появится добыча. Пока Эмилия убирала тарелки и сметала крошки, толстяк, которого звали Комша, не сделал ни одного движения, когда же она ушла, он окликнул ее. Эмилия вернулась, Комша сделал ей знак подойти поближе и что-то прошептал на ухо, после чего она на несколько секунд застыла неподвижно с выражением изумления и страха на лице. Франчиска, видевшая всю эту сцену, была заинтригована. Эмилия выпрямилась, но почему-то осталась стоять возле Комши, едва заметно дрожа. Франчиска не видела этой дрожи, но каким-то шестым чувством, присущим женщинам, догадалась, что с Эмилией произошло что-то странное и неприятное. Но ощущение это было настолько слабым, что она ни на минуту не поверила своей интуиции и улыбнулась, стремясь перехватить взгляд Эмилии, чтобы убедиться в том, что та так же спокойна и уравновешенна, как и казалась с виду. Но Эмилия не глядела в ее сторону. Тогда Франчиска перевела взгляд на Комшу и, к своему удивлению, вновь увидела ту улыбку, которая так заинтриговала ее. Во всей фигуре Комши было что-то неприятное. Комша принадлежал к той категории людей, которые вызывают у всех, с кем им приходится сталкиваться, сравнение с животными. И эти ассоциации бывают настолько сильными, что заставляют даже смущаться. Так довольно часто встречаются люди-лисы, люди-львы, люди-жирафы, люди-мыши, люди-кроты, люди-лошади, люди-птицы. Эти подобия встречаются как среди мужчин, так и среди женщин, хотя среди женщин они встречаются чаще и более ярко выражены. Вполне понятно, что это сходство носит случайный, чисто внешний характер и никак не определяет морального облика человека, и тот, кто делает выводы на основе подобных аналогий, пытаясь вывести из какой-либо басни характер человека, делает это на собственный страх и риск. Подобное несоответствие между животно-физическим обликом (если есть такое выражение) и внутренним, моральным обликом было и у Комши. Это был человек низенького роста, толстый, как бы весь составленный из розовых полушарий, с большой, немного непропорциональной головой, маленькими бегающими глазками, крохотным носом-пуговкой, широким ртом, желтыми зубами и большими, как бы расплюснутыми ушами. Самым неприятным на его лице были щеки и нос, окрашенные неведомо почему, может быть, согласно законам природной мимикрии, во все оттенки лилового цвета. Таким образом, принимая во внимание только его телосложение и особенно форму головы, само собой напрашивалось сравнение с каким-то неприятным, ленивым животным вроде свиньи, тапира или чего-нибудь подобного. Но кто поспешил бы сделать из этого внешнего сходства заключение о его характере, тот бы сильно ошибся. Комша был человеком холодным, с большим самообладанием и тонким чувством юмора.
