— Ты хочешь вернуться к нему, Бен? — спросила мисс Селия, надеясь отвлечь мальчика от его горя.

— Нет, ни за что! Лучше я буду бродяжничать и голодать. Он был страшно жесток ко мне и к Санчу, и теперь, когда отец умер, станет еще хуже. Пожалуйста, не отсылайте меня обратно! Позвольте мне остаться здесь. Жители так добры ко мне. Мне больше некуда идти…

И Бен снова спрятал голову на груди Санчо, как будто теперь это было его единственное убежище.

— Ты останешься здесь, и никто никогда не сможет прогнать тебя отсюда без твоей воли. Я в шутку называла тебя «мой мальчик», но теперь ты будешь моим сыном по-настоящему, это будет твой дом, и Торни станет тебе братом. Мы тоже сироты, и будем вместе, пока не придет более сильный друг и не защитит нас, — проговорила мисс Селия с такой смесью решимости и нежности в голосе, что Бен сразу же почувствовал облегчение. В знак благодарности он прижался щекой к красивой туфельке, стоящей на ступеньке. У него не было слов, чтобы выразить свою преданность доброй хозяйке, которой он впредь решил служить с преданностью и благодарностью.

Санчо чувствовал, что должен следовать примеру своего хозяина. Он положил лапу на колено мисс Селии и тихо заскулил, как будто говорил: «Запишите и меня в список своих почитателей».

Мисс Селия сердечно пожала протянутую лапу, и благодарное животное прижалось к ее ногам, как маленький лев, решивший вечно охранять ее дом.

— Не лежи на холодных камнях, Бен. Иди сюда, ко мне, дай я успокою тебя, — проговорила она, наклоняясь, чтобы вытереть крупные слезы, которые все катились по загорелой щеке, спрятавшейся в ее платье. Но Бен закрыл лицо руками и проговорил сквозь слезы:

— Вы не можете понять, вы его не знали! О, папа, папочка! Если бы мне увидеть тебя хоть еще один разок!

Никто не мог исполнить это желание, но все-таки мисс Селии удалось немного успокоить Бена. Внезапно из гостиной долетели звуки музыки. Она была столь нежной, столь благозвучной и грустной, что мальчик перестал плакать и прислушался, потом тихие слезы снова медленно потекли из его глаз, как будто немного утоляя боль. Чувство одиночества постепенно исчезло.

Сколько времени она играла, мисс Селия не знала. Но когда она вышла, чтобы посмотреть, ушел ли Бен, обнаружила, что другие друзья, не менее добрые, чем она, взяли мальчика под свою опеку. Ветер пел колыбельную среди шелестящих ветвей сирени, кроткое лицо луны проглядывало сквозь арку из веток, целуя заплаканные глаза мальчика, а преданный Санчо по-прежнему охранял своего маленького хозяина. Бен крепко спал, положив голову на руки, и ему снилось, что его папочка, наконец, вернулся домой.

На следующее утро миссис Мосс разбудила Бена. Она поцеловала мальчика, потому что ее сердце разрывалось от жалости к осиротевшему ребенку, словно он был ее сыном. Во время сна Бен позабыл о своем горе. Но память о нем вернулась, как только он открыл глаза, покрасневшие от пролитых слез. Он больше не плакал, но чувствовал себя одиноким и никому не нужным, пока не позвал Санчо и не рассказал ему обо всем. Он стеснялся даже доброй миссис Мосс и был рад, когда она вышла.

Санчо, казалось, понял, что его хозяин в беде, и выслушал короткую трагическую историю, выражая свой интерес и сочувствие жалобным подвыванием и негромким, интеллигентным лаем. Он был всего лишь животным, но его бессловесная любовь успокаивала мальчика лучше любых слов. Санчо знал и любил отца Бена почти так же долго, как и его сына, и это, казалось, еще больше сблизило их теперь, когда они остались совсем одни.

— Мы должны надеть траур, приятель, так полагается, — проговорил Бен, вспомнив, что на похоронах Амелии на каждом из цирковых была хоть какая-то деталь одежды из черного крепа.

Снять синюю ленту с серебряными якорями с новой шляпы и заменить ее выцветшей черной тесьмой — это было настоящей жертвой для мальчишеского тщеславия. Но Бен сделал это совершенно искренне, хотя, без всякого сомнения, цирковая жизнь приучила его думать об эффектности костюма больше, чем остальных мальчишек его возраста. Он ничего не смог найти для Санчо в своем весьма ограниченном гардеробе, кроме черного батистового кармашка от своих панталон, который наполовину оторвался под тяжестью гвоздей, камешков и других пустяков. Бен с усилием оторвал его окончательно и прикрепил на собачий ошейник. Отложив в сторону вынутые из кармана сокровища, он сказал себе: «И одного кармана пока хватит. Сегодня мне не понадобится ничего, кроме носового платка».

К счастью, этот элемент его одежды оказался чистым. Итак, с единственным оттопыренным карманом, траурной шляпой на голове, в новых ботинках, издававших печальный скрип, и в сопровождении Санчо, тащившегося с печальным видом с черным бантом на ошейнике, самый близкий родственник умершего появился перед миссис Мосс и девочками, чувствуя, что сделал все возможное, чтобы выразить уважение покойному.

Глаза миссис Мосс наполнились слезами, когда она увидела выцветшую ленту на шляпе мальчика. Однако она не смогла подавить улыбку при виде импровизированного символа горя на собачьей шее. Ни слова не было сказано, чтобы не нарушить хрупкое спокойствие мальчика. Он сознавал, что стал объектом любопытства для своих друзей, особенно для Бэб и Бетти, которые, узнав о его потере, теперь разглядывали его с благоговейным страхом и сочувствием.

— Я хочу, чтобы ты поскорее отвез меня в церковь. Становится жарко, а Торни еще недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы выезжать, — проговорила мисс Селия, когда Бен спросил после завтрака, есть ли для него дело.

Теперь он считал ее своей хозяйкой, хотя приступить к исполнению своих новых обязанностей должен был только завтра.

— Да, мэм, с удовольствием, если только мой вид вас не беспокоит, — ответил Бен, обрадованный, что к нему обратились.

— Бог не обращает внимания на нашу одежду, Бен, и бедные для него не менее ценны, чем богатые. Ты ведь не часто посещал церковь, не так ли? — спросила мисс Селия, изо всех сил стараясь не задеть чувств мальчика.

— Нет, мэм, наши родственники очень редко туда ходили, а отец так уставал, что предпочитал по воскресеньям отдыхать или гулять со мной в лесу.

Голос Бена внезапно задрожал, он опустил голову, и его глаза скрылись за полями шляпы. Мысль о счастливых временах, которые больше никогда не вернутся, поразила его.

— Это замечательный отдых. Я часто так делаю, и сегодня в полдень мы обязательно пойдем в рощу. Но утром надо побывать в церкви, это мне кажется правильным началом недели. Если у человека горе, то церковь — именно то место, где он может найти утешение. Не стоит ли и тебе попробовать, Бен, дорогой?

— Я сделаю все, чтобы вас порадовать, — пробормотал Бен, не поднимая глаз.

Хотя он всем сердцем чувствовал доброту хозяйки, сейчас ему не хотелось говорить об отце. Было так трудно сдерживать слезы, а он ненавидел, когда его считали ребенком.

Мисс Селия, казалось, поняла его состояние, потому что сразу же сменила тему. Бодрым тоном она проговорила:

— Посмотри, какой прекрасный вид. Когда я была маленькой девочкой, то думала, что пауки ткут не паутину, а одежду для фей, и растягивают ее над травой, чтобы отбелить на солнце.

Бен прекратил копать ямку в земле носком своего башмака и поднял голову, чтобы посмотреть на красивую паутину, которая, словно ажурная сетка, дрожала от ветра в углу арки над воротами. Маленькие капельки росы сверкали на каждой паутинке, когда на них попадал луч солнца, а нежный вздох ветерка заставлял их дрожать, словно они собирались куда-то улететь.

— Да, очень красиво, по она скоро исчезнет, как и остальные паутинки. Я никогда не видел больших тружеников, чем эти пауки. Они каждый божий день продолжают плести паутину, потому что она постоянно рвется, но их, похоже, это совершенно не огорчает, — проговорил Бен, обрадовавшись, что мисс Селия сменила тему разговора.