Американскую писательницу Луизу Мэй Олкотт (Louisa May Alcott) российские читатели знают в основном как автора романа «Маленькие женщины», впервые изданного в 1868 году.

Луиза родилась в 1832 году в небогатой семье писателя Амоса Бронсона Олкотта. Она рано начала работать, была гувернанткой, учительницей, швеей. С детства увлекалась литературой, сочиняла небольшие рассказы и сказки, писала пьесы для домашнего театра. В 22 года девушка написала свою первую книгу «Басни о цветах».

Во время Гражданской войны в США Луиза служила медсестрой в военном госпитале в Джорджтауне. В 1863 году в переработанном виде были изданы ее письма родным, которые она посылала из госпиталя, и эта книга принесла ей первую, хотя и не очень широкую известность.

В 1868 году была издана самая известная и популярная книга Олкотт — «Маленькие женщины», повествующая о взрослении четырех дочерей семьи Марч: Мэг, Джо, Бет и Эми. Характер Мэг списан со старшей сестры писательницы — Анны, саму себя она вывела в образе Джо, а прототипами Бет и Эми стали ее младшие сестры Элизабет и Мэй соответственно.

Успех книги побудил писательницу сочинить несколько связанных с этим произведением романов. Так, в 1869 году вышло продолжение под названием «Маленькие женщины замужем», которое повествует о юности сестер Марч и их замужестве. В 1871 году была издана книга «Маленькие мужчины», также полуавтобиографическая, — о племянниках писательницы; наконец, в 1886 году вышла книга «Ребята Джо». Кроме того, многие из последующих рассказов и повестей Олкотт перекликались с «Маленькими женщинами».

В отличие от Джо Марч, своего литературного воплощения, Луиза Мэй Олкотт никогда не была замужем. В 1879 году, после смерти своей сестры Мэй, писательница взяла на воспитание двухлетнюю племянницу Луизу Мэй Нерикер (девочка была названа так в честь тети и даже получила такое же семейное прозвище — Лулу).

Позднее Луиза стала активным борцом за права женщин и была первой женщиной, зарегистрировавшейся для участия в выборах в Конкорде, Массачусетс.

Несмотря на ухудшавшееся здоровье, Олкотт продолжала писать до самой своей смерти (умерла в 1888 году), оставив своим читателям около 30 произведений.

Повесть «Дом под сиренями», которую мы представляем нашим читателям, была впервые опубликована в 1878 году.

Эта история началась, когда сестрички Бэб и Бетти Мосс решили устроить вечеринку по случаю дня рождения одной из своих кукол. Таинственное исчезновение именинного пирога послужило причиной их знакомства с юным Беном Брауном, который из-за бесконечных побоев и тяжелой работы сбежал из цирка вместе с дрессированным псом Санчо.

Окруженный искренней заботой семьи Мосс, мальчик решает остаться в маленьком городке и устраивается работником к добрейшей мисс Селии и ее брату Торнтону. Новые друзья коренным образом изменяют жизнь Бена…

Аллея вязов сильно разрослась, огромные ворота никогда не отпирались, и старый дом уже несколько лет стоял заколоченным.

Однако оттуда слышались голоса, и ветки сирени, свешиваясь через высокую ограду, кивали кистями, как будто шептали: «Мы могли бы поведать очень важные тайны, если бы захотели». Растение под названием «медвежье ухо», росшее за воротами, изо всех сил старалось дотянуться до замочной скважины, чтобы заглянуть в нее и увидеть, что творится внутри. Если бы в один прекрасный июньский день ему вдруг удалось подняться вверх, подобно стеблю волшебной фасоли, перегнуться через ограду и бросить взгляд внутрь, оно бы увидело весьма забавную, но приятную взору картину — здесь явно собирались устроить вечеринку.

От ворот к веранде вела широкая аллея, мощеная гладкими плитами из темного камня и окаймленная высокими кустами, ветки которых смыкались вверху, образуя зеленый свод. Меж их стволов росли всевозможные виды диких цветов и вьющихся растений, покрывая стены этой летней гостиной причудливыми гобеленами. В центре аллеи располагался стол, сооруженный из доски, положенной на две деревянные колоды и покрытой маленькой изношенной одноцветной шалью, на котором был весьма изысканно расставлен миниатюрный чайный сервиз. Вообще-то, чайник где-то потерял носик, молочник — ручку, сахарница — крышку, а чашки и блюдца были все в щербинках и трещинах, но благовоспитанные особы не станут обращать внимания на такие мелочи, а на эту вечеринку были приглашены лишь самые благовоспитанные особы.

По обеим сторонам террасы стояли скамейки, и здесь любой пытливый глаз, заглянув в вышеупомянутую замочную скважину, мог обнаружить удивительную картину. На левой скамейке лежало семь кукол, на правой — шесть. Столь разнообразны были выражения их лиц благодаря трещинам, грязи, возрасту и другим превратностям судьбы, что можно было принять помещение за кукольную больницу, а кукол — за больных, ожидающих утреннего чая.

Однако это явилось бы досадной ошибкой. Если бы ветер приподнял плед, которым они были покрыты, стало бы видно, что все куклы одеты в свои лучшие наряды и просто отдыхают перед началом праздника.

Приглядевшись, можно было заметить еще одну любопытную деталь, озадачившую бы любого, не знакомого близко с нравами и обычаями кукол. На ржавом дверном кольце, подвешенная за шею, болталась четырнадцатая кукла с фарфоровой головой и тряпичным туловищем. Над ней, покачивая кистями цветов, склонились ветка белой и ветка пурпурной сирени. Белое миткалевое[1] платье, богато украшенное красными фланелевыми фестонами[2], облегало ее тонкую фигурку, блестящие локоны покрывал венок из мелких цветов, а ножки украшала пара изящных синих башмачков.

При виде такого зрелища любое юное сердце вполне могло наполниться чувством горестного удивления. Почему, о, почему эта прелестная кукла болтается здесь, выставленная на обозрение тринадцати ее сородичей? Может, это преступница, вид казни которой бросил их навзничь в немом ужасе? А может, это идол, которому они поклоняются в столь раболепных позах? Ни то и ни другое, друзья мои. Это была белокурая Белинда, помещенная, или, скорее, повешенная на двери выше всех на самом почетном месте, поскольку наступил ее седьмой день рождения, и праздник в честь такого великого события должен был вот-вот начаться.

Все присутствующие явно ждали приглашения к праздничному столу. Но столь безупречным было воспитание этих кукол, что ни один глаз из всех двадцати семи (Голландец Ганс успел потерять одну из двух черных бусин, пришитых на его шерстяную физиономию) даже на мгновение не повернулся к столу и ни разу не моргнул. Все они лежали чинно и благопристойно, с немым восхищением созерцая Белинду.

Она, не в силах сдержать радости и гордости, переполнявших ее набитое опилками сердечко, которое чуть не трещало по швам, временами даже подпрыгивала. Причем порывы ветра развевали ее желтые юбки и заставляли синие башмачки выплясывать на двери невероятную джигу. Она довольно улыбалась, по-видимому, не испытывая никаких неприятных ощущений, и казалось, что обвивавшая шею красная тесемка не слишком ее обременяет. А раз она сама не возражала против медленного удушения, кто еще имел право жаловаться?

Итак, царила приятная тишина, не нарушаемая даже посапыванием Дины, верхушка тюрбана которой едва виднелась над столом, и плачем малютки Джейн, чьи голые ножки торчали из-под пледа, что наверняка заставило бы расплакаться не столь воспитанного ребенка.