Судя по реакции зала, Земфире удалось завоевать доверие журналистов – прежде всего своей искренностью и расположенностью к диалогу. Особенно сильно это контрастировало с позицией якутских организаторов, которые упорно не отвечали на телефонные звонки.

Ненужной дискуссии о безопасности рок-мероприятий нам, похоже, удалось избежать. Впрочем, как и многого другого. Я почувствовал, что пресс-конференция подходит к логическому завершению. Пора было подводить итоги. Как говорили в кинофильме “Семнадцать мгновений весны”, лучше всего запоминаются последние слова:

“Перед тем как поблагодарить прессу и клуб „16 тонн“, я позволю себе сделать краткое заявление. Мы вам всё подробно и обстоятельно рассказали. Мы честно ответили на ваши вопросы. У нас есть единственная просьба: пожалуйста, будьте объективны. Пожалуйста, цитируйте наши высказывания так, как они записаны на диктофон, не искажая смысл. Пожалуйста, подбирайте для материалов адекватный визуальный ряд. Возвращаясь к сегодняшним статьям, опубликованным в прессе… Очень печально видеть фотографии безумствующей публики, которые сделаны на концертах других групп в других городах. И над всем этим красуется заголовок „Трагедия в Якутске“. Надеемся на ваш профессионализм. Спасибо за внимание и понимание”.

Пресс-конференция завершилась в полной тишине. “Почти что минута молчания”, – пронеслось у меня в голове. Что, собственно говоря, и требовалось доказать.

На следующий день вся пресса была на нашей стороне. Те самые газеты, которые еще вчера выливали на певицу ушат грязи, теперь активно поддерживали Земфиру. Абсолютно все репортажи оказались на редкость благожелательными, позитивными и по-человечески теплыми. Это была полная победа…

Конечно, в чем-то Земфире повезло. Повезло, что никто из журналистов не принялся обзванивать родителей детей, попавших в давку. Повезло, что якутские организаторы испугались масштабов содеянного и испарились. Повезло, что в государственные СМИ не поступил социальный заказ, оправдывающий действия МВД Якутии. Повезло, что двое подростков, оказавшихся в реанимации, выжили.

…Через полчаса после окончания пресс-конференции журналисты разъехались по редакциям. Настя Колманович позвала меня в гримерку, где сидела абсолютно опустошенная Земфира. Больше в комнате никого не было. Почему-то глядя в пол, Настя сказала: “Мы с Земфирой хотели бы пригласить тебя работать, как и раньше, пресс-атташе группы”. Я посмотрел на Земфиру. Часть ее лица прикрывал козырек кепки. Глаз не было видно из-за темных очков. Она пила минеральную воду и, казалось, в своих мыслях витала где-то далеко. Вряд ли она сканировала этот диалог.

“Я подумаю”, – был мой ответ. Битва за репутацию артиста, судя по всему, оказалась выиграна. Жизнь входила в обычное русло. У каждого из нас был свой космос , но они, увы, лишь изредка пересекались. Через несколько часов у меня начиналась пресс-конференция группы “Небо здесь”.

Шел проливной дождь, и вся Москва стояла в пробках. Выезжать из “16тонн” никуда не хотелось. Впервые за несколько суток я мог спокойно перевести дух. Теперь у меня была масса времени, чтобы вспомнить, как вся эта история звездного взлета Земфиры начиналась…

Воскресным июньским утром 98 года я выехал с Курского вокзала в сторону подмосковной Балашихи, где в тот момент располагалась репетиционная база “Троллей”. На пороге двухэтажного “Мумий Дома” я встретил бодрого Бурлакова – в спортивных брюках, домашних тапочках и с мусорным ведром. Леня нетерпеливо усадил меня в кресло, поставил в магнитофон кассету и включил звук на максимум. “Послушай, возможно, это будет новый артист „Утекай звукозапись“”, – сказал Бурлаков и, взяв калькулятор, принялся на нем чего-то вычислять.

На кассете оказалось несколько композиций, записанных под простенький ритм-бокс. “Странно, трамваи не ходят кругами, а только от края до края”, – доверительно пел знакомый женский голос. Вокал вроде бы Агузаровой, и в целом мне очень даже понравилось. “Классно, что Жанна перестала жрать таблетки и начала писать песни, – обрадовался я, прослушав песню про девочку-скандал. – Мы что, будем теперь с Агузаровой работать?”

“Вот и не угадал, – ответил Бурлаков. – Это не Агузарова. Это – Земфира Рамазанова из Уфы”.

Из дальнейших рассказов выяснилось, что пару недель назад питерские журналистки Ира и Юля передали эту кассету продюсеру “Троллей”. Дело было в гримерке “Олимпийского”, буквально за несколько минут до выступления “Троллей” на “Максидроме-98”. Мы все тогда жутко волновались. Бурлаков машинально сунул кассету в карман куртки и пошел смотреть концерт. Как он ее не потерял, для меня остается загадкой. Суета там была чудовищная. Но… не потерял.

Через несколько дней Бурлаков все-таки добрался до своей куртки и вместе с музыкантами “Троллей” прослушал кассету. “Первой песней была „Минус 140“, спетая голосом Лаймы Вайкуле, – вспоминал впоследствии Леня. – Следующая была „Снег“. Все напряглись. Третья песня была „Скандал“ – после этого никаких вопросов не возникало. Я взял телефон и позвонил”.

Из рассказа Бурлакова следовало, что вскоре Земфира собирается приехать на несколько дней в Москву. Фактически это означало начало работы.

“Посмотри, как Земфира выступала в Уфе”. – Леня включил видеомагнитофон и пошел ставить чайник. Телевизор стоял на огромном холодильнике “ЗИЛ”, и концерт приходилось наблюдать, высоко задрав голову. В такой неловкой позе я увидел певицу впервые.

В центре сцены на высоком стуле сидело какое-то угловатое существо. Ноги и руки казались разбросаны по сторонам. Глаз видно не было – их прикрывала длиннющая челка… В руках у девушки была гитара, причем, как мне показалось, держала ее она крайне неловко. По крайней мере, ремня на гитаре не было. Где-то в углу спрятались клавишник, барабанщик и басист. Напротив сцены, на свежем воздухе, толпился праздно настроенный народ, которого собралось, на минуточку, тысяч десять-пятнадцать. Все это действо называлось День города.

“Можно я еще две песни спою?” – слегка жалостно обратилась Земфира к релаксирующим землякам. И, не дожидаясь ответа, затянула: “Мама-Америка, двадцать два берега…” Припев пела энергично – с напором и нездешней настойчивостью. По аранжировкам и сыгранности это выглядело очень сыро, но с голосом и внутренним драйвом у человека все было в порядке.

“Они там группу „Рондо“ разогревали, – не без иронии заметил Бурлаков. – Когда я с ней разговаривал, попросил привезти в Москву все песни, которые записаны”.

Потом Леня заявил, что хочет изучать Коран – чтобы лучше понять психологию и традиции мусульман. В тот момент у меня возникло ощущение, что Бурлаков готовится к встрече с инопланетянкой. Я не на шутку прифигел, но промолчал и тоже решил “подтянуть знания”. Коран я, конечно же, не осилил. Но к интервью начал готовиться “по науке”.

Через несколько дней я встретился с Иркой Коротневой – той самой журналисткой из Питера, которая в “Олимпийском” передала кассету Бурлакову. Мы взяли пива и сели поболтать о Земфире. Считалось, что таким образом я погружаюсь в предмет исследований. Первый вопрос напрашивался сам собой: “Как ты познакомилась с Земфирой?”

“Я приехала из Питера на „Максидром“ и остановилась у своей московской приятельницы, – отхлебывая пиво большими глотками, рассказывала Коротнева. – Приезжаю к ней прямо с поезда, часов в восемь утра. А у нее на диване спит незнакомая девушка. Продирает глаза и с ходу заявляет: „Привет! Меня зовут Земфира. Я – звезда“. И ставит мне кассету. И я понимаю, что это – звезда. И никуда от этого не денешься. Сидит в восемь утра и разглагольствует о жизни. В этот же день мне удалось ей помочь и передать кассету „Троллям“”.

В процессе беседы выяснилось, что не так давно Земфире сделали операцию, после которой у нее над ухом остался шрам. Также выяснилось, что певица предпочитает имидж девочки-мальчика. Говорит, что у нее нет кумиров, но любит Агузарову, “Кино” и “Наутилус Помпилиус”. Уверена, что никогда не будет давать автографы или делать футболки со своим изображением. Резкая и может подраться. Колючая, одним словом.